Владимир Кашин - Тайна забытого дела Страница 4

Суббота решил, что настал тот кульминационный момент допроса, когда, предъявив Гущаку вещественное доказательство, он сможет наконец сломить сопротивление студента. Следователь выдвинул ящик и молча положил на стол лист бумаги, к которому был приколот голубоватый прямоугольничек.

Василий смотрел в это время куда-то в сторону, кажется, на сейф, стоявший в углу.

— Что это? — спросил Суббота, привлекая его внимание. — Взгляните!

Василий не сразу понял, что именно показывает ему следователь.

— Билет… — ответил он еле слышно.

Суббота почувствовал, как от волнения кровь прихлынула к лицу. Сейчас, сейчас все будет решено.

— Биле-е-т! — так же тихо, почти шепотом протянул следователь и мелко задрожал, но, взяв себя в руки, добавил: — Железнодорожный…

Ему неожиданно вспомнился следователь Порфирий Петрович из «Преступления и наказания» Достоевского, который говорил Раскольникову:

«— Нет, батюшка Родион Романыч, тут не Миколка! Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое; когда цитуется фраза, что кровь «освежает»; когда вся жизнь проповедуется в комфорте. Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце; тут видна решимость на первый шаг, но решимость особого рода, — решился, да как с горы упал или с колокольни слетел, да и на преступление-то словно не своими ногами пришел. Дверь за собой забыл притворить, а убил, двух убил, по теории…»

— А билетик-то до Лесной! И дата, кажется, та самая… — сказал Валентин Суббота тоном Порфирия Петровича.

Он следил, как судорожно пытался студент Рущак проглотить застрявший в горле комок. В следующее мгновенье смуглое лицо Гущака покраснело и Василий совсем низко опустил голову.

— Да вы не прячьте глаза, не прячьте! Смотрите сюда! Нам с вами хорошо надо на все посматривать, чтобы не ошибиться. В нашем деле ошибка кровью пахнет… Так, билетик, значит, ваш? Признаете?

И опять мелькнул в памяти Порфирий Петрович, изобличающий Раскольникова: «— Ну, да это, положим, в болезни, а то вот еще: убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным ангелом ходит, — нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не Миколка!

Эти последние слова, после всего прежде сказанного и так похожего на отречение, были слишком уж неожиданны. Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный».

— Билетик у вас в доме найден, в мусоре… При втором обыске… С понятыми, вот и протокольчик… Волновались вы и разорвали его на мелкие клочки. Эксперты еле собрали, да вот — наклеили. Так что ни к чему ваши детские хитрости. Только сами себе хуже делаете. Сразу раскаялись бы — и отношение к вам было бы другим. А так за преднамеренность преступления отвечать придется, и за попытку следы замести. Впрочем, покаяться и сейчас еще не поздно. Так что же, билетик-то — ваш?

— Возможно, — выдохнул Гущак, успевший немного оправиться от замешательства.

— Нет, не «возможно», а точно!

«— Губка-то опять, как и тогда, вздрагивает, — пробормотал как бы даже с участием Порфирий Петрович. — Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, — прибавил он, несколько помолчав, — оттого так и изумились. Я именно пришел с тем, чтоб уже все сказать и дело повести наоткрытую».

— Билет я не рвал, — твердо произнес Гущак.

— Что? Ну, знаете ли, это уже слишком!

Заявление Гущака было таким неожиданным, что Суббота сразу сбился с того внутреннего ритма допроса, благодаря которому он, казалось, шаг за шагом вел Гущака к признанию.

— Ну, зачем ты это сделал?! Зачем дедушку убил? Нужно тебе было его добро… — заговорил Суббота, уже не выдерживая следовательского тона и незаметно для самого себя перейдя на «ты». — Вся жизнь впереди была! А теперь… — Он вздохнул, словно и себя считая виноватым в том, что вот нашелся такой человек…

— Я не убивал. Не надо так говорить, — словно отталкиваясь от следователя и от его беспощадных слов, взмахнул руками Гущак. — А с билетом я объясню, я все объясню вам, — заторопился он. — Понимаете… Взял я один билет, проводил деда до поезда, посадил в вагон…

«— Это не я убил, — прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие дети, когда их захватывают на месте преступления.

— Нет, это вы-с, Родион Романыч, вы-с, и некому больше-с, — строго и убежденно прошептал Порфирий».

— Вы, и больше некому, — невольно вырвалось у следователя, но он тут же спохватился и сказал: — Продолжайте.

— Посадил в вагон, а уже когда вернулся на вокзал, у меня вдруг сердце забилось тревожно. Думаю, не надо было слушать его, куда же это он, на ночь глядя, один!.. Какое-то сомнение закралось.

— Подозрение, — уточнил Суббота.

— Да, подозрение, — согласился Василий. — Бросился я к кассе, взял и себе билет, думаю, поеду в другом вагоне, а назад — уже вместе с ним. Выбежал на платформу, а электричка перед самым носом отошла. Тогда я и вернулся в город.

Следователь не возражал. Он придвинул поближе к себе протокол обыска с наклеенным на бумагу билетом, прижал его локтем и записал показания Василия.

— Так, так. Хорошо. Продолжайте.

Но парень снова умолк.

— Как-то странно у вас получается, — поднял голову от бумаг Суббота. — Одни только запоздалые реакции. Пришло в голову, что нельзя деда одного пускать — но поздно, побежал на электричку — опоздал, на свидание — тоже вовремя не успел.

— Почему же? Мы так и договаривались: на одиннадцать часов, приблизительно к этому времени у нее собрание должно было кончиться. Я даже минут на десять раньше к институту подошел.

— В восемнадцать двадцать освободились, а засвидетельствовать алиби ваша знакомая может только с двадцати трех. Что же вы делали в городе почти пять часов, гражданин невидимка? Андрей Гущак был убит приблизительно в двадцать один пятьдесят. Когда стемнело. Через двадцать минут со станции «Лесная» отошел поезд, которым вы возвратились в город.

Василий молчал. Следователь тоже умолк.

— Разорванный билет, который вы намеревались утаить от следствия, — продолжал он после паузы, — это настолько убедительная косвенная улика, что фактически играет роль прямой. Зачем вы спрятали его, зачем порвали? Чтобы замести следы?

— Я не рвал.

— А кто?

— Не знаю.

— Почему он оказался в ведре для мусора?

— Не знаю.

— А кто знает?

— Я не бросал.

— Наивный вы человек, — укоризненно и с сожалением покачал головою Суббота. — Следы всегда остаются. Если бы вы даже сожгли его, эксперты и пепел прочли бы. И легенда ваша наивна. Ехать по этому билету, кроме вас, некому было. Так? И выбросили его — вы. — Суббота снова повторил твердо и уверенно: — И убить Андрея Гущака больше некому было! — Он замолчал на мгновенье, чтобы произвести на парня большее впечатление. — Отпираться, Василий, не стоит. Для вас же хуже. И так уже натворили достаточно.

Гущак молчал.

Следователь положил протокол обыска с подколотым к нему железнодорожным билетом в папку и спрятал ее в ящик. Демонстративно хлопнул ящиком, закрывая его, потом поднял стопку бумаги, лежавшую перед ним, и, выравнивая, постукал торцом ее по столу, желая всем этим показать, что разговор, собственно, закончен.

— Спрашиваю в последний раз. Признаетесь?

Гущак молчал.

— Признаетесь или нет?

— Я больше ничего не скажу. Зачем говорить, если вы все равно не верите?

Следователь должен быть до конца объективным, беспристрастным. Только факты, факты и доказательства. Соответствующим образом оформленные на бумаге, они уже сами складываются в обвинительное заключение. А если это заключение стало внутренним убеждением следователя не по окончании следствия, а с самого начала? Значит, первые же собранные розыском улики оказались неопровержимыми, и теперь он, Валентин Суббота, не должен отказываться от своего убеждения. Не говоря уже о том, что существует постоянная спутница и провозвестница истины — интуиция. Хотя и советуют не всегда доверяться ей.

Но теория — одно, а практика — совсем другое. Ты от нее, от интуиции, отказываешься, боишься попасть под ее влияние, а она существует — и все! И вот в данном случае не позволяет она верить этому колючему как еж парню.

— Такова уж работа моя, чтобы не верить! — ощутив решительное сопротивление Гущака, сказал Суббота, пробуя перейти на миролюбивый тон.

— Такой работы в нашем обществе нет!

Вместе с совершенно естественным возмущением против убийцы в душе Субботы теплилось сочувствие к этому парню, загубившему и свою жизнь.

— Дурень ты, дурень! Каяться надо. За умышленное убийство без смягчающих обстоятельств можешь высшую меру схлопотать, с жизнью распрощаться…

— А я и не хочу жить среди таких, как вы… И прошу не «тыкать».