Дело о смерти фрейлины - Лариса Куницына Страница 38

— Не такой уж маленький, — проворчал Марк.

— Ну не такой же большой, как этот! Марк, ты же всегда был добр ко мне! Я ж не даром прошу… — обиженно добавил Фернан.

— Не дуйся, — улыбнулся Марк. — Я продам тебе дом, о цене договоримся, если что, дам рассрочку.

— Это было бы неплохо, — закивал Фернан. — Я не хочу просить денег у брата. Ты знаешь, какой он зануда! Будет лезть с советами, а потом считать себя благодетелем. А его супруга и вовсе мегера, почему-то называет меня нахлебником, и считает каждый кусок, который я съедаю за их столом. Это притом, что я тоже сын нашего отца, хоть и младший, но всё наследство отошло её благоверному, а я живу на жалованье. Скоро она загонит меня на кухню, где я буду есть на краешке стола чёрствый хлеб и залежалый сыр, запивая всё это кислым пивом, а их кухарка будет ворчать на меня, что я мешаю ей готовить обед для господ.

— Меня всегда восхищал красочный стиль твоего изложения, — усмехнулся Марк.

Они медленно шли по залу, Марк разглядывал гобелены и картины, а Фернан лишь изредка бросал на них взгляд и с куда большим интересом разглядывал прибывших на пир дам.

— Пеликан, — улыбнулся Марк, остановившись перед алкорским гобеленом, где на мраморном троне восседала Леди Милосердия, а у его ступеней среди прочей живности стоял белый пеликан с клювом, похожим на надутый бурдюк волынки. — Уже третий раз за последнее время я натыкаюсь на этот символ, хотя до этого не встречал его много лет. Ты ведь знаток по этой части. Мне помниться, эта странная птица считается символом самоотверженной любви, потому что кормит своих птенцов собственной кровью.

— Это всё миф, — снисходительно заметил Фернан. — На самом деле всё не так поэтично. Просто птенцы засовывают свои длинные клювы в клюв родителя и, кажется, что они пьют его кровь. На самом же деле они едят отрыжку из рыбы.

— Неужели? — Марк удивлённо взглянул на него. — Разве это не мифическая птица?

— Нет, просто редкая. Они водятся только на одном озере на юге, в Вермодуа. Графы охраняют их, как сокровище рода, держат для этого небольшую армию. Эта птица красуется у них на гербе, и рыцари носят нашивки с пеликаном на своей одежде. Пеликан — любимый символ рода Вермодуа, они лепят его везде, куда он может поместиться, и придумывают о нём легенды одна чудней другой.

— Кто-нибудь ещё использует этот символ? — спросил Марк, глядя на нелепую, похожую на уродливого гуся птицу на гобелене.

Фернан задумался, роясь в необозримых архивах своей памяти, но потом отрицательно покачал головой.

— Нет, не припомню. А это важно?

— Возможно, но это не твоя забота. Вон твой брат явился. Как всегда, увился лентами и позументами.

— Глянь на его жену! Вроде молодая женщина, а на лице выражение — весь мрак самых страшных подвалов. Пойду-ка я отсюда подальше, чтоб не выслушивать её ворчание.

И он направился к ближайшей двери, ведущей в смежные комнаты, а Марк снова посмотрел на пеликана.

— Значит, Вермодуа, — пробормотал он.

Он думал об этом весь вечер, и хотя ему всё время приходилось отвлекаться на общение с многочисленными друзьями, которые подходили поздравить его с новым титулом, мысли о де Перрене, пеликанах и Вермодуа постоянно возвращали его к расследованию. Потом ему пришлось подойти к маркизу де Лианкуру, который тоже был приглашён. Ведь не мог же граф Клермон упустить такую возможность познакомиться с некогда всесильным коннетаблем, который вдруг стал его пусть и очень дальним, но всё же родственником. Но Марк в это время размышлял, не допустил ли он ошибку, оставив де Перрена без присмотра. Он даже чуть не забыл подарить свояку купленный для него кинжал, но тот не заметил заминки, подарок привёл его в восторг и он долго рассказывал гостям о том, как учился фехтовать двумя руками, чем вызвал интерес у мужчин и отчаянную скуку у дам.

Наконец, Марку удалось отлучиться из-за стола, и он, поймав какого-то лакея, велел ему срочно доставить в Серую башню записку, в которой приказывал Тома или любому другому сыщику, находящемуся на месте, организовать слежку за домом аптекаря Меро и его зятем, если он оттуда выйдет. Лакей заверил его, что послание будет немедленно доставлено. И только когда тот лакей заглянул в пиршественный зал и, поймав взгляд графа де Лорма, кивком уведомил его об исполнении поручения, Марк немного успокоился и смог вернуться к приятной застольной беседе.

Пир прошёл весело и закончился далеко за полночь. Гости разъезжались по домам, колёса их карет и копыта коней гулко стучали по брусчатке опустевшей Королевской площади. Светлой ночью она выглядела непривычно просторной и тихой, но мало кто задержался, чтоб полюбоваться на это необычное зрелище и на возвышающийся за ней дворец, тоже притихший в этот поздний по человеческим меркам час.

Марк вернулся в свой дом и, прежде чем лечь спать, решил дочитать поэму Орсини. Он вернулся в кресло у камина и взял книгу, после чего снова погрузился во мрак ужасной жизни рыцаря Вертрада. Дочитать ему осталось немного, но это оказалась самая жуткая часть: длинное, на три десятка страниц описание убийства предавшей героя подруги, краткий суд над ним, ещё на десяток страниц — последнее слово ничуть не раскаявшегося отравителя и суроваяказнь.

Поэма произвела на него удручающее впечатление. Он прошёл в спальню, разделся и лёг, и уже уснувшая Мадлен привычно повернулась к нему и, положив голову на его плечо, обняла своей тёплой рукой. А он ещё долго лежал в тишине, глядя, как проникают из-за плотных гардин в комнату светлые лучики, и невольно повторял запавшие ему в память чеканные строки Орсини о любви и ненависти, мести и возмездии.

Когда наступило второе светлое утро, Марк уже был в своём кабинете в Серой башне. Он стоял у окна, глядя на улицу, и снова вспоминал то, что ему удалось выяснить о смерти Клодины де Шаброль. Оруженосцы сидели возле камина, боясь нарушить тишину, чтоб не помешать его размышлениям. Позади скрипнула дверь, и послышалось деликатное покашливание. Он обернулся. На пороге стоял старший сыщик Тома.

— Входи, друг мой, — кивнул Марк и вернулся к своему столу. — Что скажешь?

— Как