Анна Данилова - Комната смеха Страница 4

– Это все, да? – покачал головой Вадим. – Может, я и не разбираюсь в женщинах, но все же… Зачем вы пришли, Анна?

Посетительница состроила такую гримасу, к которой больше всего подошла бы фраза: «А теперь объясняю для особо бестолковых», – и проговорила чуть ли не по слогам, медленно и с большим чувством:

– Она не могла надеть это платье ни при каких обстоятельствах.

– Это почему же?

– Говорю же, не могла! У нее полон шкаф других платьев. И я уверена, что, даже если бы у нее, кроме этого платья, вообще ничего не оказалось дома, она бы все равно не надела его. Скорее всего, обошлась бы джинсами и свитером мужа. Вот и все, что я, собственно, хотела сказать.

– Другими словами, вашу сестру кто-то заставил надеть это платье?

– Этого я не знаю. Но ее нашли именно в этом платье, понимаете? К тому же никто почему-то не обратил внимания на то, что Эммочка ехала на дачу, а платье на ней было чуть ли не вечернее. Что ей было делать за городом в вечернем платье? А туфли? Вы видели ее туфли? Думаю, что нет. На высоком каблуке. Я понимаю, она могла бы скинуть их и давить на педаль босой ногой. Но ведь не июль месяц, согласитесь.

– Но это ведь ваша сестра! Хотя бы в этом вы уверены?

– Да, конечно. Но я не понимаю, почему на ней было это платье. Просто я подумала, что, возможно, в ее жизни произошло что-то, что вывело ее из равновесия, и что она, собираясь на дачу, была так чем-то увлечена или расстроена, что и не заметила, как надела это несчастное платье… – Анна Майер поднесла к носу платочек и высморкалась. – Может, она ехала вовсе и не на дачу… И еще. Я осмотрела все ее вещи в шкафу. Поверьте мне, там было что надеть на дачу. И брюки, и свитер… Она не могла и не должна была надевать это платье. Тем более что именно в день своей смерти она должна была вернуть его Лизе.

– Хорошо, я подумаю над вашими словами, – пообещал ей Вадим, в душе надеясь, что этот ее визит будет первым и последним. – Спасибо, что пришли.

Анна, пожав плечами, как-то нехорошо усмехнулась, словно понимая всю бесполезность своих усилий, направленных на то, чтобы внушить ему какую-то очень важную мысль относительно смерти своей сестры, и, тяжко вздохнув, вежливо попрощалась, после чего вышла из кабинета.

Странный визит, странный и совершенно на первый взгляд бесполезный. Ну и что особенного в том, что портниха надела сшитое ею платье своей заказчицы? Ну, бес попутал. Ну, захотелось и ей блеснуть в красивом платье. Все живые люди. А она тоже женщина. Подумаешь, надела платье… Хотя надо бы проверить эту портниху. Но, с другой стороны, зачем? Больше делать нечего?

Он достал блокнот и позвонил Валентине. Вот уж кто действительно сейчас требовал его внимания, так это она. Это она сейчас ничего не помнит из того, что с ней произошло, а что, если вспомнит? Может повредиться рассудком.

– Привет, это Гарманов. Ты как, в порядке? – И услышал в ответ надрывное хлюпанье и мычанье. – Все, еду, не реви. Хочешь, по дороге торт куплю?

Глава 3

Я не верила своим ушам. Гарманов едет ко мне. В такое было трудно поверить. Но он ехал, и от этой мысли меня бросало в жар, в приятный жар. Мне было тогда все равно, где он будет спать, важно, чтобы он просто находился в квартире. Даже спящий, даже занятой и не обращающий на меня никакого внимания. Такого страха перед тишиной квартиры я не испытывала еще ни разу. Эта тишина давила на уши вместе с бинтами, и порой мне казалось, что я схожу с ума.

Первое, что я сделала после того, как Гарманов привез меня домой из морга, где я увидела свою дорогую Басю, это рассмотрела свое тело. Вадим уехал, а я заперлась в ванной, разделась и предстала перед зеркалом голая, но вся в каких-то пластырях, повязках и с забинтованной головой. Надо сказать, увидев себя, такую вот разукрашенную, я поняла, что внешне мало чем отличаюсь от мертвой Баси. Я смотрела на свое отражение, но моя память рисовала мне в зеркале ее тихое, серое лицо с заострившимся носом, запавшими глазами и посиневшими губами. И мое сердце – да простят мне этот горький штамп! – разрывалось на части от боли при мысли, что я никогда не увижу ее живую, красивую, веселую, смеющуюся. Я любила Басю, мне всегда было с ней легко и хорошо. И то истерзанное тело, которое нам показали в морге, не имело с ней ничего общего…

Ее мать потеряла сознание, а брат глухо зарыдал, когда увидел ее на цинковом столе…

Мне кое-как удалось все же с помощью теплой воды отлепить от головы бинты. Как я и предполагала, ощупывая еще в больнице голову, волосы мне остригли. Вероятно, для того, чтобы было проще обрабатывать небольшие раны и шишки. В некоторых местах кожа была содрана, и оттуда сочилась кровь. Приняв душ и осторожно вымыв голову, я обработала раны водкой, некоторые ссадины прижгла йодом, но полностью избавилась от повязок, пластырей и бинтов. И, надо сказать, после этой болезненной и утомительной процедуры мне стало легче. Я надела халат и села на диван перед телевизором. Мне нужно было отдышаться, подумать о том, что со мной произошло и как мне теперь жить дальше. И вот тут-то судьба и сыграла со мной злую шутку. Вернее, даже не шутку, а целый спектакль, срежиссированный самим дьяволом. Ведь именно он, черт, дернул меня взять сумочку и подкрасить губы. Конечно, меня можно упрекнуть в некоторой легкомысленности, ведь красить губы в такой момент, когда надо бы думать о жизни и смерти, о вечном, наконец, разве не кощунственно? Но мною двигало не желание понравиться следователю Гарманову, которого я слезно просила навестить меня, нет. Просто я была тогда так ужасна, бледна и некрасива со своей почти лысой головой и сиреневыми кругами под глазами, что боялась самой себя. Вот я и решила слегка мазнуть красной помадой по губам, чтобы придать живого цвета своему – похожему на мертвое – лицу. Сначала я спросила себя: «Валя, а где твоя сумочка?» И поняла, что маленькая замшевая сумочка, с которой я ходила в последнее время, исчезла. Возможно, ее взял тот, кто убил Басю. Но у меня же не одна сумка. Тогда я достала свою красную сумочку, которую брала с собой последний раз, когда мы с Баськой ходили на мюзикл. У меня в каждой сумке обязательно есть помада. А как же иначе? Вот и на этот раз там оказалась помада. Да только не моя, а Баськина. И я вспомнила, что мы с ней поменялись тогда же, в театре, в туалете. Странное чувство испытала я, держа в руках ее помаду. Баськи нет, а ее помада у меня. Это хорошая помада, дорогая, алая, блестящая. С этой помадой на губах Баська была похожа на кинозвезду. И она знала это, но все равно легко рассталась с ней, чтобы подарить ее мне. Мы только вслух назвали это обменом, а на самом деле Баська просто знала, что мне ужасно нравится ее помада, и сама нарочно предложила ее поменять на мою, обычную, бежевую.

Я достала зеркальце и мазнула помадой по губам. И тотчас увидела Баську… В огромном зеркале туалета театра. Я смотрела в зеркало и красила губы, но отражение показывало мне Баську, красящую губы. Это был как раз тот момент, за минуту до злополучного обмена. Я Баськиным голосом вдруг сказала, обращаясь к кому-то, кто стоял позади меня и кого я по непонятным мне причинам не могла видеть:

– Слушай, мать, давай махнемся. Я тебе свою помаду, а ты мне – свою… Вечно намалююсь, как кукла, ярко, броско. Мне бы что поспокойнее… бежевого цвета…

И тут знакомый до одури голос, мой голос, ответил ей:

– Ты что, того? У тебя же помада – блеск!

– Вот и забирай…

…Все прекратилось. По моему лицу катился пот. Меня всю трясло. Сумасшествие было налицо. Грудь судорожно двигалась, словно кто-то очень нервный и обиженный бился и рыдал под ребрами… Но ведь я же только что была в театре и разговаривала голосом Баськи. И слышала свой голос. Что это?..

Я встала и медленно, на дрожащих ногах, двинулась к ванной, где была сложена пахнущая лекарствами и хлоркой больничная одежда: короткая и безобразная хлопковая рубашка, тяжелый, похожий на одеяло, теплый халат, отвратительный капюшон… Я искала свое белье, но его не было. Звонить в больницу и спрашивать, в каком виде меня привезли туда после всего, что со мной произошло, я не посмела. Меня могли бы не так понять. Но мне хотелось кое-что проверить… Ладно. Тогда я накинула на себя больничный халат, и в нос мне ударил мерзкий запах. В точности такой чуть не лишил меня сил в морге. Я уверенным шагом шла по гулкому больничному коридору, затем свернула направо и толкнула впереди себя обшарпанную желтую дверь. И тут же оказалась в небольшом, тускло освещенном зале. Подошла к столу, на котором лежал обнаженный синий мужчина с отрезанными гениталиями, и вместо того, чтобы закричать, почему-то сказала низким, грудным голосом:

– Бомж. Каждый день привозят таких вот… А потом оказывается, что они все сплошь порядочные люди. Жалко таких. Смотри, какой у него лоб. Как у профессора… Петровна, пойдем кашку поедим…

Ко мне подошла женщина, высокая, огромная, в длинном, до пят, клеенчатом фартуке, забрызганном кровью: