Наталья Андреева - Стикс Страница 4

— Вы последнее время с ней не очень-то ладили, но она придет.

Действительно, женщина, которая никак не выглядела на свои пятьдесят два, пришла к нему, и не один раз. И не одна. С каким-то мужчиной.

— Это мой отец? — спросил он, и женщина отчего-то здорово разозлилась.

Ушла она быстро, и он спросил у этой Зои:

— Что-то не так? Отчего она обиделась?

— Ой, Ванечка, я уж и не знаю, надо ли тебе это говорить? Может, не помнишь, и не надо?

— Где мой отец? — спросил он.

Эта Зоя замялась:

— Ну, ты понимаешь… В общем, это не слишком веселая история. Ты сам ее раскопал недавно, мать не говорила. Но ты добился. Ты ж следователь. Всегда хотел все про всех знать… Неужели не помнишь?

— Нет.

— В общем, ее изнасиловали в шестнадцать лет. В семнадцать она родила. Потому такая молодая у тебя мать.

— Что-о?!

— Ты только, Ванечка, не волнуйся. Я знала, что ты будешь волноваться. Ты сам рассказал мне недавно эту историю и отчего-то здорово волновался. В общем, за год до твоего рождения к нам в город приехали иностранцы. Строители. Жили в городе лет десять, я их смутно, но еще помню. Болгары — это, конечно, не американцы, не немцы какие-нибудь, но все равно — иностранцы. Мы иностранцев-то в глаза раньше не видели. Они стали строить у нас в городе новый микрорайон, ну и все наши женщины, конечно, стали возле этих болгар крутиться. Мама твоя еще школьницей была. И на самом деле никто толком не знает, что произошло. Девочки, ее подружки, на танцы в болгарский городок бегали. Там, говорят, весело было. Ну и Инна Александровна, тогда, конечно, еще Инночка, с ними увязалась. После танцев на нее и напал этот мужик. Болгарин немолодой. Может, и не напал, а сама захотела. Говорят, выпили они немного после танцев, а мать твоя в первый раз в жизни… Сразу-то она не заявила, да и потом… — Зоя глубоко вздохнула. — А у того болгарина двое детей. И, как ни крути, — иностранец. В общем, потом уже поздно было заявлять, да и мать твоя сразу не сообразила, что же такое с ней произошло. Времена-то тогда какие раньше были, помнишь? Полуголых девушек по телевизору с утра не показывали, да и ночью тоже. Что мы знали? За руки держались да в подъездах украдкой целовались. Да что ты помнишь!

Она махнула рукой.

— Значит, мой отец — болгарин? — спросил он. — Никакой не цыган, не лицо кавказской национальности, а болгарин. И поэтому я такой смуглый?

— Конечно, Ванечка. Инна Александровна говорит, что его вроде Димитром звали. Но тебя записала по своему отцу — Александровичем. Долго ее уговаривали от ребеночка-то не отказываться. Все хотела в роддоме оставить. Да… А этот, что с ней приходил, — муж. Всего лет десять как повезло — встретила свое позднее счастье. А вы с ее мужем не ладили.

— Не помню, — привычно сказал он.

— Вот и славно, вот и хорошо, — заторопилась она. — Что плохое забыл — это хорошо. К чему оно тебе, плохое?

Он согласно кивнул. Записал в свою жизнь еще и мать с ее мужем. Потом пришел и этот человек. Пожилой уже, почти совершенно седой, со старческой тяжелой одышкой. Пришел вечером, одетый в обычные брюки и свитер домашней вязки, и, когда представился прокурором, его даже затрясло. Отшатнулся, побледнел.

— Иван Александрович, да что это с тобой? — Тяжелый вздох, дружеское похлопывание по плечу. — Ну-ну. Ты ж ко мне еще юнцом зеленым, сразу после юрфака определился. Я ж тебе целевое распределение подписывал. В родной район. Неужели и меня не помнишь? Я ведь тебе заместо крестного отца. Да и родного тоже. Хе-хе.

— Извините, — ему по-прежнему было страшно. Прокурор!!! Нет!!! — Извините.

— Ну, понятно. Цыпин я. Владлен Илларионович Цыпин. Начальник твой. Лучший ты у меня следователь в районе, Ваня. И не скажу «был». Не дождешься. Замены у меня тебе нет. Так-то.

— Владлен Илларионович… — Нет, такое же совершенно невозможно выговаривать! Или язык заплетается от страха? Надо попробовать еще раз: — Владлен Илларионович, боюсь, что я больше не смогу работать. Я ничего не помню.

— Ну-ну. Вспомнишь. Должен вспомнить. Обязан. Ты помнишь, как звонил мне в тот день, когда исчез?

— Звонил? Я? Откуда?

— Ваня… Ты уж прости старику фамильярность, почти десять лет тебя пестую. Так вот, Ваня, у тебя был мобильный телефон. — (Да, у него обязательно должен был быть мобильный телефон!) — Подарок на тридцатипятилетие. Ведь нехорошо: следователь и без связи. Скинулись на юбилей, подарили. Так ты мне позвонил и сказал, что вычислил того человека. Надо только кое-какие данные проверить. Кто он, Ваня?

— Какой человек?

Цыпин тяжело вздохнул:

— Ну-ну. Совсем, значит, плохо. Эх! Но верю я в тебя. Вспомнишь. Дело увидишь и вспомнишь. Этот злодей уже лет восемнадцать у нас в районе орудует. Первый труп нашли, когда ты еще школу заканчивал.

— Женский? — еле слышно спросил он.

— Женский. Ну, слава тебе! Вспомнил?

— Смутное что-то. И сколько их было?

— Нашли десять. Два мужика, остальные женщины. Раны характерные. Последний примерно полгода назад. Я еще когда тебя в район вытребовал после института, знал: ты найдешь. Способный ты, Ваня. Талантливый. Я потому на многое и глаза закрывал.

— На что?

— К чему о плохом? — махнул рукой Цыпин. — Забыл и забыл… И вот ты его действительно нашел. Ведь ты сам посуди: столько времени в нашем районе маньяк орудует! Делу-то, что у тебя в сейфе лежит, ни много ни мало восемнадцать лет. Вроде как уже местная достопримечательность — маньяк этот. Как совещание, так другим награды, а мне ворох оплеух: а вы не рассчитывайте ни на что, у вас, Владлен Илларионович, в районе маньяк, вот посадите его, тогда и наградим. Ну, вспомнил, Ваня?

— Нет. — Он с сожалением покачал головой.

— А хоть что-нибудь помнишь? Последнее что было?

— Бутылки.

— Пил много? — сочувственно спросил прокурор. — Ну, это ты любил. Бывает.

— Нет. Пустые бутылки. Без этикеток. Много. В ряд.

— Вот оно, значит, как, — напряженно сказал Цыпин. — Значит, ты и его нашел. А я не верил, что в нашем районе. Эх, эх. Никто не верил, кроме тебя. А ты, значит, нашел.

— Кого?

— Подпольный цех по производству «паленой» водки. У тебя последнее время два важных дела было: маньяк этот и водка. То есть я не про питие твое. Хотя, чего греха таить, осуждал. Но за талант все тебе, Ваня, прощал, даже в преемники хотел. Старый я уже. Да-а… Ты уперся, что заводик этот не где-нибудь, а у нас под носом. В самом городе. А ведь область — она большая. Значит, нашел. Где, тоже не помнишь?

— Нет.

— Значит, там они тебя и саданули по башке. Ну что, будешь работать?

— Не могу.

— Брось, Иван Александрович. Я тебе говорю: брось. Кем я тебя заменю? Ну, кем?

— Я все забыл. Ничего не помню о своей прежней работе. Кажется, я теперь должен подать… Как это называется? — Он поморщился. — Прошение об отставке, да?

— Забыл, как называется? Вот и не вспоминай. Я понимаю, что ты теперь человек больной. Возможно, что и придется тебя отпустить, раз все забыл. Но я тебя Христом Богом прошу: приди на работу. Только два дела от тебя хочу: вспомни, кто этот маньяк и где подпольный цех по производству водки. Или найди их снова. Вот это сделай. И — с миром иди.

Цыпин широко развел руками. Он согласно кивнул головой:

— Хорошо. Я приду.

— Вот и славно, вот и ладненько. Был бы ты здоровый, я бы тебе как начальник приказал: «Цыц! На работу шагом марш!» И дел бы на тебя, милок, навесил. Ох и навесил! А может, ты притворяешься? Ну-ну… Шучу… Иди отдыхай.

— Спасибо. То есть слушаюсь.

— Молодец! Ох, Ваня, Ваня, понимаю я, за что так любят тебя бабы! Хорош. Отъелся, отоспался. Хорош. Красавец.

Потом вдруг Цыпин подмигнул, таинственно сказал:

— Может, сигаретку хочешь? Не дают небось, а? Закурим?

— Я не курю.

— Бросил, значит? Молодцом! А я вот не могу. Может, и мне стоит глотнуть того зелья, которым тебя, а? Ну-ну. Шучу. — И после паузы: — А может, ты и с бабами завязал?

…Про баб он вспомнил потом. Когда в больнице появилась молодая, высокая, под стать ему, и очень красивая женщина. Правда, проникла она за больничную ограду тайком и все время оглядывалась. Нашла его в саду, вечером, когда эта Зоя с детьми уже ушла. Подкралась неслышно, присела рядышком, на скамейку, прижалась крепким, молодым, красивым телом. Его жаркой волной всего обдало. Вот такие женщины ему всегда и нравились, это точно!

— Ваня, Ванечка, а говорят, ты все забыл…

Уж этого он не забыл. Горячих, сладких поцелуев, от которых закружило всего, завертело. Мял руками ее тело и не мог оторваться. Потом увидел совсем близко загадочные, цвета воды морской глаза. Окунулся в них, поплыл, словно на ласковой волне закачался…

— Ну, как меня зовут? Ну, как?

— Оля.

— Ха-ха! Раньше Олесей звал. Оля! Ха-ха! Лучше уж тогда Аленой.

— Так ты не Ольга?

— Ну, Мукаев, ты даешь! Ты из чьей постели в то утро выпорхнул, когда памяти лишился?