Из Ниццы с любовью - Топильская Елена Валентиновна Страница 39

— Ну, во-первых, хочу вам сообщить, что это никакой не ксерокс. Это распечатка цифровой фотографии.

И тут у меня в голове щелкнуло.

— Да, Лешка, — сказала я Горчакову, — теперь я верю, что к Регине влез тот самый бандит из Ниццы.

У меня перед глазами встала ночная сцена на вилле «Драцена»: темная фигура грабителя держит в руках Регинин паспорт, меня ослепляет белая вспышка… Он сделал снимок ее паспорта. Зачем? Чтобы узнать ее адрес в России. Конечно, штамп о регистрации в заграничный паспорт не ставится, но, зная данные человека, выяснить, где он живет, не фокус. Особенно теперь, когда базу данных на всех жителей города можно купить на любом углу за триста рублей. А вот зачем знать ее адрес в России? Если бы бандит забрался на виллу после того, как Регина купила в Эзе свою знаменитую подвеску, скопированную с коронационного украшения Гортензии Богарне, тут можно было бы допустить, что кому-то нужно завладеть подвеской. Но на виллу то влезли еще до того, как мы узнали о существовании подвески. Никакой логики…

Но ведь есть фотография паспорта Регины, и нашлась она не где-нибудь, а на месте убийства.

Я отвела Кораблева в сторону.

— Значит, так, Леня: вези Регину к нам, возьми ключи. И не спускай с нее глаз…

— Все-таки при делах моя суженая? — перебил он меня.

— Нет. Боюсь, что она в опасности, они от нее не отстанут. Ты за нее отвечаешь.

— Мне что, жить у вас придется? — буркнул он.

— Не исключено.

— Тогда надо вооружиться…

— Было бы неплохо.

— А вы? — обеспокоился вдруг Леня. Как трогательно…

— А за мной Горчаков пока присмотрит.

— Ага, присмотрит он, — с сомнением покачал головой Кораблев, — я бы на него не рассчитывал.

— Придется рискнуть.

Горчаков не слышал, что Кораблев сомневается в его возможностях, и слава богу. Мы разъехались; Кораблев, помимо ключей от квартиры, стряс с меня еще и некоторую сумму на успокоительный ужин.

Пока мы с Лешкой ехали к нашему отставному шефу во Всеволожск, куда он переселился после выхода на пенсию, мне позвонил муж.

— Я слышал, ты уже труп организовала? — весело спросил он. — Не сидится на месте-то?

— Допустим, — осторожно сказала я. Понятно, эксперт, который с нами осматривал труп Горохова, уже поделился, что работал с женой Стеценко. Надо не забыть предупредить мужа, что у нас гости, на случай, если они еще не выметутся к тому моменту, когда он вернется с дежурства. — А ты чем занят?

— Я? Сижу на работе, дежурю, ползаю по Интернету, — начал он загадочным голосом. — Вот, нашел сплетни кое-какие. Насчет девочки по фамилии Фицпатрик. Интересует?

— Если бы ты знал, как, — искренне заверила я, все больше склоняясь к мысли, что если уж не убийство девочки и налеты на жилища связаны между собой, то уж, по крайней мере, фигуранты этих дел — Филипп Лимин и некто в кожане, предпочитающий парфюмерию с ароматом вербены.

— Тогда слушай. Ты вообще можешь со мной сейчас потрепаться?

— Запросто. Я в машине. Мы с Лешкой едем к шефу.

— Владимиру Ивановичу? На ночь глядя?

— Лучше поздно, чем никогда.

— И то верно. Тогда слушай, и раз там Горчаков под боком, можешь включить на телефоне громкоговоритель, ему тоже интересно будет.

Я так и сделала, и муж продолжал:

— Залез я на один сайт зарубежный, и наткнулся на информацию о деле Фицпатрик…

Я хмыкнула.

— Ну да, — легко колонулся Сашка. — Что скрывать — искал целенаправленно…

Понятно, и этот туда же, подумала я. Своих покойничков, начальством расписанных на вскрытие, ему мало, надо еще зарубежных поискать.

— Так вот, пресса нас надурила. На самом деле причина смерти девочки — вовсе не асфиксия. Это они так специально делают, в газеты прогоняют дезинформацию о результатах вскрытия, чтобы отсечь ненормальных, которые тут же бегут в полицию с чистосердечным признанием. А сведения о том, как кого-то пришили, черпают из газет.

— А какая причина смерти? — спросила я, похолодев. Вообще-то я догадывалась, какая, и Сашка тут же подтвердил мои догадки.

— Не буду вам весь диагноз зачитывать. В двух словах, никакой асфиксии у нее нет, а есть проникающее колотое ранение грудной клетки с повреждением сердца. Как бы связаться с французами? Посмотреть раневой канальчик… Я бы сравнил с вашим сегодняшним жмуриком.

— И я бы тоже, — крикнул Лешка в трубку. — Спасибо, дружище. Может, еще и сравним.

Когда Сашка отключился, я повернулась к Горчакову.

— Так не бывает, — сказала я.

— Почему? Все бывает. Сейчас нам шеф еще горяченького подольет.

— Ты думаешь?

— Наверняка.

— Вообще неудобно. Давно надо было старика навестить, а мы все тянули, а как только жареный петух клюнул, сразу примчались. И с пустыми руками…

— Да ладно тебе, Маша, комплексовать. Шеф только рад будет хлебом-солью нас встретить, ему же скучно на пенсии.

— Горчаков, вот я, когда выйду на пенсию, буду небо благословлять, что не вижу твоей рожи каждый божий день.

— Так мы вместе выйдем, ты забыла? В компании пришли, в компании и уйдем. И куда ты денешься от моей рожи? Еще за счастье сочтешь мне хлеб-соль поднести, все развлечение.

— Горчаков, у тебя опасная мания: тебе кажется, что для всех огромное счастье тебя накормить.

— Что есть, то есть, — легко согласился Горчаков. — С этой манией мне легче жить.

Шеф действительно встретил нас хлебом-солью, то есть бутербродами с колбасой, пирожными (интересно, для себя купил или специально к нашему приходу?), чаем, кофе, даже шампанским, «Советским», полусухим, как я люблю (откуда знает?). Но я отказалась. Конца рабочим суткам не предвиделось, а стоит мне выпить, и я клюю носом. Потом отметим, настоящим шампанским, французским.

После дежурных приветствий и обменов протокольными новостями — кто из горпрокуратуры ушел на пенсию, кто помер, а кто сбежал на гражданку, мы приступили к делу. Горчаков вытащил копию гороховского приговора, шеф нацепил очки и мечтательно улыбнулся.

— Конечно, помню это дело. И Горохова хорошо помню. Я ведь с ним знаком был еще до процесса…

— Как это? — я не поверила своим ушам. Шеф знал подсудимого, в отношении которого должен был поддерживать обвинение, и не заявил самоотвод?

— Не пугайтесь, Мария Сергеевна, знал я его шапочно, даже знакомством это назвать нельзя, это я погорячился. Был я тогда молодым следователем, семьей не обремененным, свободное время, если оно выдавалось, проводил весело. И забурился как-то к одному своему приятелю, тот к юриспруденции отношения не имел, был приличным человеком, искусствоведом, преподавал в институте культуры и отдыха имени вдовы вождя…

— Чего? — переспросил Горчаков.

— А, вы не знаете… Так раньше подшучивали над институтом культуры имени Крупской. По-моему, он и сейчас там преподает, хотя мы давно не виделись.

— А что преподает? — уточнила я на всякий случай, и шеф ответил именно так, как я и предполагала.

— Всемирную историю искусств. Он уж старенький совсем, вредный стал.

Я не стала вслух комментировать эту характеристику, но про себя горячо с ней согласилась.

— Так вот, проснулись мы с ним воскресным утром у него дома, я сбегал в гастроном, купил котлет магазинных, по семь копеек. Отрава страшная, но желудки были луженые, и, главное, под водку-то не все равно?

Горчаков во все глаза смотрел на шефа. Наверное, он и не подозревал, что наш Владимир Иванович когда-то тоже был молодым, употреблял спиртное, может даже, иногда и сверх меры, и тоже любил поесть. Или Горчаков думает, что у него монополия?

— На разносолы денег не было, — пояснил шеф. — И только мы стол накрыли — звонок в дверь. Юрка говорит — это сосед пришел. Впустил этого соседа. Мужчина еще не старый, и даже симпатичный, но какой-то не от мира сего. Костюм чистенький, глаженый, но такой заношенный, что кое-где аж до прорех протерся. Ботинки форменные офицерские, явно на помойке подобрал, потому что тоже заношены до неприличия, нормальные люди такую обувь уже выбрасывают. Ну, такой бедностью от него повеяло, у меня аж сердце зашлось. А когда он на столе увидел эти жуткие котлеты магазинные, они ведь твердые были, как мыло, и на вкус такие же, мясом там и не пахло, булка да субпродукты… Так вот, как увидел он эти котлеты, так аж в лице переменился. Наверняка голодал. Мы с Юркой его к столу пригласили, налили, но пить он не стал. Можно, говорит, я котлетку съем? И не успели мы опомниться, как он руками, без хлеба, в рот отправил три котлеты подряд и, прямо не жуя, проглотил. Ну, или, может, мне так показалось. Потом отрезал кусок от бруска масла сливочного и тоже в рот отправил. Спасибо, говорит, ребята, хорошо. Посидел еще немного и ушел. Я Юрку спрашиваю, что за чудик. Он мне и рассказал, что это — Петр Горохов, самый крупный в городе торговец бриллиантами, самый богатый человек в ту пору в Ленинграде, местный наш миллионер Корейко, а к нему, к Юрке, заходит иногда, потому что Юрка его жалеет, подкармливает.