Владимир Безымянный - Выигрыш - смерть Страница 4

- Сколько можно ждать? Вот не думал, что связался с мямлей! Лежат живые деньги, а я не могу купить девчонке цветы, а себе бутылку. Кто говорил, что есть люди, которые возьмут марки за полцены? Где эти люди? Идем вместе, если сам дрожишь.

- Я для того и пришел. Сегодня воскресенье, проскочим на марочный базарчик.

В беседках центрального парка сложился полулегальный филателистический рынок.

- Кому марочки? - усердствовал жуликоватый Рудик, известный умением выманивать марки у детей. Навытаскивает марок из кляссера, а потом начинает торговаться, и хорошо, если даст половину нужной суммы. Что подросток сделает с таким? Из-за этого жулья того и гляди нарвешься на облаву. Рудик получал в обмен на негашенные советские марки у своих польских приятелей филателистическую продукцию разных стран и низкономинальные окончания парагвайских марок "Обнаженные" из семи марок.

Марки мы предложили Вадику, который когда-то подставил меня Кацманам, и с его же легкой руки на другой день нас взяли.

Камера с потеками застывшего раствора на полу давила низким потолком и жидким электрическим светом. Хуже всего - остаться наедине со своими мыслями. Наутро произошли два радостных события: мама принесла передачу, а мое одиночество разбавили соседом. Лелик, разбитной крепыш, пришел из тюрьмы, где провел уже два месяца и куда должен был вернуться после следственного эксперимента. Он сел за ограбления в центральном парке. К счастью, никто из потерпевших не сопротивлялся, а то бы статью переквалифицировали на разбой, за который наказание куда более суровое. "А так - два-три года максимум",- со знанием дела объяснил Лелик.

Сосед попался ничего - в меру общителен, неглуп. В передачу мама, ругавшая меня за курение, вложила блок сигарет, распотрошенный при досмотре. Я уронил слезу, стесняясь соседа.

- Ты чего, парень? Ты духом не падай - кривая вывезет.

Лелик глубоко затянулся, лег на спину и прикрыл глаза. "Ему что два-три года - и на воле, а мне, как уже растолковал следователь, за кражу государственного имущества могут влепить от пяти до пятнадцати. Такие дела". Не открывая глаз, Лелик сказал:

- Поначалу в камере тебя будут ждать разные капканы. Там все по старшинству. Только не лет. Дней, проведенных за решеткой. Ты парень неглупый и подчиняться четырнадцатилетнему щенку, отсидевшему несколько месяцев, вряд ли захочешь. Но придется. Это не курорт...

Чтобы забыться, я постарался уснуть. Но сон не шел. Потом Лелик вдруг поднялся, и я увидел, что у него вместо волос висят клочья кожи. Он подошел ко мне, и я понял, что Лелик сошел с ума. Его глаза дико вращались и вылезали из орбит.

- Смотри,- он показал мне длинную черную нитку.- Это я вчера вырвал у себя из ноги.- Он отшвырнул нитку, и она стала пухнуть, раздуваться, пока не превратилась в крысу - жирную, отвратительную, с голым чешуйчатым хвостом. Я, заорал на нее, но крыса юркнула ко мне под одеяло. "Лелик,кричал я,- убей ее!" Но крика не получалось. Лелик стоял, раскачиваясь, и рвал из себя черные нитки, которые тут же превращались в крыс. Это было так ужасно, что я почувствовал, что еще мгновение, и у меня остановится сердце. Я изо всех сил рванулся к Лелику - и упал с нар.

- Ого, парень, да ты буйный,- Лелик, подперев голову, сочувственно смотрел на меня.

- Такое в голову лезет...- бормотал я заплетающимся языком.

- Постарайся все же уснуть.

Я снова закрыл глаза. И на этот раз увидел совсем иное. Я дома, мы пьем чай с мамой и ее сотрудницей, в которую когда-то я по-мальчишески был влюблен. Она разливает чай, касаясь меня сзади мягкой податливой грудью. Мама осуждающе смотрит на нас. Но я уже невменяем. Я хватаю ее за руку и тащу под стол, она смеется, я поспешно раздеваю ее и вижу мамины ноги. Она стоит рядом. Ну и пусть. Передо мной нагая женщина, груди с коричневыми сосками торчат в разные стороны. Шалея от наслаждения, я погружаюсь в женщину, и последний пароксизм наслаждения исторгает у меня мучительный стон.

- Эх, парнишка, сон видно тебе не на пользу.

Вздрогнув, я открываю глаза и вижу Лелика и постылую камеру.

- Давай-ка я тебе лучше расскажу про перетягивание каната, слыхал?

- Нет.

- Ну, слушай тогда. "На ковер" вызываются два новичка. Обоим перетягивают мошонку веревкой и завязывают глаза, потом сажают друг против друга. У каждого - конец веревки. Тяни изо всех сил! Кто раньше закричит -проиграл. Получай десять "горячих". На самом деле человек тянет свою веревку, закрученную вокруг быльца кровати. Умора!

Остальные рассказы были того же плана. На следующий день меня перевели в следственный изолятор. И надо же - по тюремному старшинству там правил Лелик! Тоном бывалого зека я спросил:

- Куда "гады" ставить? - хотя отлично видел сбоку от двери стойку с ботинками.

В отсутствие Лелика главенствовал Малыш - пятнадцатилетний ублюдок, прошедший спецшколу, спецучилище и оказавшийся наконец в тюрьме.

- Ты что, по второй ходке? - спросил Малыш, пораженный моей осведомленностью по части "прописки", игр, загадок и прочих камерных затей. Мой отрицательный ответ обрадовал его - иначе пришлось бы Малышу передавать власть. Потянулась однообразная тюремная жизнь. Перестукивание с соседней камерой, передача посылок "конем" па веревке, "прописка" новичков и нудная однообразная работа - вкладывание клепки в сепаратор подшипника. Клепка работа не из творческих. В кольцо с дырками между выемками для шаров подшипника вставляются болтики. Из двадцати сепараторов складывается столбик, заворачивается в промасленную бумагу. На стол кладется длинный лист фанеры. Пропитанный машинным маслом, он помнит много поколений подследственных. Горе тому, кто неловко встанет, пошатнет и рассыплет готовые столбики... Поэтому их стараются сразу заворачивать... Кстати, удар ребром ладони по шее называется "макарон".

По мере увеличения моего тюремного стажа, я продвигался вверх по лестнице тюремной иерархии. Наивысшая ступень - заведующий "телевизором" ящиком, где хранятся продукты из передач и ларька, делимые согласно рангам.

Суд прошел обыденно. Стыда перед товарищами, соседями и сокурсниками не было. Только бы дали поменьше! По совету сокамерников я сочинил длинное жалостливое последнее слово, смысл которого сводился к тому, что я осознал свою вину целиком и полностью, клянусь искупить ее добросовестным трудом и прошу назначить мне любое наказание, не связанное с лишением свободы.

Судья и народные заседатели откровенно скучали, слушая наши с Олегом похожие как две капли воды речи. Суд не внял заученным мольбам, и с шестью годами усиленного режима я отправился в "сужденку" - зал ожидания утверждения приговора. На год меньше получил Олег: свою роль инициатора кражи я не скрывал.

Через два месяца после разбора кассационной жалобы, с приговором, смягченным до четырех лет, я был этапирован в Н-скую ВТК.

Расстояние в восемьсот километров наш "столыпин", цепляемый то к одному, то к другому поезду, преодолевал почти трое суток. Лишних неудобств конвой не чинил. Вода и вывод на оправку предоставлялись регулярно, но нервы у всех были на пределе. Продуктов на этапе было достаточно, кроме того, еще в тюрьме выдали по куску желтого сала, буханке хлеба и сахару. Если от чего и страдали, так это от скуки.

В нашем купе обнаружился педераст. Маленький, ушастый Коля вначале сопротивлялся домогательствам желающих воспользоваться его благосклонностью, но после первых оплеух скис:

- Делайте, что хотите, только дайте поспать.

По прибытии в колонию этап две недели провел в карантине. Жирная сытная еда вселяла оптимизм. Часто к решетке прижималась чья-нибудь голова и голосом, подрагивающим от страха быть застуканным, обещала землякам, да и всем остальным, покровительство после карантина в обмен на такие мелочи, как вольная одежда. Особенно ценились "фенечки" (спортивные костюмы). Как позже выяснилось, такого рода обменом обещаний на вещи занимались все, кому не лень, в том числе и последние "чуханы", терять которым было нечего.

Перед выходом в зону с каждым беседовал представитель администрации. Мой будущий начальник отряда, капитан Божок, поразил своим тонким, болезненным лицом, совершенно, по-моему, не подходящим для вершителя судеб двухсот с лишним человек. В отделения распределяли по уровню образования. В мое, немногочисленное, входили так называемые "окончившие".

"Окончившие" располагали свободным временем, большим, нежели "школьники". На производстве работали все одинаково, но потом ученики садились за парты, терзаемые страхом проштрафиться еще и в школе, а "окончившие" решали одну задачу: как не попасться на глаза администрации, которая немедленно навесит какую-нибудь хозяйственную работу, от которой нельзя отказаться, если человек рассчитывает освободиться не по "звонку".

Распределение по рабочим местам волновало всех. Закон зоны ничем не отличался от закона всей страны - план любой ценой. За этим бдительно следил актив - крепкая, сплоченная когорта осужденных, отбывающих длительные сроки и рассчитывающих на досрочное освобождение. Не выполнил норму один - минус всей бригаде. Возможности своих "золотых рук" я знал досконально. Вбитый мною гвоздь обычно сворачивался штопором и не держал даже собственного веса. По счастью, работа попалась неплохая. Инструментальный участок, куда меня определили, не имел плана выработки. В двух небольших цехах стояли токарный, фрезерный, сверлильный, шлифовальный станки. В закуте орудовал сварщик Коля Мурашко - задумчивый паренек с длинным бледным лицом. Работал он умело, спокойно. Не лез в дела жуликов и администрации, понимая, что его приговор - десять лет за разбой с убийством - шансов на досрочное освобождение не дает. Не спеша работали за двумя верстаками слесари. Обстановка приятно контрастировала с беготней и неразберихой основного производства.