Мэри Кларк - Тень твоей улыбки Страница 4

После встречи с Клеем Оливия сразу поехала домой. На нее опять навалилась страшная усталость, из-за приступов которой она две недели назад и обратилась за консультацией к своему кардиологу. Чувствуя, что едва ли сможет переодеться, она все-таки заставила себя снять верхнюю одежду и облачиться в теплый халат голубых тонов, очень подходящих к цвету ее глаз.

Из чувства протеста против своей доли она решила лечь на диване в гостиной, а не на кровати. Клей предупреждал ее, что можно ожидать повторных приступов непреодолимой усталости, а потом однажды она просто не сможет встать.

«Но не сейчас», – подумала Оливия, потянувшись за шерстяным пледом, всегда лежавшим на тахте около кресла. Она села на диван, положила одну из декоративных подушек в изголовье, легла и натянула на себя плед. И только потом облегченно вздохнула.

«Две недели, – крутилось у нее в голове. – Две недели. Четырнадцать дней. А сколько это часов? Не важно», – засыпая, подумала она.

Когда она проснулась, тени в комнате подсказали ей, что уже вечер. «Перед встречей с Клеем я только выпила утром чашку чая, – вспомнила она. – Не хочется, но надо что-то съесть». Откинув плед, она медленно поднялась, опять вдруг ощутив настоятельную потребность проверить, на месте ли бумаги Кэтрин. На самом деле у нее возникло пугающее чувство, что они каким-то образом исчезли из сейфа в гардеробной.

Но нет, вот они, в папке, которую мать дала ей всего за несколько часов до смерти. «Письма Кэтрин к матери, – подумала Оливия, и у нее задрожали губы. – Письмо матери-настоятельницы к Кэтрин; копия свидетельства о рождении Эдварда; полная страсти записка, которую он дал моей матери для передачи Кэтрин».

– Оливия.

В квартире кто-то был, и он шел к ней по коридору. Клей. Трясущимися пальцами Оливия затолкала письма и свидетельство о рождении в сейф, не успев положить их в папку, закрыла дверцу и нажала на кнопку, которая автоматически запирала сейф.

Потом она вышла из гардеробной.

– Я здесь, Клей.

Она даже не попыталась скрыть прозвучавшие в ее голосе ледяные нотки неодобрения.

– Оливия, я волновался за тебя. Ты обещала вечером позвонить.

– Не припомню, чтобы обещала такое.

– Обещала, обещала, – с жаром подтвердил Клей.

– Ты дал мне сроку две недели. По-моему, прошло не более семи часов. Почему ты не попросил консьержа позвонить мне?

– Я подумал, что ты могла заснуть, и в этом случае ушел бы, не потревожив тебя. Ну, или, честно говоря… Если бы ты узнала о моем приходе, то могла бы не впустить меня, а я так хотел тебя повидать. Утром я, наверное, сильно тебя огорошил.

Оливия не ответила, и Клей Хэдли мягко прибавил:

– Оливия, ведь существует причина, почему ты дала мне ключ вместе с разрешением приходить, если я заподозрю неладное.

Она почувствовала, что ее негодование по поводу вторжения утихло. Клей сказал правду. «Позвони он, я бы сказала, что отдыхаю», – подумала она. Потом Оливия проследила за взглядом Клея.

Он смотрел на конверт из плотной бумаги у нее в руке.

С того места, где он стоял, ему отчетливо было видно единственное слово, написанное ее матерью.

«Кэтрин».

5

Моника жила на первом этаже реконструированного таунхауса на Восточной Тридцать шестой улице. Ей казалось, что поселиться в квартале с такими домами – все равно что вернуться в девятнадцатый век, когда все дома из бурого песчаника были частными особняками. Ее квартира размещалась в задней части здания, а это означало, что она имеет исключительное право пользоваться маленьким патио и садом. В теплую погоду она, сидя в патио в купальном халате, наслаждалась утренним кофе или вечерним бокалом вина.

После спора с секретаршей Нэн по поводу Майкла О’Кифа, ребенка, у которого был рак мозга, Моника решила прогуляться домой пешком, как часто делала. Она уже давно поняла, что пройти милю с работы до дому – это хорошая разминка, а также возможность снять напряжение.

Столь же хорошо действовала на нее стряпня после рабочего дня. Повар-самоучка, Моника обладала кулинарными талантами, о которых среди ее друзей ходили легенды. Однако ни прогулка, ни превосходные паста и салат, которые она приготовила себе в тот вечер, не избавили ее от гнетущего чувства, что над ней сгущаются тучи.

«Это все из-за ребенка, – решила она. – Мне надо завтра выписать Салли, но если даже я проверю ДНК и выясню, что Рене Картер не является ее биологической матерью, что это докажет? Мой папа был приемным ребенком. Я почти не помню его родителей, но он всегда говорил, что не может себе представить на их месте кого-то другого. Фактически он перефразировал слова Алисы, дочери Тедди Рузвельта. Овдовев, Рузвельт повторно женился, когда Алисе было два года. Когда ее спросили о мачехе, Алиса без колебаний ответила: “Она была единственной матерью, которую я знала или хотела бы знать”. Правда, повторяя эти слова и питая к приемным родителям такую же любовь, как Алиса Рузвельт к воспитавшей ее мачехе, папа всегда интересовался своими настоящими родителями, – размышляла Моника. – В последние несколько лет своей жизни он был этим прямо-таки одержим».

Салли привезли в отделение неотложной помощи в тяжелом состоянии, однако признаков жестокого обращения не было, и кормили ее, по-видимому, хорошо. И разумеется, Рене Картер была не первой матерью, поручающей своего ребенка заботам няни.

Еще одним поводом для беспокойства была перспектива подтвердить излечение рака мозга у Майкла О’Кифа. «Я не верю в чудеса», – с жаром говорила себе Моника, но не могла забыть, что осмотр подтвердил неизлечимую болезнь Майкла.

С удовольствием поглядывая на предметы обстановки своей квартиры, она не спеша лакомилась ломтиками свеженарезанного ананаса и отпивала кофе из маленькой чашки.

Вечер выдался прохладным, она включила газовый камин и уселась поблизости в мягкое кресло, рядом с круглым обеденным столиком. Мерцающие языки пламени бросали отсветы на старинный обюссонский ковер, гордость ее матери.

Внезапно тишину нарушил резкий телефонный звонок. И хотя Моника страшно устала, она вскочила на ноги и бросилась к телефону, зная, что это может быть звонок из больницы по поводу одного из ее пациентов. Сняв трубку, она уже говорила: «Доктор Фаррел слушает», не успев даже понять, что звонят с ее частной линии.

– Надеюсь, доктор Фаррел в порядке, – послышался насмешливый мужской голос.

– Да, в полном порядке, Скотт, – холодно ответила Моника, несмотря на то что голос Скотта Альтермана встревожил ее.

Тон сменился на серьезный.

– Моника, мы с Джой помирились. Все было неправильно. Теперь мы оба это понимаем.

– Жаль, – сказала Моника. – Только учти, что все это не имеет ко мне никакого отношения.

– Это имеет к тебе самое прямое отношение, Моника. Я втайне от всех побывал в президентском сыскном агентстве. Одна первоклассная юридическая фирма на Уолл-стрит предложила мне сотрудничать с ними. Я согласился.

– Раз так, ты, надеюсь, в курсе, что в Нью-Йорке живут восемь или девять миллионов человек. Подружись с любым из них или даже со всеми, только оставь меня в покое.

Моника повесила трубку, но, расстроившись, не смогла усидеть на месте. Она убрала со стола и допила кофе, стоя около мойки.

6

В понедельник вечером, расставшись с Моникой около ее кабинета, Нэн Родс села в автобус, идущий по Первой авеню, чтобы встретиться с четырьмя своими сестрами на ежемесячном ужине в пабе «Нириз» на Пятьдесят седьмой улице.

Она овдовела шесть лет назад, а ее единственный сын жил с семьей в Калифорнии, поэтому работа у Моники была для Нэн спасением. Она любила Монику и часто говорила о ней на семейных ужинах. Сама будучи одной из восьмерых детей в семье, она постоянно сокрушалась о том, что у доктора Фаррел нет потомства и что сама она была поздним ребенком – ее родители уже умерли.

В тот вечер, сидя с коктейлем за привычным угловым столиком в «Нириз», Нэн опять затронула ту же тему.

– Пока ждала автобус, я видела, как доктор Моника шла по кварталу. День у нее выдался такой тяжелый, и я подумала, что ей, бедняжке, не позвонят папа с мамой и не утешат ее. Чертовски обидно, что у ее отца в свидетельстве о рождении были указаны лишь имена приемных родителей, Энн и Мэтью Фаррел. Настоящие родители наверняка постарались, чтобы он не мог их разыскать.

Сестры согласно закивали.

– Доктор Моника выглядит так шикарно! Ее бабка происходила, наверное, из хорошей семьи, может быть, американской, – подхватила младшая сестра Нэн, Пэгги. – Если в те времена незамужняя девушка беременела, ее отправляли куда-нибудь подальше, пока не родится ребенок, а потом, не найдя ничего лучшего, отдавали его на усыновление. А в наши дни если незамужняя девушка забеременеет, то начинает хвастать об этом в «Твиттере» или «Фейсбуке».

– Я знаю, что у Моники много друзей, – вздохнула Нэн, взяв в руки меню. – У нее удивительный талант привлекать к себе людей, но ведь это совсем другое, правда? Что ни говори, кровные узы важнее.