Ирина Зарубина - Госпожа следователь Страница 39

Но если она остановилась — не торопитесь. Посмотрите ей прямо в глаза. Красиво посмотрите. Чуть отрешенно, чуть устало… Теперь вам надо закрепиться. Надо привязать к себе ее внимание. Начав говорить, делайте длинные, многозначительные паузы. Самое главное вы скажете ими.

Вы будете видеть, как лицо девушки из недоуменного и даже чуть-чуть раздраженного — чего привязался? — становится поначалу просто внимательным, потом заинтересованным, потом загадочным, снисходительным и, наконец, умиленным.

«Ну, попробуйте», — говорит она.

Говорит! Говорит!

А дальше — дальше уже дело простое. Девушку «добивает» машина, веселые ваши разговоры, симпатичный друг…

Да, здесь тоже важно ничего не испортить. Не переусердствовать. В какой-то момент вдруг забудьте о вашей спутнице и обсудите с другом какие-то важные дела — скажем, поездку в Академгородок или участие в первенстве города по вольной борьбе. А потом снова — не жалейте комплиментов.

Высшим пилотажем считалось у Чубаристова и его друга уложить девчонку в постель без выпивки. На одном обаянии, на одном юморе, на одной любовной игре.

Кстати, надо заметить, что психологически это намного проще. Как только девушка видит на столе батарею бутылок, она настораживается, замыкается, с ней труднее «работать». А в трезвой компании она расслабляется. И все происходит естественно.

Для Виктора с некоторых пор это превратилось в некое подобие наркотика. Он уже вечера не мог прожить без «охоты». Если у Валерки появлялись какие-то дела, Виктор один выходил к метро — самое людное место — и «стрелял».

За пять лет учебы, может быть, набрался бы только месяц, когда Чубаристов ночевал один.

Вы спросите — что, неужели ни одна из девчонок не понравилась ему настолько, чтоб он остановился?

Почему же? Пару-тройку таких Виктор встретил. Он брал у них телефон, он звонил им, они назначали встречу. Но все теряло уже радость легкости и моментальности. Начинались выяснения отношений, любовные муки, ревность, ограничение свободы, а Виктор этого не любил. Тратить себя на эту скуку надоедало.

Проверка девушек на сопротивляемость стала для Чубаристова и его друга своеобразным исследованием, этакими лабораторными опытами. Уж чего они только не придумывали. Просто уложить девушку в постель казалось им уже неинтересным. Надо было искать новые рискованные приключения. Ну, рискованные, понятно, до определенного предела: ни разу они не заманили малолеток, никого не насиловали. Этого и не нужно было. Удивлялись даже — как это насиловать, если можно уговорить.

Но студенческие годы закончились. Работа затянула так, что не продохнешь, на вечерние приключения времени не осталось, да и не солидно это было теперь.

Виктор стал вести более уравновешенную жизнь. Но страсть к «охоте» не пропала. Теперь он искал другие пути и находил их довольно просто.

Как он относился к женщинам?

Нет, нельзя сказать, что он их презирал. Презирать можно кого-либо достойного презрения. Чубаристов женщин держал скорее за предметы. Красивые, изящные, дорогие, изысканные предметы. Он отказывал им в одушевленности. Он относился к ним просто и по-хозяйски, как относятся к любимому креслу. Даже если это кресло вдруг сломалось, ты же не станешь рубить его топором, жечь и пилить. Ты не станешь с ним ругаться и выяснять отношения. Ты его просто выкинешь.

Сегодня Чубаристов отправился к давней своей знакомой. Мужа этой женщины он когда-то подвел под расстрел. Дело было довольно шумное — хищение в особо крупных размерах. Там еще и валюта была, золотишко, бриллианты… Словом, шлепнули хлопца. А покровители у него были — ого-го! Имена Гейдар, Галина, даже Леонид Ильич только и мелькали на каждой странице дела. Виктор Сергеевич понимал, чем ему это все грозит. Но нашелся вдруг какой-то неизвестный покровитель, следователя перестали таскать на разные ковры к разным начальникам, он благополучно завершил дело и только потом понял: под Брежнева в то время копал Андропов. Скорее всего, он Чубаристова и покрывал.

А жена главного подследственного стала любовницей Виктора. Нет, он ее не заставлял. Не шантажировал, не пугал. Она действительно была чиста.

Но странной она была. Очень странной. Пожалуй, это была единственная женщина, которую Чубаристов побаивался, не говоря уж о том, что ее он, конечно, за предмет не держал.

Она Виктора Сергеевича откровенно ненавидела. Называла цепным псом, ментовским ублюдком, заплечных дел мастером, чернью, плебеем, высмеивала и его костюм, и его прическу, и его словечки, и образ его мыслей.

Таким холодным, просто-таки ледяным душем она встречала его каждый раз. И Чубаристов зарекался встречаться с ней снова, но проходило какое-то время, и он набирал ее номер телефона. Редко когда она снисходила до встречи с ним, но все-таки снисходила. Сегодня как раз был такой случай.

— Ну входи, чего стоишь. Да не разувайся, что за деревенские привычки! Да у тебя, наверное, и носки три дня не стираны.

— Нет, почему? Свежие, — оправдывался Чубаристов.

— Есть хочешь?

— Нет. Сыт по горло.

— Ты еще рыгни для убедительности, — подсказала она. — Ну чего пришел?

— Так, повидаться. Давно не виделись…

— Всего два месяца. Думаешь, у меня за это время хвост вырос?

— Тебе бы очень пошел пушистый котячий хвост, — мягко улыбнулся Чубаристов.

— Пошляк, — сказала она. — Во-первых, кошачий, а во-вторых — пошляк.

Чубаристов сел на краешек стула.

Что влекло его к этой женщине? Что заставляло с настойчивостью мазохиста приходить сюда еще и еще? Ведь остальных, куда более красивых и молодых, Чубаристов забывал легко.

И что ее заставляло принимать убийцу собственного мужа?

— Ну, сколько черепов обглодал за это время?

— Ни одного.

— Вегетарианец. А скольких в яму посадил?

— Тоже — ни одного.

— Дай-ка гляну, у тебя крылышки не проросли? Чем же ты свою душеньку тешил все это время?

— Я в Израиль вот ездил, — почему-то виновато сказал Виктор Сергеевич.

— Грехи отмаливал?

— Нет, так, по делу…

— «По делу»… — передразнила она. — Неужто про баб забыл?

— Не забыл, — честно сознался Чубаристов.

— Так-то лучше. Знаешь, хиппи, которых ты ненавидишь всей своей ублюдочной душонкой, как раз и говорят: любите, спаривайтесь, в это время вы хоть никого не убиваете. Ты у нас хиппи становишься?

— Может быть… — улыбнулся Виктор.

— Кофе хочешь?

— Кофейку — с удовольствием!

— Слушай, ты эти свои «кофейки», «водочки», «колбаски» оставь для своих мордатых князьков. Как их там — горпрокуроров, генералов, депутатов… Что это вы все к еде такие ласковые? А к людям — грубые. Пей. Только в блюдце не наливай. А то меня стошнит.

Чубаристов стал отхлебывать из тонкой чашки пахучий напиток.

— А ты как живешь?

— Я живу хорошо. Я здорова, весела, бодра.

— Как на работе?

— Сорок девять.

— Что — сорок девять?

— А что — как? Тебя интересует моя работа? Я клерк. Дебет-кредит, как говорят наши лимитчицы. Тебе рассказать про дебет?

— Нет, я просто так.

— Слушай, Чубаристов, я всегда удивлялась твоей способности разговаривать ни о чем. Как ты там своих бедных уголовников раскручиваешь? Тоже про пустяки спрашиваешь? Ты же небось четкие вопросы им задаешь — когда, кого, сколько раз, за что?

— Но ты не уголовница.

— Правда? Ну, я надеюсь, ты лучше знаешь, Порфирий Петрович.

Кто такой этот Порфирий Петрович, Чубаристов не знал. Достоевского он когда-то проходил в школе, но уже, конечно, все перезабыл.

— Впрочем, тот был тонкий человек, — язвительно заметила она.

Потом наступило молчание. Чубаристов знал, что оно обязательно наступит. Знала и она. Разговор их рано или поздно прекращался. Повисала страшная, мучительная пауза, тишина. Именно в этой тишине что-то происходило в ней непонятное для Виктора, что-то непонятное и пугающее происходило и в нем самом.

Он протягивал к ней руку. Трогал ее грудь. Залезал под юбку. Она словно не чувствовала его настойчивых и даже грубоватых прикосновений. Она застывала.

Чубаристов наливался кровью. Начинал тяжело дышать, лез к ней с поцелуями, но она только отворачивалась.

Обычно он просто задирал ей юбку, срывал трусы, разворачивал спиной к себе и брутально овладевал ею. Это был момент какого-то мгновенного помешательства обоих. Она кричала, она стонала, прижималась к нему сильнее. Потом опускалась на колени и начинала целовать его руки, ноги, всего…

Она доводила Чубаристова до бешеного волчьего оскала, до воя…

Ей как будто доставляло удовольствие собственное унижение.