Игорь Христофоров - Страх Страница 39

А свет все прибывал и прибывал во дворе, но был каким-то странным, точно не с неба, а из-под земли сочащимся светом. Может, потому он казался Тулаеву иным, что не было во всем происходящем никакой надежды на спасение? Солнце и помогало Тулаеву, и губило его. Из-за деревьев наконец-то вырисовался забор. И с этой боковой стороны он был таким же высоким. Метра три, не меньше. Такие заборы строили только вокруг колоний, тюрем и венерических диспансеров.

- Ну что, Санька? - глухо, как в пустую бочку, спросил человечек.

- А-а... е-у, - ответил подвал.

Других голосов не было слышно. Если, конечно, не считать уже охрипшей от лая собаки где-то в дальнем углу двора, скорее всего, у ворот.

Каблук скользнул о что-то неудобное и заставил Тулаева посмотреть вниз. У стены сарая серел черенок лопаты. "Штыковая", - взглядом нашел он замаскированный травой ржавый лоток. Скользя спиной по стене сарая, Тулаев опустился на корточки, нащупал мокрый, скользкий под пальцами, черенок и облапил его. Не вставая, выглянул из-за угла и сразу понял, что сейчас, ровно через секунду, он в третий раз за этот день нарушит святой закон снайпера - быть незаметным. Но если ночью, когда его сбили с ног, он этого не хотел, а в подвале, когда поджигал взрывчатку, уже хотел, то теперь он не ощущал ничего. Все желания остались так далеко, что Тулаев сам себе показался каким-то деревянным и тупым. Только одно билось и билось в его сердце - жажда к жизни.

Повинуясь ей, он бросился из-за угла к человечку. Тот

сначала стоял наклонясь к черному зеву, уперевшись ладонями в кирпичную кладку подвала, но, как только забилась, захрипела в новом приступе лая собака, отпрянул от черноты, повернул голову в сторону Тулаева и успел поднять тощие сизые ручонки. Ржавый лоток лопаты плашмя упал на эти руки, вмяв их с такой же легкостью, как если бы это были не руки, а ветки кустарника. Человечек ахнул, тупо дергнув маленькой головой, и тихо-тихо упал. Сначала Тулаеву даже привиделось, что и не упал он, а просто растаял кусочком снега.

Он снова взметнул над головой лопату, но в дрожащем, лихорадочном взгляде отпечатался скорченный на гравии худенький лысо-седой человечек в синих кальсонах. У него были маленькие, как у ребенка, босые ступни, на которых синели буквы татуировки: "Они устали". На левой - "Они", на правой - "устали".

В подвале что-то грохнуло, звякнуло, матюгнулось.

- Ты куда уше-о-ол?! - зашлепали по ступеням босые ноги.

- Я порезался, с-сука, пятками об твои б...ские банки!..

Из двери высунулась лысая, уже без заметных спасительных клочков волос, голова, омертвела при виде лежащего человечка и еле прохрипела в его сторону вопросом:

- Ты чего, дядь?.. Ты...

Лопата просвистела второй раз. Затылок был широким, но лоток лопаты не попал по нему. Руки Тулаева перестарались. Лоток припечатал воздух, а в затылок вмялась тулейка. Наждак икнул и упал на руки. Черный уголок пистолета звякнул по гравию и, словно притянутый магнитом, скользнул к ноге Тулаева.

Наверное, легче всего было бы нагнуться к пистолету, поднять его и закончить схватку в свою пользу, но пальцы, до болезненного хруста сжимающие черенок лопаты, уже, кажется, только в лопате и видели настоящее оружие. И когда Наждак оттолкнулся ладонями от земли и бросил правую руку к пистолету, ржавый зуб лопаты опять вонзился в его затылок.

На этот раз Тулаев не промазал. Голова Наждака замерла у маленьких ног человечка, будто силилась прочесть надпись "Они устали", но не могла этого сделать. На правой руке Наждака, которая совсем недавно тянулась к пистолету, сочными желтыми каплями отливали два перстня, а на грязной шее змеей лежала золотая цепь.

Наступ лопаты разорвал ухо, и с него по округлой щеке стекали три струйки крови. И оттого что их было ровно три, а не две, Тулаев неожиданно ощутил, что еще ничего не закончилось, что где-то в доме должен быть кто-то третий. А может, и четвертый.

Он вскинул глаза на собаку, которая почти задушила себя на готовом лопнуть поводке. А если третий враг - это всего лишь собака? Тулаев дрожащими, непослушными руками приставил к двери подвала лопату, шагнул к пистолету и поднял его с гравия.

"MOD. 82", - прочел он на черном затворе пистолета. Остальные надписи Тулаеву уже не требовались. Он держал в руках "Ческу збройовку", пистолет 82-й модели, военный образец, приспособленный под девятимиллиметровый патрон из пистолета Макарова. Возможно, тот самый пистолет, из которого стреляли в милицейскую машину налетчики.

Пальцем Тулаев выщелкнул магазин. Патроны в нем должны были лежать двухрядно, но сейчас на верху пружины сиротливо блеснул всего один. Не ему ли он предназначался?

В виски ударило жаром. Тулаев вогнал обойму в рукоятку, и этот единственный пээмовский патрон напомнил ему, что где-то в доме лежит его собственный "макаров", а может, лежит и телефон сотовой связи. Он уже слишком давно просрочил время связи с Межинским.

От козырька дома к столбу за забором тянулся телефонный провод. Он позвал Тулаева вовнутрь здания. "Сотовик" еще нужно было найти, а обычный телефон с обычным подмосковным номером стоял где-нибудь на тумбочке в одной из комнат.

Наждак и его дядька все так же лежали на холодном гравии и казались курортниками, заснувшими на пляже. Кальсоны у одного и цветастые, то ли в подсолнухах, то ли в огромных ромашках, трусы у другого делали их смешными и даже безобидными. Впрочем, спящий вулкан тоже безобиден. Нагнувшись, Тулаев приподнял за синее от татуировки плечо Наждака. Голова, провиснув на вялой шее, не захотела открывать лица. Тулаев сразу вспомнил о фотороботе, отпустил плечо и сунул руку в карман. Бумажки там не было. Ребята ему попались дотошные. Непонятно только, почему еще одежду на нем оставили. Могли бы и голяком в подвал сбросить.

Выставив перед собой пистолет, Тулаев обошел дом. В двух его окнах все так же горел свет. Остальные белели тюлевыми занавесками и почему-то не нравились сильнее, чем освещенные. В распахнутую дверь виднелся узкий коридор. Собака из последних сил продолжала хрипеть, но Тулаев ее уже не замечал, как не замечают все время тикающий в доме будильник. Его все еще мутило от взрыва, а жажда, выскребавшая горло, казалась гораздо сильнее страха перед встречей еще с кем-то в доме.

Уши не могли выручить Тулаева. В них все еще жили звуки подвала. Но глаза оставались прежними. Глаза снайпера соскучились по работе. Они замечали то, что никогда бы не увидел обычный человек. Слева, под вешалкой, стояло то ли семь, то ли восемь пар обуви, но размеров этой обуви было три. В самые здоровенные кроссовки запросто вошли бы две ступни Наждака и три или четыре - его дядьки. Это вполне мог быть амбал из марфинского бара. Как его называла барменша? Кажется, Цыпленок... Неплохая кликуха для бывшего супертяжа-дзюдоиста.

Кроссовки-то были, а Цыпленок мог и отсутствовать. Кроссовки - это не деталь. Это штрих. Возможно, случайный.

Через распахнутую дверь в освещенную комнату ложилось сочное желтое пятно. Оно делало менее страшным дальний конец коридора. Тулаев сделал два шага и взглядом провел по дверям в две другие комнаты. Одна была закрыта плотно. Вторая отчеркивалась слева черной полосой щели. Тулаев уже хотел шагнуть в освещенную комнату, но упрямые глаза не отпускали щель. Может, ему померещилось, но только секунду назад щель была вроде бы чуть чернее. На полкапли, но чернее. Что ее размыло? Солнечный луч, ударивший в окно? Человек, скрывающийся за дверью? Или усталость и муть в голове?

У стены коридора стояла швабра. Тулаев тихо поднес ее к двери и толкнул от себя. И тут же в коридор с грохотом упал стул. Тулаев отшатнулся, споткнулся об огромные кроссовки и со всего размаху хряснулся затылком об пол. Впереди, там, куда только что упал стул, что-то грохнуло еще раз, и палец сам нажал на курок. Под тупой удар выстрела какая-то стальная плита ударила Тулаева по ногам. Он извернулся, схватился руками за порог и, вытягивая, выдирая, высвобождая себя из-под ее свинцовой тяжести, все-таки перевалился через ступени. Хрипя не хуже, чем собака за его спиной, он вскочил и только теперь понял, что промазал.

В двери дома стоял Цыпленок и смотрел на него так, как судья смотрит на приговоренного к смертной казни: холодно и безразлично. В его руке смешной крошечной коврижкой смотрелся уроненный Тулаевым пистолет.

- Вот мы и встретились, ментяра! - в нос прогудел Цыпленок.

Даже с пяти метров его "выхлоп" добивал наверняка. От блевотинной вони вчерашнего цыпленковского перепоя Тулаева замутило так, словно он поцеловался с ним.

- Ты зачем Наждака убил, мент?! - сделал Цыпленок шаг вперед.

Чтобы оставить расстояние таким же, Тулаев дважды отшагнул от него. На гиганте нелепо смотрелись беленькие плавочки. С обтянутым в них килограммовым "хозяйством", над которым висел живот-мозоль давно растренированного спортсмена, Цыпленок казался борцом сумо, идущим получать приз за победу. Наверное, это ощущение возникло у Тулаева еще и оттого, что в красных слипающихся глазенках врага появилась кроме холода еще и какая-то радость.