Полина Дашкова - Образ врага Страница 39

В первый вечер после дискотеки они спустились к морю, вокруг не было ни души, и Алиса загадала:

«Если он сейчас попытается меня поцеловать, ничего не будет у нас. То есть будет легкий быстрый роман, который ничем не кончится. Мы больше никогда потом не увидимся. А если…»

Она не стала загадывать, что будет, если он не попытается ее поцеловать. Просто не стала, и все.

Он не притронулся к ней. Они сидели на остывших камнях, слушали шорох ночного спокойного моря и тихо разговаривали. Потом он проводил ее до корпуса.

На четвертый день знакомства они отправились с утра в горы, к водопаду. Тропинка была крутой, узкой, резиновые подошвы спортивных тапочек скользили по мелким камушкам. Влажная ткань футболки неприятно липла к обожженной коже. Алиса даже не успела заметить, когда получила солнечные ожоги. Вроде бы старалась не жариться на солнце, но плечи и спина стали красными и теперь ныли нестерпимо.

День был тяжелый, душный. Жесткие листья кустарника вдоль тропинки не шевелились, птицы молчали, подрагивал густой раскаленный воздух, дышать становилось все трудней.

— Смотри под ноги, в таких местах водятся гадюки, — сказал Карл.

— Я знаю. Слушай, может, вернемся, пока не поздно? Скоро начнется гроза. Алиса остановилась, балансируя на одной ноге, стянула тапочку, чуть не упала.

— Что случилось? — Карл подхватил ее за локоть.

— Камушек острый попал.

— Больно?

— Нет.

— Ты правда хочешь вернуться? Боишься грозы?

— Вымокнем до нитки, а потом придется скользить по грязи. Ливень размоет тропинку. — Она обулась, опираясь на его плечо.

— Ты сказала, что покажешь мне водопад. Представь, как это красиво водопад и ливень.

— Красиво, — кивнула она, — только очень уж мокро.

Он держал ее руку в своей, не отпускал, сжимал пальцы почти до боли. Потом внезапным резким движением поднес к губам. Жесткие усы защекотали ладонь. Он провел ее рукой по своему лицу.

— У тебя такие тонкие пальцы… Знаешь, как определить, чистая у человека порода или есть примеси?

— Знаю, — Алиса высвободила руку, — по форме хвоста, по густоте подшерстка, по толщине лап в щенячьем возрасте. Слушай, почему ты все время придуриваешься?

— Мне нравится тебя злить. Тебе очень идет, когда ты злишься.

Огромная, чернильно-лиловая, с коричневатым отливом туча разбухала, заполняла небо, пожирала куски ослепительной голубизны, добралась до раскаленного солнечного диска и словно поперхнулась, зашлась утробным громовым кашлем. Зашумели верхушки лиственниц, озоновый холодок ударил в ноздри.

Оскользаясь на крутой тропинке, они добежали до поляны. На краю чернел полуразвалившийся сарай, от него шла дорога к маленькому поселку. Едва они оказались под крышей, хлынул ливень. Ветер бил в гнилые стены, казалось, ветхий домик сейчас развалится.

Ливень перешел в град.

Пол в сарае был земляной, кое-где прорастала трава. У стены валялось несколько нетесаных занозистых досок. Карл стал деловито сооружать из них что-то вроде скамейки, положил одну на другую, снял рубашку, расстелил сверху, сел, вытянув ноги.

— Присаживайтесь, фрейлейн. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.

Ветер выл и свистел, вспыхивала молния, крупные колючие градины залетали в пустой дверной проем. Стало холодно. Алиса села рядом, на край его рубашки. Несколько секунд они сидели молча. От его голого плеча веяло жаром.

— У тебя репей в волосах, — быстрым движением он расколол заколку и стал осторожно вытаскивать липкий репейник, — не больно? Я не слишком дергаю? Слушай, у тебя в Москве есть кто-нибудь? Можешь не отвечать. Это не так уж важно. Ну вот, кажется, все… У меня в Германии есть Инга. Хочешь, я тебе о ней расскажу?

— Зачем?

— А просто так. Очень светлая блондинка. Немножко блеклая, но в этом есть своя прелесть. Я не люблю, когда она красит ресницы. Чуть выше тебя ростом и немного полней. То есть она худая, но кость у нее довольно широкая. Глаза совершенно прозрачные, иногда кажется, что они стеклянные. Особенно если Инга под кайфом. Она медсестра и таскает морфий в больнице. Но началось у нее с марихуаны. У нас все курят марихуану. Ты пробовала?

— Нет.

— Ну и правильно. Не надо. — Он обнял ее за плечи, чуть развернул к себе, отвел тяжелую русую прядь с ее лица. — Холодно тебе?

— Не очень.

— Знаешь, о чем я думаю? Все-таки надо было прикончить черномазую сволочь. Он посмел к тебе прикоснуться, он, шоколадное дерьмо, трогал тебя своими вонючими лапами. Его за это убить мало. Он слишком уж легко отделался. Сходил в медпункт, повалялся в койке пару дней, и теперь с ним все в порядке. Меня тошнит, когда я вижу, как он сидит с тобой за одним столом.

— Перестань, Карл. Он попросил у меня прощения. Он сказал, на него что-то нашло, кровь горячая, и вообще, у них на Кубе к таким вещам относятся проще.

— Вот пусть и катится на свою поганую Кубу. Ненавижу черномазых.

— Карл, это не смешно, — поморщилась Алиса.

— А по-моему, смешно. В этом идиотском лагере каждая цветная сволочь чувствует себя таким же человеком, как я, как ты… Это игра в поддавки, Алиса. Ты живешь в одной комнате с двумя желтыми крысятами, они спят на соседних койках, воняют на тебя своей жареной селедкой. А в столовой ты ешь вместе с черномазыми, и вполне закономерно, что Фидель считает, будто ему все можно. Их нельзя распускать, Алиса. Знаешь, у вас, русских, есть хорошая поговорка: посади свинью за стол, она поставит копыта тебе в тарелку.

— Посади свинью за стол, она — ноги на стол, — машинально поправила Алиса, — имеется в виду хамство. А это — понятие международное.

— Это понятие зоологическое, Алиса. У черномазых хамство в крови. Свинья благородное животное. Они хуже животных.

— Карл, перестань. Я уже говорила, для меня расизм — что-то вроде сифилиса. Стыдная, мерзкая болезнь, от которой разрушается мозг.

— Я шучу, фрейлейн, — он широко улыбнулся, — я хочу поразить вас своей оригинальностью. А вы не поражаетесь. Вы слишком серьезно относитесь к моим словам и не желаете понимать шуток.

— Расизм — это не повод для шуток.

— Расизма не будет, если все расставить по своим местам, назвать своими именами и освободиться от лицемерия. У них другой состав крови, другой генотип. Они другие. Похожи на людей, но все-таки не люди. Ты это чувствуешь, просто считаешь неприличным признаться, даже самой себе. Ну, давай по-честному, могла бы ты, к примеру, влюбиться в этого Фиделя? Или в какого-нибудь вьетнамца? Могла бы ты выйти замуж за цветного, родить от него ребенка?

— Карл, таких романов и браков навалом, у нас в институте…

— Я спрашиваю о тебе. Другие меня не интересуют.

— Ну, разумеется, в Фиделя я бы не могла влюбиться. Но не потому, что он черный, а потому, что идиот. Идиоты бывают всех цветов, Карл. И между прочим, в расиста я тоже никогда бы не влюбилась.

— Ox, не зарекайся, — он усмехнулся и прижал ее к себе чуть крепче. Знаешь, если у нас с тобой что-то получится, это будет надолго и всерьез. Я уже не отстану, — он произнес это совсем тихо, она почти не расслышала слов из-за шума ветра и града, — я не размениваюсь по мелочам. До Инги у меня были всякие случайные девицы, потом она всех разогнала. Я понял, что по своей природе моногамен. Или как это по-русски? Однолюб. Я понял это благодаря Инге. Но я устал от нее. Ты пока еще ничего не решила, я чувствую, у тебя кто-то есть в Москве. Ты очень скрытная, Алиса. Решай скорей.

— Карл, в таких вещах нельзя ничего решить. Ты как будто сделку хочешь со мной заключить.

— Ну, в общем, это немного похоже на сделку. Только серьезней. Для меня, во всяком случае, — он прикоснулся губами к ее щеке, потом щекотные усы медленно заскользили по шее, — ты мне подходишь, Алиса.

— Ты какой-то механический, — она слегка отстранилась и посмотрела ему в глаза, — иногда мне кажется, будто ты робот. И шуточки у тебя какие-то железобетонные.

Он засмеялся и мягко пригнул ее голову, прижал к груди. Его сердце билось сильно, часто.

— Я живой, Алиса. Просто ты не даешь мне расслабиться. Ну, скажи мне, роботу, что-нибудь человеческое. Скажи: «Карлуша, я тебя люблю». Погладь меня по голове, поцелуй меня, очень нежно, сначала в глаза, потом в губы.

— Карл, я тебя пока что не люблю. Я тебя почти не знаю. Ты иногда говоришь такое, что становится страшно и противно. — Она высвободилась из его рук, встала, подняла с земли свой маленький рюкзачок, вытащила сигареты.

— Никто не любит бедного Карлушу, — он вздохнул, поднялся, взял у нее из рук зажигалку, — на самом деле я хороший. И совсем не страшный.

Они закурили, опять уселись на бревна, молча смотрели, как затихает град, как светлеет небо. Вокруг весело, возбужденно щебетали птицы. Ветер успокоился. Вдали стал слышен мерный гул водопада.