Джайлс Блант - Сезон мошкары Страница 4

— Жду не дождусь следующей недели, — призналась она. — Алгонкин-Бей чудное местечко для жизни, но давай смотреть правде в глаза — с культурой здесь слабовато. В Торонто я буду снимать и снимать, сделаю миллион фотографий, буду есть всякие вкусности в ресторанах, а каждую свободную минуту стану проводить в музеях, наслаждаясь искусством с большой буквы!

Она проверяла фотоаппараты, продувала их, протирала объективы. Кэтрин брала с собой в поездки не меньше двух аппаратов, но объективов, которые она протирала, казалось, хватило бы и на пять аппаратов. Волосы ее растрепались, как это всегда бывало, когда мысли ее были заняты проектом. Она принимала душ, забывая вытереть волосы, словно ей не до того.

— Мне бы хотелось поехать с тобой прямо сейчас, — сказала она, — но завтра у меня занятия, а в четыре урок в лаборатории.

Кардинал побросал в дорожную сумку кое-какие вещи.

— Где ты остановишься? — спросила Кэтрин.

— В «Западной Люкс» на Карлтон. Там всегда есть свободные номера.

— Я позвоню туда и закажу для тебя номер.

Кардинал рылся в ящике в поисках электробритвы. Пользовался ею он только в поездках, а в перерывах между ними никогда не знал, где она.

Кэтрин звонила в справочную Торонто, узнавала, как позвонить в отель, ни на секунду не прекращая болтать с Кардиналом. Уже кончались одиннадцатичасовые новости, а Кэтрин была сама бодрость.

В груди у Кардинала шевельнулась знакомая тревога. На этот раз жена ухитрилась провести вне больничных стен целых два года. Она хорошо себя чувствовала, аккуратнейшим образом принимала лекарства, занималась йогой, старалась высыпаться. Но самым страшным в ее болезни было то, что Кардинал никогда не мог ни в чем быть уверенным, не знал в точности, просто ли она весела и возбуждена, или это начало конца — нижней точки траектории, вот-вот готовой сбросить ее в межгалактические бездны безумия.

Надо ли мне что-то сказать?

Вспомнилось, как двадцать лет назад, когда психиатры обнаружили у Кэтрин заболевание, они включили Кардинала в группу супругов, чьи жены или мужья страдают маниями. В этом содружестве беспрестанно, как заклинание, звучала эта мантра: Надо ли мне что-то сказать?

— Поездка эта будет фантастической, — говорила Кэтрин. — Я это чувствую. Мы и порт будем снимать, старые промышленные здания — надо спешить, пока туристы еще не загадили их до неузнаваемости.

Кардинал подошел к ней, встал у нее за спиной, положил руки ей на плечи. Кэтрин замерла: в одной руке линза, в другой — тряпочка.

— Я в порядке, Джон. — В голосе ее было раздражение.

— Знаю, милая.

— И незачем волноваться.

Она не обернулась, не посмотрела на него. Дурной знак.

Насекомые бились в ветровое стекло, как капли дождя. Случайный фургон прогрохотал мимо и загородил дорогу Кардиналу, но почти все время шоссе было свободным. Где-то возле Хантсвилла он обогнал «скорую».

Кардинал гнал от себя беспокойство за Кэтрин, пытаясь думать о рыжеволосой. Чехол с «щупалкой» и фотографии были на переднем сиденье рядом с ним. Он не сомневался, что имеет дело с попыткой убийства, но долгий, более чем двадцатилетний опыт полицейской работы — десять лет в Торонто, а в Алгонкин-Бей и того больше, — давно отучил его от скоропалительных выводов.

В католической школе для мальчиков, где он учился, священники хмуро твердили, что провинившийся отрок должен уметь увидеть свой проступок, как он видится Всевышнему, а при недостатке воображения — таким, как он видится матери провинившегося.

Мысленно Кардинал заменял теперь этих строгих прокуроров внутренним защитником, вечно вынюхивающим разумные доводы в пользу сомнения, как это делает крыса, вынюхивая сыр.

— Так вы говорите, что не провели экспертизы пороховых следов, детектив?

— Да, вы правы.

— Без подобной экспертизы, доказывающей обратное, можно заподозрить, что жертва сама выстрелила себе в голову, не так ли?

— Во-первых, она левша. И на голове никаких следов пороха не было. Весьма маловероятно, что она могла пустить эту пулю себе в голову самолично.

— Отвечайте на поставленный вопрос, детектив. Я спросил, можно ли такое заподозрить.

Кардинал позвонил в 52-е отделение полиции Торонто и попросил обеспечить девушке круглосуточную охрану.

Доктор Мелани Шафф была хладнокровна, деловита и на два дюйма выше Кардинала. В ней наблюдалась какая-то сдерживаемая резкость — нередкое качество в женщинах, вынужденных проталкиваться локтями в сугубо мужском мире. Сослуживица Кардинала Лиз Делорм тоже обладала этой резкостью.

— Ваша мисс Имярек претерпела частичную лоботомию. Пуля застряла в гиппокампе, — сказала доктор Шафф. — В некоторых случаях безопаснее оставлять пулю, нежели извлекать ее, но у данной пациентки местоположение пули вблизи одной из артерий. Учитывая спазмирование, которое зафиксировано на энцефалограмме, оставлять пулю мы не можем. Парочка хороших спазм — и мисс Имярек может превратиться в труп.

— Как велик риск?

— Минимальный в сравнении с тем, если оставить пулю. Я объяснила ей это, и она, кажется, совершенно готова к операции.

— Разве она в состоянии принимать решения?

— О да, несомненно! Затронуты память и эмоциональная сфера, рассудок же не пострадал.

— Существует ли шанс полного выздоровления?

— Передняя доля поражена лишь частично и с одной стороны, поэтому на восстановление эмоций в полном объеме шансы весьма благоприятные. Однако гарантий, конечно, дать не могу. Та часть мозга, где фокусируется память, непосредственно не затронута, так что я предполагаю, что рассудок ее находится в состоянии посттравматического помутнения, а это явление временное. Я проконсультируюсь с невропатологом и назначу лекарства. А теперь, детектив, что вам от меня надо, не считая пули?

— Существует ли возможность того, что во время операции она что-то вспомнит?

— Мы дадим встряску гиппокампу, и это, разумеется, может вызвать случайные вспышки. Что это будет — сны или воспоминания, сказать не могу. Но ее состояние вы наблюдали. В любом случае они будут бессвязными.

— Помните только, пожалуйста, что эта информация может нам очень помочь и даже спасти ей жизнь. Кто-то пытается ее убить.

— Вот как?

— Мне надо видеть, как вы будете извлекать пулю.

— Хорошо. Мы дадим вам халат и перчатки. Работать я буду с так называемой проникающей трубкой. Это такой изотопный прибор с микроскопом. Дадим вам место с хорошим обзором.

Как и большинству копов, Кардиналу доводилось быть свидетелем многих кровавых сцен — катастроф с разорванными на куски телами, залитых кровью кухонь, спален, подвалов, гостиных, в которых мужчины творят насилие друг над другом, а чаще — над женщинами. Сердце у полицейского грубеет, покрывается твердыми мозолями, подобно большому пальцу плотника. Но вот к чему Кардинал никак не мог привыкнуть — это операционная. По причине, которую он так до конца и не понимал, надеясь, что это все-таки не трусость, — сверкание хирургических скальпелей вызывало у него тошнотворное чувство, не сравнимое по интенсивности с тем, что вызывали ожоги, расчлененка или ножевые и колотые раны.

Доктору Шафф ассистировали двое врачей и две медицинские сестры. «Рыжик», как мысленно уже привык называть ее Кардинал, — была в полудреме из-за транквилизаторов и спазмолитиков, которыми ее накачали, но в сознании. Место, куда вошла пуля, теперь было выбрито более основательно; из огромного шприца ей вкатили местный наркоз. Общего наркоза не требовалось, так как мозг наш нечувствителен к боли.

Кардинал был в халате и маске. Он стоял у стола с правой стороны, откуда мог наблюдать действия хирурга и одновременно глядеть на монитор.

— Ну вот, Рыжик, — сказала доктор Шафф, — как себя чувствуете?

— Господи, у вас у всех здесь такие красивые глаза!

Кардинал окинул взглядом операционную. Девушка сказала истинную правду. В узком пространстве между марлевой повязкой и докторской шапочкой глаза всех присутствующих казались больше и выразительнее, а выражение их — мягким и мудрым.

— Лестью чего не добьешься, — сказала доктор Шафф. Защитные очки на носу делали ее похожей на дружелюбную инопланетянку. — Вы готовы? Больно не будет — обещаю.

— Я готова.

Кардинал тоже полагал, что готов, пока доктор Шафф, взяв в руки скальпель, не сделала надрез. Сначала это была лишь тонкая алая линия, образовавшая нечто вроде геометрического узора, но потом красная линия стала толще, из нее хлынула кровь, и Кардиналу немедленно захотелось бежать куда глаза глядят.

Доктор Шафф попросила пилу. Кардинал любил проводить свободные часы за столярной работой, и его поразило сейчас, что инструмент, который она держала своей затянутой в перчатку рукой, ничем не отличался от хранимого им в мастерской. Пила издавала тонкий пронзительный визг — так визжит бормашина в зубоврачебном кабинете, но едва пила коснулась кости, звук переменился — казалось, пилят фанеру. Доктор Шафф отпилила и отложила в сторону кусочек кости, который предстояло потом вставить на прежнее место, но Рыжик и глазом не моргнула.