Дик Фрэнсис - Движущая сила Страница 4

Я оглядел свою просторную, до мелочей знакомую комнату и попытался увидеть ее его глазами. Серый ковер, на нем несколько половиков. Стены кремового цвета, фотографии со скачек, коллекция попугаев из китайского фарфора, когда-то принадлежавшая моей матери. Старинный письменный стол красного дерева, зеленое кожаное вращающееся кресло. Диваны, покрытые старым выцветшим ситцем, поднос с напитками на маленьком столике, диванные подушки кремового цвета, всюду настольные лампы, книжные полки и растение в горшке — только листья, никаких цветов. Обжитая комната, не слишком тщательно прибранная, вовсе не шедевр декоратора. Дом.

Наконец неприметный черный фургон не спеша въехал во двор и остановился. У него не было окон ни по бокам, ни сзади, и я неожиданно осознал, что это, по сути, катафалк. За ним прибыл Сэнди на служебной машине.

С радостным восклицанием Фаруэй поспешил им навстречу. Трое мужчин флегматично выбрались из катафалка и принялись за дело. Я последовал за Фаруэем и, стоя в стороне, смотрел, как они достали узкие носилки, покрытые чем-то вроде парусины, с ремнями.

Человек, который, судя по всему, руководил их действиями, сказал, что он из следовательского отдела, и представил Фаруэю соответствующие документы.

Оставшиеся двое вместе с носилками забрались в фургон. Вслед за ними туда залез и Сэнди, который вскоре выбрался наружу, держа в руках сумку и портфель, из хорошей кожи, но уже потрепанные.

— Пожитки покойного? — спросил человек, прибывший с катафалком.

Фаруэй кивнул.

— Во всяком случае, моим работникам это не принадлежит, — согласился и я.

Сэнди опустил сумку и портфель на битум и вернулся в фургон, откуда принес в пластиковом пакете всякую мелочь, принадлежавшую умершему, — часы, зажигалку, пачку сигарет, ручку, расческу, пилочку для ногтей, очки и кольцо с ониксом. Представитель следователя под его диктовку все это переписал, прикрепил к пакету ярлык с надписью «Собственность К. К. Огдена» и убрал пакет в машину.

Сэнди и представитель следователя снова залезли в фургон, а я тем временем сел на корточки рядом с сумкой и расстегнул «молнию».

— Не уверен, что вам следует так поступать, — запротестовал Фаруэй.

В сумке, заполненной только наполовину, находились вещи, необходимые в поездке: бритвенный прибор, пижама, чистая, не слишком новая рубашка, короче, ничего особенного. Я застегнул «молнию» и открыл портфель, который не был заперт.

— Эй, — окликнул меня Фаруэй.

— Если человек умер в принадлежащем мне фургоне, должен же я с ним познакомиться, — резонно ответил я.

— Но вы не имеете права...

Несмотря на его протесты, я все же ознакомился со скромным содержимым портфеля, которое мало что добавило к тому, что я уже знал. Калькулятор. Блокнот, девственно чистый. Пачка открыток, перевязанная резинкой, все как одна одинаковые, с изображением гостиницы в сельской местности, рекламные проспекты. Упаковка аспирина, желудочные таблетки, две маленькие непочатые бутылочки водки, какие дают в самолете.

— Послушайте же, — снова заметил неуютно себя чувствующий Фаруэй.

Я закрыл портфель и поднялся.

— К вашим услугам, — сказал я.

Похоронных дел мастера не слишком торопились, и когда они наконец вынесли Кевина Кейта, то сделали это через переднюю дверь для пассажиров, а не через дверь для грумов, которой мы до сих пор пользовались, чтобы забраться в фургон. Выяснилось, что окоченевший труп можно было перетащить на носилки, только если расположить их на переднем сиденье. Потому его и вытащили через эту дверь, ногами вперед, завернутого в парусину и привязанного ремнями.

Этот труп оказался очень тяжелым, да еще и согнутую правую руку выпрямить не удалось. Разумеется, ни о каком уважении к покойному тут говорить не приходилось, и вся операция напоминала извлечение упрямого рояля из небольшого закутка. Наверное, перевозчики трупов привыкают ко всему. К примеру, один из них помимо таких замечаний, как «поднимай» или «эта рука в двери застряла», рассуждал о шансах своей футбольной команды в ближайшее воскресенье. Без лишних церемоний они погрузили носилки в свой черный катафалк через заднюю дверь, как будто это был не человек, а мешок с мусором, и я видел, как они переложили завернутого в парусину Огдена с носилок в открытый цинковый гроб.

Фаруэй, более привычный к трупам, чем я, смотрел на все происходящее весьма прозаично. Мне он сказал, что сам вскрытия делать не будет, но что причиной смерти ему представляется остановка сердца. Простое невезение. Следствие — пустая формальность. Он подпишет свидетельство о смерти. Меня могут и не вызвать.

Он равнодушно попрощался, забрался в свою машину и последовал за катафалком, выезжающим с моего двора. Сэнди, забравший сумку и портфель, мирно замыкал кавалькаду.

Внезапно стало очень тихо. Я взглянул на звезды, вечные по сравнению с нашей быстротечной жизнью. Интересно, Кевин Кейт Огден знал, что он умирает, когда лежал там на сиденье позади грохочущего мотора?

Я подумал, что скорее всего нет. Случалось мне падать на скачках, и тогда последнее, что я видел, было круговоротом травы и неба. После удара я уже не знал, жив я или умер. Иногда, очнувшись с благодарностью в душе, я думал, что вот такое неведение смерти — благо.

Я снова забрался в фургон; Свернутая попона до сих пор хранила отпечаток головы Огдена, а посредине сиденья виднелось малопривлекательное пятно, которым хочешь не хочешь придется заняться утром. Черт бы его побрал, этого Огдена, подумал я.

Бретт оставил ключи в зажигании — нарушение еще одного моего табу. Я прошел в кабину, вынул ключ вместе со связкой и проверил, что по крайней мере машина стояла на ручном тормозе и все внутреннее освещение, кроме света в кабине, было выключено. Наконец, выключив и этот свет, я выпрыгнул через пассажирскую дверь и запер ее за собой.

Передняя пассажирская дверь и дверь со стороны водителя закрывались одним и тем же ключом — от зажигания. Это был большой хитроумный ключ, поставляемый вместе с машиной. Я запер водительскую дверь, так как Бретт забыл это сделать, и вторым, менее сложным ключом закрыл дверь для грумов. Третий, маленький ключ на кольце был от отделения под приборным щитком, где находились выключатель портативного телефона и разные документы. Его я проверил раньше и нашел, что все в порядке.

Я еще раз, последний, обошел вокруг фургона. Вроде все было как надо. Два борта для свода лошадей были подняты и закреплены. Пять дверей для людей — две для водителей и три для помощников — тоже были надежно закрыты. Крышка топливного бака, закрывающаяся четвертым и последним ключом на связке для защиты от воров, тоже была в порядке.

И все же я испытывал какое-то беспокойство. Поэтому, вернувшись в дом, я запер за собой кухонную дверь, что делаю редко. Я было протянул руку, чтобы выключить свет во дворе, но передумал и оставил его гореть.

Обычно все машины на ночь мы оставляли на просторном, специально переоборудованном дворе фермы. Он был окружен кирпичной стеной, а прочная калитка надежно запиралась. Огромный фургон, одиноко стоящий у меня во дворе, вдруг показался уязвимым, хотя машины такого размера редко пытались украсть. Помимо того, что на слишком большом числе деталей были выбиты номера и по меньшей мере в шести местах имелась надпись «ПЕРЕВОЗКИ ЛОШАДЕЙ КРОФТА», все сооружение само по себе было настолько приметным, что украсть его незаметно не представлялось возможным.

Я снова разогрел жаркое, плеснул туда красного вина и съел. Я так и не задернул занавески в гостиной, чтобы постоянно иметь возможность видеть фургон.

Абсолютно ничего не происходило. Я стал понемногу успокаиваться, отнеся свои тревоги на счет неожиданной кончины Огдена.

Я ответил на несколько телефонных звонков и пару раз позвонил сам, чтобы убедиться, что все остальные фургоны благополучно вернулись на ферму. Как сообщил мне мой старший водитель, все прочие ездки в этот день обошлись, как ни странно, без приключений. Все шло по плану: никакой путаницы во времени, никаких поломок двигателей, никого и ничего нигде не забыли. Все шоферы заполнили свои журналы и положили их, как требовалось, в ящик для писем в конторе. Калитка была закрыта на замок. Ключей ни у кого постороннего не должно было быть. Несмотря на мертвого пассажира, общий тон полученных мною сообщений говорил о том, что босс может расслабиться и отправиться спать.

Босс в конце концов так и поступил. Однако, поскольку моя спальня находилась прямо над гостиной, из ее окна я прекрасно мог видеть хорошо освещенный фургон. Задергивать занавески я не стал, но, несмотря на то, что я вообще редко задергиваю их полностью, на этот раз я часто просыпался из-за необычного света снаружи. Где-то около трех утра я неожиданно встрепенулся, разбуженный чем-то еще, кроме яркого света. Через опущенные веки я ощутил резкое движение света по потолку, похожее на несильную вспышку молнии.