Сергей Валяев - Трупоукладчик Страница 4

— Так это… по совести ежели, значит… вот. Ежели с отхожим местом, то сто долляров!

— А без? — спросил с угрозой. (А где же патриотическая любовь к рублю?)

— Пятьдесят, — ответствовал «новый сельский русский». — Но денюжку уперед!

— Э-э-э, нет, денежку потом.

— Не-е, уперед!

— Не-е, назад!

Наши бурные и базарные отношения закончились тем, что мы пришли-таки к консенсусу (ненавижу это глистоподобное словцо, но иначе и не скажешь).

Мы заключили устный договор о том, что по окончанию каждого рабочего дня я выражаю благодарность бригаде в рублевой сумме, равной двум долларам по биржевому курсу. И так в течение двадцати пяти рабочих дней. Обновленный объект должен быть сдан к Первому мая!

Пошкрябав затылок и тем самым взбив над головой пыльное облачко, Емельич поинтересовался: нет, не почему именно к этой дате должен быть готов объект, а не знаю ли я, случаем, какой там курс на этой чумовой бирже? Я не знал.

— Так это… Узнаю, Саныч. — И дедуля ходко удалился в сторону ММВБ.

Я побежал в противоположную сторону. К речке Коровке. Я решил повторить все рекорды ГТО, а некоторые и побить. Бить морды, когда в этом возникает острая необходимость, тоже надо уметь делать профессионально. Как заколачивать гвозди в рассохшиеся доски нужника.

Словом, каждый должен заниматься тем, что определено ему звездами. В этом сермяжная правда нашей мимолетной жизни. Мимолетной, как выдох. Или вдох.

…Я дышал, точно бронепоезд с запасного пути, который решили доставить своим ходом на выставку исторических ископаемых. О, мои легкие! Где ваша удаль? Было такое впечатление, что увяли они, как розы на морозе.

Проклятие! Мои несчастные легкие, простреленные, прожженные, отмороженные; не органы, а какие-то отбивные в провансальском соусе! Бр-р-р!..

Мой бег по тропинке, вихляющей вдоль речки Коровки, напоминал бег зайца во хмелю.

Свинец в ногах, цезий в копчике, плутоний в глотке, а в глазах чудные видения атомных сполохов.

Бедный зайчик Саша Александров!

Наконец я понял, что должен прекратить революционные методы восстановления народного хозяйства в отдельно взятом организме. Эволюция, только эволюция. Спешить некуда. До Первого Мая ещё далеко.

И поэтому я прекратил бег по пересеченной местности. (Если все это можно было назвать бегом.) И оглянулся окрест себя. Бог мой, создатель: свободное пространство темного поля с тающими снежными островами соединялось с горизонтом, образуя мощное полотно природного величия. И рядом с ним, с полотном природы, — человечек, пигмей из пигмеев, жалко комплексующий по поводу своей роли на планете. Это я говорю про все человечество.

Да, убого и глупо сие Божье творение-недоразумение; корыстолюбиво, хитро и злобно. Хотя иногда, конечно, бывает и бескорыстно, и весело, и умно, и добро. М-да.

Веселый перестук топоров и лай собаки сбили меня с философских обобщений. Что такое? Неужели курс доллара такой высокий, что бригада уже приступила к трудовым подвигам? Я оказался прав: Емельич и ещё один крепенький старичок развернули кипучую деятельность на подворье, возмущая ретрограда Педро, не принимающего всей псиной душой реформаторской ломки.

— Эх, дирибиридернем, что ли, Саныч?! — вскричал весельчак дедок. Опосля трудового денька!

Выяснилось: пока я мучился со здоровьем на широких просторах родины, дед стреканул в Дом культуры, где находился единственный на всю округу пункт обмена валюты, и установил, что курс доллара к рублю такой! Ого-го!..

На два бакса можно выкупить четыре отечественные бутылки сулейки водки. И поэтому энтузиазм бригады был понятен: когда есть конкретная мечта, почему бы и не помахать топориком?

Я сел на теплое крыльцо. Давно, когда мир был огромен, отец тоже работал с деревом, и свежая сосновая щепа брызгала в стороны, а я, бутуз, ловил её, пытаясь жевать. Мне нравился незнакомо горьковатый вкус. Нажевавшись щепы, я начинал вопить благим матом: горько! Отец смеялся: что, брат, мир познаешь? Мама хлопотала вокруг меня: ну, что за дурачок? А я понял: вкус жизни оказывается и горьким. Как вкус поражения.

— Сынок, пиломатериалу того… требуется, — прервал мои мысли крик трудоголика Емельич. — Для полного строительного масштабу!

Я понял, на пятачке разворачивается всесоюзно-комсомольская стройка века, и предупредил: рваных рубликов только на два сарая и забор. Плюс оплата труда.

— Два долляра! — напомнил дедок с радостной яростью. — Мы с Шамилей и горели — не робели, а могилку нам сготовить завсегда не в труде. Весело, Шамиля, морда татарская, Чингисхан е…ный!

И народные умельцы принялись с удвоенной энергией тукать топорами, елозить рубанками по доскам и материться на языке народов СССР (б). То есть процесс пошел. Начинались трудовые будни.

С легким сердцем я мог заниматься исключительно собой и мелкими проблемами. Первое, что сделал, отправился в магазин. На машине и с Педро. Автомобиль нужен был для перевозки грузов, а пес — для душевного уюта.

…По солнечному взгорку сползало тихое деревенское смиренное кладбище. Снег синел под деревьями, которые пока ещё темнели безжизненной массой, но чувствовалось, как они вбирают энергию солнца и неба в себя, чтобы через несколько недель, когда будет Пасха…

Мама любила этот праздник; он запомнился мне вкусным запахом куличей с цветными бусинками на пригорелых шапочках, крашенными мною же яйцами и ощущением безмятежного покоя.

И что же сейчас? Ни покоя, ни праздников, ни родных людей. Ничего. Кроме растительной жизни. Если говорить красиво, я как те пустые деревья на погосте; как и им, мне необходимо время. Время для зарядки природной энергией.

Тем временем мы с Педро подъезжали к Дому культуры; сей общественный очаг был обновлен ядовитой розовой краской и напоминал старого циркового слона в российских прериях.

Я поднялся на крыльцо, прошел в полутемный вестибюль, где находились две бойницы касс, работающих теперь по обмену шила на мыло. В пункте находились двое: кассир и охранник, похожий на перекормленного члена правительства. Я поинтересовался, могут ли они, трудяги, поменять баксов пятьсот. Это я как бы пошутил; меня не поняли и стали заикаться: с-с-сколько-с-с-сколько?

— Ну триста?

— Не, только двести.

Не завезли, значит, деревянных, посочувствовал я труженикам валютных махинаций и, совершив необходимые расчеты, отправился в магазин, не подозревая, что посеял в юные души семена корысти, если выражаться высоким слогом.

Магазинчик тоже был обновлен, но в цвет беж; в нем сохранились запахи: хлеба, мыла, резины, строительных материалов и затхлых, немодных вещей, обвисших на вешалках.

Несколько старушек, божьих одуванчиков, покупали черствые хлебные кирпичи для своих беззубых ртов. Такие кирпичи очень удобны для убийства. Раскроил череп врага и сожрал орудие убийства. А нет орудия — нет и преступления.

Я потряс присутствующий люд и объемную бой-продавщицу Танюху-Слониху тем, что заказал продуктов на сумму, превышающую, видимо, месячный план торговой точки. А что делать? Не бегать же каждый день за суповым набором и макаронами?

Я не спеша принялся загружать пакеты, банки и ящики с тушенкой в машину, когда появилась группа молодых и боевых простаков. Их было четверо. Местная достопримечательность. Вместо того чтобы вспахивать зябь или там крутить баранку молоковоза, они, дуралеи, очевидно, промышляли мелкими, нахальными поборами с беззащитных дачников. Неужели я так похож на дачника? Впрочем, я хорошо засветился в розовом пункте обмена валюты; интерес к моей светлости был понятен.

Не буду пересказывать все те ухищрения, весьма банальные, которые использовали доморощенные рэкетиры, чтобы разбудить в себе зверя. Цель у них была одна: башли на бочку. Кстати, бочка с малосольной и ржавой, как гвозди, селедкой стояла в углу. Когда мне осточертели разговоры про жизнь, я отправил туда бригадира команды. Вниз головой. Чтобы он почувствовал, как трудно быть человеком, живя в соляной кислоте. Второй урылся в мешок с мукой. Третий умылся подсолнечным маслом из трехлитрового ковшика, а четвертый позорно бежал, кусаемый возмущенным Педро. Старушки крестились, продавщица визжала:

— Платить-то кто будет? Кто?! За порченый продукт! Хамы казематные! Милиция-я-я! Где милиция?!

Милиция отсутствовала по причине весенней распутицы. Но был я — я бросил на прилавок пачку ассигнаций, как кляп. Это помогло. Ор прекратился, только чавкал у бочки молодой человек, от пуза вкусивший атлантической селедочки. Я, предупредив его, чтобы он более не шалил, отправился восвояси. Под аплодисменты старушек. Шутка.

Инцидент, меня взбодривший, был исчерпан. Я вернулся в родное поместье, где продолжались трудовые будни.

Правда, не с таким энтузиазмом, как прежде, что вполне понятно: на голодное брюхо только заяц от лисы-кумы петляет, да и то по великой нужде, то бишь выручает свою частнособственническую шкуру. Что и говорить, каждый преследует свои интересы. Диалектика, мать её так!