Геннадий Прашкевич - Подножье тьмы Страница 4

Достаточно умело, наверное подражая Лене Врачу, Роальд зачитал:

– «Народ, окстись! Не то твои кумиры Россию хуже липки оберут, лаптей понаплетут, распродадут любителям старья на сувениры. Правителям на все и вся плевать, им кушается всласть и мягко спится. А лучше бы лаптями подавиться, чем Родиной задаром торговать!»

– Ну и голос у тебя, – сказал Шурик.

– Дело не в голосе. Поэт зависит не от голоса.

– А от чего?

– От глотки.

– Сильно сказано, – искренне признал Шурик.

– Неелов так говорит. Его людей и считают сильными. Они сами считают себя сильными. Они уже сейчас готовы взять на себя, ну, скажем, круглосуточное патрулирование улиц. Они утверждают, если им это позволят, они за неделю наведут в городе порядок, избавят горожан от преступников. По крайней мере, так утверждает Неелов. И люди, окружающие его. Я именно о них говорю.

– А «Шанс-2»? У них есть поэты?

– Есть. Но не такие сильные.

– А ну-ка?

Роальд вытащил номер «Шанс-2»:

– Это, конечно, не крик души, но все же…

И процитировал с чувством:

– «Подумаешь, провинность, лежал возле ларька, – ты попроси, подвинусь, Россия велика… Ведь я не алкоголик, не специально пью, а только пью от боли за Родину свою…»

– Это Иваньков пьет от боли за Родину?

– По крайней мере, его поэты.

– А на какие деньги издается «Вместе»?

– На деньги партии, которая Неелова поддерживает. Точнее, которую газета поддерживают.

– У этой партии много денег?

– Много, – грубо сказал Роальд. – Но это уже политика. Нас политика не интересует. Поэтому забирай газеты и отваливай.

– Кстати, – вдруг поднял он внимательные глаза. – Тебе знаком такой вот женский квакающий голос?

– Обычно квакающие голоса бывают у лягушек.

– Значит, тебе звонила лягушка.

– Ладно. Учту. – Шурик знал, Роальд говорит о Симе. – Я начну с фирмы «Делон». Прямо с обеда начну. Интересно, у них своя столовая или обед они заказывают в ресторане?

– Вот и выясни.

Шурик встал.

– Знаешь, – сухо сказал Роальд, уставясь на него серыми неулыбчивыми глазами. – Может, это и не мое дело, но твоя Рипсимия…

– Сима, – терпеливо подсказал Шурик. – У нее есть имя. Ты его знаешь. Правильно оно звучит именно так – Сима. Легко запомнить.

– Сима? – холодно заинтересовался Роальд. – Я и говорю – Рипсимия. Или Максима. Я даже в словарь смотрел.

– Просто Сима, – терпеливо повторил Шурик.

– Ты что, не знаешь, как ее имя произносится полностью?

– Тебе-то что?

– Дурак всегда вызывает жалость.

– Не надо меня жалеть. Перебьюсь.

– Возможно, – Роальд как бы соглашался с Шуриком, но это вовсе не значило, что он разделяет его мнение. – До встречи с Рипсимией ты, берясь за дело, сразу говорил: Роальд, я уже в работе! А сейчас сидишь и несешь чепуху. «С обеда начну»! Я считаю, это следствием твоего общения с…

– С Симой, – предупредил Роальда Шурик.

– Ну да. Хотя ты даже ее полного имени не знаешь, – ухмыльнулся Роальд. – И зрение тебе изменяет. Оно у тебя стало выборочным. Любой человек на твоем месте увидел бы – у твоей Симы остались только ноги, потому она их и не прячет. Ей, наверное, за тридцать, а?

– Заткнись!

Роальд ухмыльнулся еще наглее:

– А если однажды к тебе заявится ее муж? Это что ж, скажет он, не завелись ли у Рипсимии коммерческие тайны? А если однажды этот муж явится в наше бюро и попросит меня пройти по следам ее исчезающей время от времени супруги? Если он захочет узнать, не спит ли его Максима с каким-нибудь олухом? Учти, я на такое дело поставлю Ежова. Он парень въедливый.

– Да уж знаю, – хмуро согласился Шурик.

И, выходя, хлопнул дверью.

Рипсимия… Максима… А, может быть, Серафима!.. Ему-то какое дело?… Тоже мне, «одни ноги остались»!..

Глава II

«А КОЖА У МЕНЯ ШЕЛКОВИСТАЯ-ШЕЛКОВИСТАЯ…»

3 июля 1994 года

1

Роальд, конечно, ошибался.

Кроме ног у Симы осталось еще кое что.

Когда Шурик вошел, Сима лежала на диване. На диван она набросила чистую простыню. Проблема для Шурика. Сима никогда не валялась на одной и той же простыне дважды.

Даная…

Было жарко, Сима подложила под голову подушку. Коричневые соски вызывающе темнели на мраморном, почти незагорелом теле. Сима не любила загорать, по крайней мере, так она говорила, и загорелой Шурик ее не видел. Мягкий овал плеча, бедро, губы, чуть припухшие, как от обиды. Услышав Шурика, Сима испуганно подняла руку, и изгибу ее руки тоже позавидовала бы не одна женщина.

А кожа у меня шелковистая-шелковистая…

Так она сама говорила.

Шурик испытывал нелепую гордость от того, что Сима так вызывающе привлекательна, что у нее есть ключ от его квартиры, что она сама приходит к нему… Сама! Сама! – повторил он про себя, как бы утверждаясь в столь приятной мысли. Ее сюда не на аркане тащат…

Но она держала его на аркане.

Она приходит, когда ей самой этого хочется, – честно сказал он себе, сдирая через голову пропотевшую рубаху. И не так часто, как бы ему хотелось. И никогда не говорит, когда появится в следующий раз. И никогда не угадаешь, в каком настроении она придет.

Однажды она рассказала ему про шефа.

Несколько лет назад она работала в каком-то засекреченном заведении. Когда понадобилось писать отчет, а секретарша заболела, за машинку посадили Симу. Последствия не замедлили. Собравшись в Болгарию, Сима с удивлением узнала, что она, как и большинство сотрудников, лишена права на выезд. «Я же все равно ничего в этих делах не понимаю». – сказала она шефу. – «Да это не важно», – ответил шеф. – «Может, мне теперь и в постель только с нашими сотрудниками ложиться?» – спросила Сима. – «Это только на пять лет, – ответил шеф, облизнувшись. – А мысль интересная». – «Насчет постели? – удивилась Сима. – Я этого не нахожу». – «Я пользуюсь большим доверием…» – загадочно намекнул шеф, распуская перья. – «Не моим, – ответила Сима. – К тому же, чтобы лечь с кем-то в постель, надо чувствовать к нему нечто большее, чем доверие».

Нечто большее…

Стаскивая рубашку, Шурик еще не знал – пустит ли его Сима к себе? Умереть с нею, умереть над нею, умереть под нею, как он вычитал в какой-то газете (не в «Шанс-2», конечно, и даже не в «Вместе») – это всегда зависело только от нее. Как ни странно, он и это в ней принял сразу и никогда не пытался настоять на своем.

Может, потому она и приходит…

Наблюдая за Шуриком, не пряча себя, Сима медлительно улыбнулась.

– Ты думаешь обо мне, – негромко, чуть хрипловато сказала она, будто прислушиваясь к собственным словам, будто припоминая что-то. – Мне кажется, ты думаешь обо мне плохо.

Он покраснел:

– Что за денек? Одни укоры? Ты бы могла быть добрее.

– Добрее? – она медлительно повернулась к нему.

Он не любил ее такой.

В такой в ней просыпалось странное бесстыдство. В ней сразу смешивалось все – и плохое, и хорошее. Никто уже не различал граней, и меньше всего она сама. Неясное, ничем конкретно не выражаемое, но легко чувствующееся, тревожащее бесстыдство. Но он принимал ее и такой.

– Тебя долго не было, – сказал он. – Я уезжал всего на три дня, но ты и до того неделю не заходила.

Она не ответила.

Ее взгляд вдруг потух.

Так с нею тоже бывало. Могла исчезнуть на неделю, на месяц. За полгода, которые он ее знал, так случалось не раз. И он вынужден был ждать ее. Она не говорила, где живет. Он не знал номера ее телефона. Кстати говоря, Роальд был прав – он даже не знал, как правильно пишется ее полное имя… Сима и Сима… Серафима, наверное… Или впрямь какая-нибудь Рипсимия?…

Взгляд ее потух, став темным, тяжелым. Она сумрачно и притягивающе разглядывала его, рукою медленно водя по длинной, мраморно и упруго отливающей ноге. Он знал, что сейчас будет. Он успел изучить этот ее взгляд, он уже понимал значение этого ее темного взгляда. Она измучает его и не даст ему ничего. Она все заберет себе. Он будет задыхаться, целуя ее всю – от коричневых сосков до щиколоток, он будет, задыхаясь, шептать ей о ее потрясающей географии, им еще по-настоящему не изученной, он будет вышептывать географию ее тела, и все равно все достанется только ей.

Ему – ничего.

Иногда он думал, что так и должно быть.

– Кофе… Может быть, кофе? – она и впрямь к чему-то прислушивалась. – Ты сваришь кофе?…

Он кивнул.

Накинув халат на голое тело, он долго возился на кухне, злясь, что кофе не был помолот, а молоко в холодильнике стояло уже два дня.

Но и злясь, он не забывал о тонкой руке Симы, о ее ноге…

К черту!

Он спросил, не выходя из кухни:

– Ты когда-нибудь пригласишь меня в гости?

– В гости? Зачем?

Он вернулся в комнату с чашками и с кофейником.

Поза Симы не изменилась, просто она раскинулась еще свободнее.

Он подал ей чашку. Она взяла ее одной рукой. Он старался не видеть того, чем занимается другая. Он горел от ее запрокинутого лица, от ее внезапно севшего голоса.