Леонид Бородин - Женщина в море Страница 4

Я ищу нужный мне адрес и обнаруживаю милый коттедж с видом на морской простор. Не успеваю дойти до калитки, как из нее выходит молодая пара, экипированная для морской прогулки. В девушке невозможно не узнать утопленницы, какой она, возможно, была двадцать лет назад. Я уверенно догоняю их.

Равнодушие, с каким восприняты мои объяснения, шокирует меня.

- Лучше бы ей утонуть, - грустно говорит Людмила.

- Пожалуй, - спокойно соглашается с ней ее друг Валера.

Меня приглашают присоединиться к прогулке, и я почему-то соглашаюсь. Впрочем, не почему-то. Мне очень нравится дочь самоубийцы, ее красота трагична, или мне это вообразилось, по сочетание глаз небесного цвета с профилем почти римским, почти идеальным, будто созданным для скульптора и неспособным к беспечной улыбке, а улыбка эта вдруг возникает и преобразует лицо в новое сочетание античности и дня самого сегодняшнего, и я ловлю себя на сострадании, коим буквально захлестнуты мои глаза, я убегаю взглядом в сторону, чтобы сохранить спокойствие души и трезвость сознания. А трезвость нужна, ведь передо мной прекрасное чудовище, разве не чудовищно желать смерти собственной матери. Передо мной поколение, которого я совсем не знаю, и дело не в том, что не каждый способен произнести жестокую или циничную фразу, дело в том, что у этого поколения есть одна общая характеристика, немыслимая во времена моей молодости: уверенность или, точнее, раскованность, я еще не решил для себя, очень ли это хорошо или не очень, но завидую, потому что это неиспытанное состояние и его уже не испытать, ведь в моем возрасте качество внутренней свободы, если оно обретено, не имеет той цены, ибо оно от опыта, оно результат жизни, а не ее изначальное условие, как у них, нынешних молодых. Как много они могут, если умно распорядятся благом, обретенным с рождения или с пеленок, или лишь чуть позже! Что они смогут сотворить и натворить с такой вот размашистостью движений тела и души! Во всем, что они сделают, не будет ни моей вины, ни моей заслуги, с этим поколением мои дороги не пересекались.

Выходим на берег. Людмила впереди, мы сзади, как пажи морской царевны. Море стелется ей в ноги, холуйски пятясь в пучину. Она все воспринимает как должное, у нее не возникает сомнения в том, что миллиарды лет формировавшаяся природа дождалась наконец своего часа, часа явления смысла ее формирования и долгого полубытия в ожидании. Предполагаю, что ее, Людмилу, не смущают ни масштабы, ни века. Если вселенная произошла из точки, то и смысл этого происхождения не в масштабах и временах, а в некой точке, которая есть венец всего процесса. Эта точка - она, царица, ступающая ныне по песчаному ковру, а море, целующее ее ноги, трепещет от Крыма до Турции от соприкосновения с венцом бытия.

Она ступает по песку. Ее скульптурная головка благосклонно и горделиво внимает угодливому лепету моря, а мне хочется прошептать ей в другое ушко: "Не обманывайся, глупая красавица, моря как такового не существует, это всего лишь безобразно и бессмысленно огромная куча aш два о, а ты рядом с этой кучей намного меньше, чем лягушка на спине бегемота!" Но я ничего такого не говорю, я просто любуюсь женщиной у моря, и еще мне очень хотелось бы, чтобы не было здесь кого-то третьего, а он есть, он топает рядом со мной с равнодушной физиономией сытого молодого дога...

Катер-катерок радостно вздрагивает внутренностями. Мы уходим в море. Людмила и Валера раздеваются, оставив на своих телах тряпочки меньше фигового листочка. Тела их совершенны, откровенно бесстыдны и демонстративно равнодушны друг к другу. Я не верю этой демонстрации, я вижу в ней извращение...

Микро-кают-компания поражает мое воображение. Микрохолодильник, микротелевизор, микробар, стереосистема с микроцветомузыкой и ложе, не микро, но самый раз для радостей сладких, а как оформлено!

Катер-катерок, сколько же ты стоишь! И почему тебя до сих пор не конфисковали?

На микропалубе уютные лежаки для приема солнечных ванн. На одном Людмила демонстрирует южному небу свои прелести.

Валера за рулем в микрорубке. Никаких шнуров и примитивных стартеров. Изящный ключик на золоченой цепочке с брелком приводит в движение золотой катер-катерок.

Моря, однако же, я сейчас почти не замечаю. Сколь ни совершенна имитация живого, живое совершеннее. И глядя на распластавшееся передо мной совершенство, я отчего-то забываю или стараюсь не помнить, кто она, эта женщина, из какого она мира, что уже было в ее жизни, что еще будет, - и об этом догадываться не хочется. Я более всего хочу, чтобы она не говорила, но она говорит, глядя на меня сквозь ресницы.

- Вы уродливы? Искалечены? Или растатуированы?

- Почему?

- Не люблю шрамы и татуировки.

- А есть мнение, что шрамы красят мужчину, тем более что...

- А вы можете говорить без придаточных предложений? И если у вас нет шрамов и татуировок, можете раздеться и устроиться.

Рядом с ней свободное место. Только на одного человека.

- Я неуродлив и без особых примет, но все же боюсь попортить пейзаж.

- Смотрите, - вдруг говорит она, - сегодня море мраморного цвета!

- Разве? - возражаю задиристо. - По-моему, оно сегодня мыльного цвета, словно вытекло из мировой бани.

Она резко поднимается, брови-стрелы в самое мое сердце.

- Если будете говорить гадости, полетите за борт!

Валера заметно оживлен.

- Уж так прямо и за борт! Я ведь как-никак гость, а не персидская княжна.

- Хамская песня. С детства ее ненавидела. И никакой он не бунтарь, этот ваш Стенька, а просто бандит и хам!

Лично я тоже не в восторге от "донского казака", но все же не спешу соглашаться с Людмилой. Я хотел бы вернуться к интересующей меня теме.

- Между прочим, - говорю, - не мешало бы навестить мать. Нужна масса всяких мелочей, и питание там дрянное.

- А вы откуда знаете? И вообще вы не мент случайно?

Глаза ее холодны и колючи. Я их знаю. Такие глаза бывают у классовой борьбы. Они бесполы, как беспола ненависть.

Про ненависть и спрашиваю:

- ...вы еще так молоды. Откуда она у вас?

- Слишком много чести, чтобы их ненавидеть. Я их презираю!

Но вот тут-то ты меня не обманешь, красавица! Типично уголовное явление: желаемое принимается за действительное. Хотелось бы презрения, но, в сущности, всегда лишь страх и ненависть.

- Я их презираю, - сверкает глазами Людмила, - это самые тупые двуногие. Они думают, что служат закону, а всегда только холуи у тех, в чьих руках пирог! Они все одинаковые. Все! Все! Все! Они нужны, не спорю. Как половые тряпки, как сапожные щетки, сапожным щеткам все равно, кому чистить сапоги. Холуи! И чаще всего продажные, точнее, подкупные. У всех у них своя цена. Один подешевле, другой подороже, но продаются все!

- Так уж и все! - усмехаюсь.

- Если кто и есть некупленный, так это только означает, что ему еще не предложили его цены, или он в академию готовится, или просто трусит брать. Вот таких много. Сами трусят, а представляются как неподкупные. Таких не покупают, таких пугают. Саранча!

Она выговорилась, а возможно, ей показалось, что злоба может тенью упасть на ее красивые черты и исказить их, и потому, вероятно, она вдруг как-то поспешно улыбается и прежним ленивым тоном отмахивается от темы.

- Да ну их! А на счет мамы не беспокойтесь. Она там будет иметь все. Если нельзя купить свободу, то можно по крайней мере купить привилегии в неволе. Хотя...

Что-то похожее на испуг мелькает в ее глазах. Только мелькает, и снова ничего, кроме обычной женской тайны...

- А вы действительно не понимаете моря или кривляетесь?

Меня всегда шокировала эта удивительная способность женщин мгновенно устанавливать равенство, будь ты хоть семи пядей во лбу, тебя похлопают по плечу, и напрягайся, чтобы на следующем этапе общения вплотную не познакомиться с каблучком хамства. Не о всех речь, конечно, но часто, черт возьми...

- Да, пожалуй, я не понимаю моря. Я ведь впервые...

Глаза ее просто взрываются изумлением и жалостью ко мне.

- Да как же вы смели прожить жизнь, ведь вам уже не сорок, прожить и не увидеть моря! Вы или очень холодный, или очень ленивый человек! Разве вы не знаете Айвазовского? Знаете ведь!

- Ну, конечно...

Сейчас она утопит меня в своем презрении. Я набираю побольше воздуха, чтобы не захлебнуться.

- Видеть изображение и не захотеть увидеть натуру! Считайте, что вы зря прожили половину вашей жизни! Смотрите же во все глаза, вы еще хоть что-нибудь можете наверстать!

Я смотрю не во все глаза, я смотрю в ее глаза и теряюсь, и забываю, кто она, эта морская фея, и мне грустно. Боже, как мне грустно, я бы выпрыгнул в море, да мы уже больно далеко от берега, доплыву ли? К тому же волны. Они подшвыривают наш катерок весьма ощутимо.

Глохнет мотор. Валера выключил его и теперь, чуть ли не перешагивая через меня, поднимается на палубу и устраивается рядом с Людмилой на том самом месте, которое я не поспешил занять.