Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты Страница 4

Я села лицом к нему, и он принялся нерешительно — словно любопытство побеждало предубеждения — расспрашивать меня о семье; разумеется, это была и его семья, а не только моя. Я осторожно рассказывала, повторяя то, что репетировала во время долгой прогулки по Виа Кавур. Я чувствовала, что не стоит упоминать Гудни-холл, имя его матери или мужчин, которые сделались его врагами безо всякой вины с его стороны, просто из-за самого факта его существования, а также из-за ревности, ненависти и уязвленной гордости. Моя мать тогда была еще жива, и поэтому я рассказала о своих родителях, о Хелен, ее детях и внучке.

— Я назвал себя Ричардсоном из-за тети Хелен, — сообщил Джейми. — Пирмейну было все равно. Ему наплевать, как я себя называю. — Он снова рассмеялся своим похожим на ржание смехом, и я вздрогнула, почувствовав отвращение и ненависть, в том, как он называл Тони «Пирмейном». Рука Джейми вновь мелькнула в воздухе, стряхивая с плеча невидимую грязь. — Зиа Франческа все время повторяла мне, как сильно он любит детей. Таким способом она пыталась убедить меня не переживать из-за того, что все время живу с ней, а не с ним. Тони слишком занят, но действительно любит детей. Вы в курсе, что он был важной персоной в «Фонде помощи детям»? Любил всех детей на свете, кроме меня. Туго ему приходилось, правда? — Джейми умолк и посмотрел на солнце; тонкие параллельные тени от кипарисов были похожи на прутья решетки. — Тетя Хелен часто рассказывала мне, какими чудесными людьми были ее бабушка и дедушка. Понимаете, в жизни мне встречалось не так много чудесных людей, и поэтому, когда Пирмейн сказал — он очень смущался и был напряжен, — что меня определили в частную начальную школу и мне нужно сменить фамилию, и предложил назваться Джеймсом Смитом, я ответил, что лучше не Смитом, а Ричардсоном. Ему было все равно. Вот так я назвался Ричардсоном, а потом стал Рикардо. Вы когда-нибудь слышали, как итальяшки произносят «Ричардсон»?

Будучи сам практически итальянцем, Джейми каждый раз использовал это презрительное, просторечное выражение, называя их «итальяшками». Внезапно мне стало отчетливо видно, какой он несимпатичный. Похоже, это лишь подчеркивало абсурдность нашей встречи на кладбище. Величественные каменные плиты, голубое небо, кипарисы, домик привратника с терракотовой крышей — все это должно служить фоном для какого-нибудь высокого, красивого, романтичного и благородного человека. Именно таким и обещал вырасти Джейми, когда я видела его последний раз, в пятилетнем возрасте. Но судьба приготовила для него ужасные события, которые непременно должны были произойти — они толпились у порога, собравшись там еще до его рождения.

— До шести лет я ничего не помню, — сказал Джейми. — Самые ранние воспоминания относятся к лету, когда мне было шесть и от меня не отходили две женщины, которые мне не нравились.

— Миссис Кинг и няня.

— Наверное. Иногда появлялся Пирмейн и смотрел на меня взглядом, каким смотрят на собаку, которую поместили в карантин.

Я хотела произнести имя Веры, но боялась. Представив маленького мальчика — такого разговорчивого, живого, милого маленького мальчика, которым он был, — запертого в Гудни-холле с двумя наемными опекунами, я почему-то расстроилась. В конце концов, это было много лет назад, в давно забытом прошлом. Напуганная и удрученная, я хотела сказать, что скучаю по его матери, хотела выразить сочувствие, но не могла — и не только из-за нахлынувших чувств. Меня остановили не эмоции, а сомнение — я не знала, как выразить свою жалость, какие слова произнести. Джейми пришел мне на помощь.

— Может, выпьем где-нибудь кофе?

Я покачала головой. Одна из немногих вещей, которые мне не нравятся в Италии, — это кофе. Капучино мне не подходит, потому что я не пью молока. От эспрессо я бы не отказалась, если бы его можно было заказать полпинты, а не чайную ложку.

Джейми сказал:

— В следующий ваш приезд я вам что-нибудь приготовлю.

Я поняла, что мне оказана честь. В этой стране «высокой кухни» он, будучи англичанином, добился известности как повар и как эксперт в области кулинарии. В этот момент мне вспомнилась Вера и ее превосходное владение единственным разделом кулинарного искусства, в котором сильны английские женщины, — выпечкой. Я видела, как она смазывает маслом и переворачивает слоеное тесто на столешнице из серого в прожилках мрамора, видела в ее руках мраморную скалку с деревянными ручками, вновь почувствовала во рту вкус ее ватрушек с лимонным кремом, викторианских бисквитов и других сладостей, которые выкладывались к чаю.

Джейми поразил меня.

— Моя мать хорошо готовила, — сказал он.

Испытанное мною чувство было похоже на то, что мы ощущаем в присутствии человека, проблемы с психикой которого всем известны, но который ведет себя и говорит настолько рационально, что мы забываем о психозе или шизофрении, пока нам вдруг не напоминает об этом его замечание, приходящее из мира по ту сторону разума, где обитают только сумасшедшие. Я ни в коем случае не ставлю под сомнение здравый ум Джейми — он абсолютно нормален. Скорее его слова открыли дверь в мир невероятного, и первая реакция любого человека — сильный испуг, который затем сменяется жалостью к тем, кто утешается иллюзиями.

Он снова поднял на меня глаза, похожие на глаза медведя. Потом вскочил и быстрым движением смахнул что-то невидимое с плеча.

— Пойдемте, — сказал он. — Я покажу вам могилы. Тут Айза Благден[10] и миссис Холман Хант.[11]

После этого мы с ним долго шли назад по Борго Пинти. Именно тогда Джейми рассказал мне о Фрэнсисе и о картинах и попросил проверить, на месте ли названия, которые дал им Фрэнсис. Мы снова пожали друг другу руки, собираясь расстаться, и он, впервые за все время смутившись, сказал мне:

— Если кто-нибудь когда-нибудь захочет написать обо всем этом — вы понимаете, о чем я — и если они обратятся к вам… я имею в виду, что к вам могут обратиться точно так же, как к любому другому… я не буду возражать. Насчет Фрэнсиса не знаю, но я возражать не буду. В сущности, я бы даже приветствовал, если бы все прояснилось, — мне бы хотелось знать правду.

— Но вы же сказали, что ничего не помните, — заметила я.

Смех Джейми эхом разнесся по узкой улице, так что люди стали оглядываться на нас. Попрощавшись, он ушел.

Я не могла согласиться с Джейми, что любой потенциальный биограф Веры обратится ко мне с той же вероятностью, что и к любому другому. Во-первых, я не думала, что такой биограф меня найдет, поскольку после смерти Веры дважды меняла фамилию. А во-вторых, я приходилась ей всего лишь племянницей, в то время как еще живы ее сын, муж и сестра. Хелен достигла того возраста, когда сама жизнь становится хрупкой, когда каждый день воспринимается как подарок, на который ты все же надеешься, когда понимаешь, что у тебя нет будущего, о котором можно говорить. Память о текущих событиях у нее ослабла, но воспоминания о прошлом остались яркими, а что касается проницательности, то я не знаю ни одного человека — любого возраста, — кто мог бы сравниться с ней. Тем не менее, когда Хелен сказала, что скоро мне придет письмо с просьбой о встрече, я не восприняла ее слова всерьез. Этот писатель, мужчина по имени Дэниел Стюарт, вероятно, задумал написать книгу о Вере и обратился за информацией к Хелен, но меня — я в этом не сомневалась — он проигнорирует. Как бы то ни было, Хелен клялась, что не называла ему моего имени. Может, это Джейми?

Стюарт — довольно распространенная фамилия. За прошедшие годы я, наверное, встречала многих Стюартов и Стьюартов, но, увидев подпись в конце письма, почему-то подумала о Марии Стюарт, сцены из жизни которой разыгрывали мы с Энн, а также о том, что Гудни-холл был спроектирован Стюартом, чем Иден и Тони всегда гордились. К письму прилагалась книга: «Питер Старр, или Непонятое убийство», выпущенная издательством «Хайнеманн», стоимостью девять фунтов и девяносто пять пенсов.

На бланке был указан лондонский адрес, недалеко от нас, по другую сторону от Кромвель-роуд.

«Дорогая миссис Северн, — писал Стюарт. — Вероятно, вы уже слышали от других о моем намерении заново проанализировать дело Веры Хильярд. Ваше имя и адрес мне сообщил ваш кузен Фрэнк Лодер Хиллз; сам он, однако, не пожелал делиться воспоминаниями…»

Разумеется, Фрэнсис. Исключительно ради того, чтобы доставить мне неприятности, подумала я, а затем — как предположил муж — подать в суд на меня и Стюарта, если Фрэнсису покажется, что мы его оклеветали. Далее Стюарт писал о своем ощущении, что Вера была осуждена несправедливо. Очевидно, он специализировался на переоценке дел об убийстве, рассматривая их заново, с точки зрения того, кого он называл злоумышленником.

«Мистер Джеймс Рикардо, проживающий во Флоренции на Виа Орти Орчелари, любезно поделился со мной своими детскими воспоминаниями. Мистер Энтони Пирмейн в настоящее время находится на Дальнем Востоке, но…»