Дик Фрэнсис - На полголовы впереди Страница 4

Скачки с препятствиями, которые проводятся зимой, интереса у него никогда не вызывали.

В то первое лето моей работы в службе безопасности Филмер, ко всеобщему удивлению, приобрел одного из самых многообещающих в стране скакунов-двухлеток. К удивлению, потому что прежний владелец скакуна Эзра Гидеон — один из аристократов скачек, очень уважаемый и весьма богатый пожилой человек — души не чаял в своих лошадях и всегда искренне радовался их успехам. Никому так и не удалось добиться от него, почему он расстаются с украшением своей конюшни и по какой цене: известия о победах скакуна в ту осень, о его блестящих выступлениях в следующем сезоне, среди трехлеток, а потом — о продаже его за много миллионов фунтов на племя Эзра Гидеон неизменно выслушивал с каменным лицом.

После оправдания Филмера Эзра Гидеон еще раз продал ему одну многообещающую двухлетку. Руководители Жокейского клуба чуть ли не на коленях умоляли его сказать, почему. Он отвечал только, что это была частная сделка, и с тех пор его на ипподроме никто не видел.

В день смерти Дерри Уилфрема я ехал обратно в Лондон, в который раз недоумевая, как часто недоумевали многие, каким крючком воспользовался Филмер, чтобы заставить Гидеона это сделать. В наши дни, когда супружеские измены и гомосексуализм уже никого не волнуют, шантажисты оказались почти не у дел, а представить себе старомодного и добродетельного Эзру Гидеона совершающим какое-нибудь новомодное злодейство, наподобие торговли коммерческими тайнами или совращения малолетних, никто не мог. Однако он ни за что не продал бы Филмеру двух таких лошадей, лишив себя самой большой радости, какую имел в жизни, не будь у него на это какой-то в высшей степени веской причины.

Бедный старик, подумал я. Дерри Уилфрем или кто-нибудь еще вроде Дерри Уилфрема добрался до него, как добрался до свидетелей, как добрался до Пола Шеклбери, убитого и брошенного в канаву. Бедный старик — он слишком испугался последствий, чтобы просить кого-то о помощи. Я еще не доехал до дома, когда в машине опять замурлыкал телефон, я взял трубку и услышал голос Миллингтона.

— Босс хочет тебя видеть, — сказал он. — Сегодня вечером в восемь, где всегда. Есть вопросы?

— Нет, — ответил я. — Буду там. А вы не знаете... хм... почему?

— Я думаю, — сказал Миллингтон, — скорее всего потому, что Эзра Гидеон застрелился.

Глава 2

Мой босс, бригадный генерал Валентайн Кош, начальник службы безопасности Жокейского клуба, был небольшого роста, худощав и выглядел настоящим командиром, от начищенных ботинок до редеющих светлых волос на макушке. Он обладал всеми организаторскими талантами, какие требуются в армии, чтобы дойти до больших чинов, был умен и неизменно внимательно, не спеша выслушивал все, что ему говорили.

Впервые я познакомился с ним в тот день, когда старый Клемент Корнборо снова пригласил меня пообедать с ним, чтобы в подробностях обсудить, как он сказал, вопрос о прекращении его обязанностей по доверительному управлению моей собственностью, которые он выполнял двадцать лет. Это надо как-то отметить, сказал он. В его клубе. Оказалось, что это клуб «Хоббс-сандвич» недалеко от крикетного стадиона «Овал» в Суррее — небольшой особняк в викторианском стиле с погруженным в полумрак роскошным баром и залами, где отделанные дубовыми панелями стены увешаны бесконечными портретами джентльменов в маленьких крикетных шапочках, широких фланелевых брюках и — в большинстве своем — в бакенбардах.

«Хоббс-сандвич», сказал он, пропуская меня в стеклянную дверь, украшенную витражом, назван так в честь двух великих крикетистов из Суррея, прославившихся в период между мировыми войнами, — сэра Джека Хоббса, одного из немногих крикетистов, удостоенных рыцарского звания, и Эндрю Сандхема, который в свое время набрал десять тысяч семьсот очков в первой лиге. Задолго до моего рождения, сказал он.

Я играл в крикет только в далеком детстве, в школе, да и тогда не особенно его любил; но Клемент Корнборо, как оказалось, всю жизнь был ярым фанатиком крикета.

В баре он познакомил меня с другим таким же фанатиком — своим другом Вэлом Кошем, который потом сел обедать вместе с нами. Про управление моей собственностью не было сказано ни слова. Минут пятнадцать они говорили только о крикете, а потом его друг Кош принялся расспрашивать меня о моей жизни. Через некоторое время я забеспокоился, догадавшись, что он проводит со мной беседу, как делают обычно перед тем, как взять человека на работу, но зачем все это, я не понимал. И только потом я узнал, что как-то в перерыве крикетного матча Кош в ходе разговора пожаловался Корнборо, что ему позарез нужен кто-то, кто хорошо разбирался бы в скачках, но кого на скачках никто бы не знал. Глаза и уши. Молчаливый, никому не известный сыщик.

Муха на стене, которую никто не замечает. Они оба повздыхали по поводу того, что найти такого человека вряд ли удастся. А когда несколькими неделями позже я вошел в кабинет Корнборо (или, во всяком случае, к тому времени, когда я оттуда вышел), адвоката осенила счастливая идея, которой он поделился со своим другом Вэлом.

Обед в клубе «Хоббс-сандвич» (где нам подавали все, что угодно, кроме сандвичей) продолжался чуть ли не до вечера, и к концу его я получил работу. Особенно уговаривать меня не пришлось: дело с самого начала показалось мне интересным.

— Испытательный срок для обеих сторон — месяц, — сказал генерал Кош и назвал цифру жалованья, услышав которую Корнборо широко улыбнулся.

— Что тут смешного? — спросил генерал. — Это нормально. Мы почти всем вначале столько платим.

— Я забыл сказать. У этого Тора... хм... — Он замолк. Возможно, ему пришла в голову мысль — не нарушит ли он адвокатскую тайну, если закончит фразу, потому что после недолгой паузы он продолжил:

— Пусть лучше сам скажет.

— Я согласен на это жалованье, — сказал я.

— Что вы от меня скрываете? — спросил Кош, и в голосе его вдруг зазвучали строгие начальственные нотки, а взгляд стал не то чтобы подозрительным, но отнюдь не улыбчивым. Я понял, что мне предстоит иметь дело не с каким-то добродушным чудаком, помешанным на крикете, а с человеком властным и целеустремленным, который прежде командовал бригадой, а сейчас намерен искоренить мошенничество на скачках. «Это вам не в игрушки играть» — вот что он имел в виду, а если я думаю иначе, то ничего у нас не выйдет.

— Мой личный доход, за вычетом налогов, примерно в двадцать раз больше того жалованья, которое вы мне предложили, — сказал я, усмехнувшись. Тем не менее я не намерен отказываться от ваших денег, сэр, и честно их отработаю.

Это, в сущности, означало, что я принимаю на себя некие обязательства и собираюсь добросовестно их выполнить. Выслушав мое заявление, он помолчал, а потом слегка улыбнулся и кивнул.

— Отлично, — сказал он. — Когда сможете приступить?

Приступил я на следующий же день — на скачках в Эпсоме. Мне пришлось заново изучать действующих лиц, вспоминать то, что я когда-то о них знал, и в ушах у меня совсем как живой явственно звучал звонкий голос тети Вив:

"Вот это Падди Фредерикс. Я тебе говорила, что это бывший муж Бетси, которая теперь миссис Гловбайндер? Брэд Гловбайндер был партнером Падди Фредерикса, у них было много лошадей, но когда Падди увел у него Бетси, он и лошадей забрал. Нет справедливости в этом мире... Привет, Падди, как дела?

Это мой племянник Торкил, ты, наверное, помнишь — ты много раз его видел.

Хорошо поработал твой победитель, Падди..." И Падди приглашал нас выпить и угощал меня кока-колой.

В тот первый день в Эпсоме я неожиданно столкнулся лицом к лицу с тренером Падди Фредериксом, и он меня не узнал — его взгляд безразлично скользнул по мне, не задержавшись ни на мгновение. Прошло уже восемь лет с тех пор, как умерла тетя Вив, а я слишком изменился. И тут я впервые поверил в то, что эта новая и непривычная безликость может себя оправдать.

Поскольку ипподромные мошенники считали своим долгом знать в лицо всех до единого сотрудников службы безопасности, генерал Кош сказал, что, если ему понадобится поговорить со мной лично, это будет ни в коем случае не на ипподроме, а только в баре клуба «Хоббс-сандвич» — там мы и встречались все эти три года. Он и Клемент Корнборо поручились за меня, и я стал полноправным членом клуба. Хотя такая склонность генерала к таинственности казалась мне несколько излишней, я подчинился его желанию, а вскоре полюбил этот клуб, хотя волей-неволей слышал там о крикете куда больше, чем мне хотелось.

Вечером того дня, когда умер Дерри Уилфрем, я вошел в бар без десяти восемь и заказал себе бокал бургундского и пару сандвичей с ростбифом, которые мне принесли очень быстро, потому что с окончанием крикетного сезона здесь уже не толпилось, как обычно, не меньше сотни болельщиков, старающихся перекричать друг друга и с жаром обсуждающих крученые мячи от ноги и тайны крикетной политики. Правда, посетителей было все же довольно много, но с конца сентября до середины апреля здесь вполне можно было разговаривать весь вечер, не рискуя утром проснуться с ларингитом, и поэтому я хорошо слышал появившегося вскоре бригадира, который дружески поздоровался со мной, словно с приятелем по клубу, и тут же стал излагать свои соображения по поводу сборной команды, которая отправлялась за границу в зимнее турне.