Андрей Глущук - "Мерседес" на тротуаре Страница 4

— Але. — Вслушиваюсь в тишину и гадаю, кто из моих подружек решил подшутить на сей раз.

— Ты, козел, — хриплый низкий баритон никак не напоминает приятные голоса моих знакомых. — Не суй свой нос, куда не надо. Понял?

— Не-а. — Без смущения расписываюсь в своей бестолковости.

— Напрягись и пойми. Не поймешь — откусим.

— Что? — Смысл угрозы не срезу доходит до меня.

— Нос, идиот.

— Вы с острова Туамоту? — Мне нравиться, как звучит мой вопрос: небрежно и слегка иронично. Именно так господа типа Джеймса Бонда общаются с пьянчужками, не способными правильно набрать шесть цифр телефонного номера.

— Что? — наступила очередь удивляться обладателю хриплого баритона.

— Поясняю: Туамоту — последний заповедник каннибалов. Везде их цивилизовали, а там оставили размножаться в дикой природе и разрешают баловаться человеченкой. — Я, довольный собой, кладу трубку. Но дойти до вожделенного холодильника мне снова не удается. Телефон надрывается, как сирена у пожарной машины, не подчиниться такому воплю — выше человеческих сил.

— Что, смешливый, пацан? — Тот же баритон хрипит мне прямо в ухо. — Кладбище клеевое средство от шуток. Понял или тупой?! В ментовку больше не ходи. Все, пока. Мозгой думай, а не задницей. Писака.

Обожаю людей вежливых и интеллигентных. Приятно с такими побеседовать. Послушать передовые идеи и получить пищу для размышлений. Вот как сейчас, например. Человек позвонил, не поленился. Расставил все точки над i. Оказывается я — личность суперпопулярная. Весь город в курсе того, чем я занимаюсь, куда хожу, что пытаюсь узнать. Общественность трогательно заботится о моем здоровье: физическом и душевном. А я-то думал, что старые холостые рекламисты никому не нужны. Какая трагическая ошибка.

Однако забавно: кроме Ларисы и милиции никто о моем визите в органы не знал. А здесь прозвучало недвусмысленное предупреждение о вреде общения с представителями закона. Ларису можно сразу со счетов сбросить. У нее с Лешкой все серьезно. Подобную шутку Лара даже на первое апреля не отмочит. А вот улыбчивый капитан — другое дело. Не зря он улыбался. Придется, видно, помочь Господину Щеглову в раскрытии «глухаря».

19 декабря

Лешка выглядит неважнецки. Пытается улыбаться, но с такими массивами синяков ни одна мускулатура не справится. Разве что Шварцнеггер своими горилльими ручками поможет.

— Привет, красавчик.

— Привет. — Леха говорит одними губами. Растрескавшимися, с разорванными кровавыми разломами. Не очень он похож на жениха. Все это безобразие вряд ли до свадьбы заживет. Во всяком случае, за две недели он точно не управится. Мы снова проехали мимо бракосочетания и банкета.

— С личиком ты, брат, явно перестарался. К такой голове, как у тебя нужно бережно относиться.

— На лицо упал. — Коротко поясняет Лешка. Сквозь распухшие до негритянских стандартов губы вижу ровный ряд зубов.

— Удачно упал: зубы целы. Синяки через пару недель позеленеют от страха и сбегут. Будешь как новый.

— Точно. — Соглашается он.

Зубам брата я завидую. И очень. У меня битву между кариесом и импортным рыцарем Бленд А Медом, одержал безжалостный злодей кариес. Следы его нашествия в моих челюстях, выразительны и наглядны как сгоревшие после Мамая деревни. А у Лешки челюсти как у крокодила. Не то, что кариес, джип не смог одолеть его белозубую улыбку.

— Но носом по тротуару ты, Леха, напрасно елозил. На тротуаре кроме льда наверняка ничего интересного не было. А подними голову, так хотя бы номер запомнил. — Поддерживать привычный легкий тон, глядя на брата, загримированного, под мумию фараона, не просто.

— Я запомнил. — Обычно Лешка более разговорчивый. О своих ненаглядных компьютерах и программных заморочках он может рассуждать часами. Сейчас он сказал немного, но и этого «немного» хватило, что бы я понял: передо мной лежит великий человек. Не каждый способен запомнить номер, переехавшего его джипа. Я, лично, к такому подвигу не готов.

— Милиции сказал?

Лешка молча кивает. Оно и понятно. Ему дышать больно, а не то, что говорить. Но я вспоминаю свою беседу с веселым капитаном и решаю, что неплохо бы и самому знать заветный номерок. Найдет ли что-нибудь милиция или не найдет — это еще вопрос, а уж я найти постараюсь. Слишком большой интерес вызывает у меня загадочная личность гонщика «серебряной мечты». Хочу познакомиться — сил нет. И не люблю себе отказывать в том, чего очень хочу. Каюсь, грешен. Но кто из нас без недостатков? — Леша, шепни номерок. Он мне может пригодиться.

— 47–35 НББ. — Лешка произносит каждую цифру тщательно и аккуратно. Будто первоклашка, читающий надпись по слогам.

— Смотри, какая экзотика! Это же нужно такой номер откопать! — Я просто на седьмом небе от счастья. Древний номер, редкая машина — по таким приметам найти виновника Лехиных переломов и ушибов проще, чем с девицей в кино сходить. Я эту мелодию угадаю с одной ноты. А то: «глухарь, глухарь!» Подстрелю глухаря и даже выцеливать не буду.

— Леха, брат, я перед тобой преклоняюсь: попасть под такую приметную машину, да еще на тротуаре, редкая удача. — Склоняю голову. Лешкины глаза смеются, а губы кривятся.

— Ладно, шут. — Говорит он негромко.

— Ну, вот: я к нему с открытым сердцем, распахнутой душой и палкой колбасы, а он обзывается! — Мне хорошо. Переломы срастутся, синяки сползут. Лешка жив, улыбается — значит, все в порядке.

— Колбасы? — Эта реплика служит сигналом и укором одновременно. О подарке больному я чуть не забыл.

— Сейчас. — Торопливо копаюсь в полиэтиленовом пакете и достаю увесистую палку «Докторской». — Специально медицинскую колбаску взял. Вместо пилюль. Лечит, что твой Авиценна. Не даром «Докторской» называется. Тетка на рынке сказала, от любой хвори кроме импотенции помогает. Для импотенции, говорит, мягковата. Нужно твердокопченую брать.

Несу бредятину, а брат лежит, и довольно жмурится узкими от синяков, монгольскими глазами.

— Привет! Ты чего здесь делаешь? — В палату врывается Лариска. Мое присутствие ее не слишком устраивает. Похоже, задело, что я у Лешкиной постели оказался раньше, чем она. В результате я, родной брат, оказываюсь третьим лишним. Ладно, черт с ней. Пусть немного помурлыкает. Поднимаюсь.

— Прощайте, ребята. Мне еще статью сегодня сдавать. Пойду от вас бездельников. — Уже в дверях палаты оборачиваюсь — Лешка, колбасу Ларисе не отдавай. Лучше с сестренками поделись. Они здесь очень даже ничего.

— Я ему поделюсь. — Возмущается Лариса. — И тебе достанется.

— Нет, спасибо, дорогая почти родственница. Мне чужого не надо. И колбасе я равнодушен.

С чувством выполненного долга, пританцовывая, спускаюсь по лестнице. Хорошее настроение так и прет из меня, превращаясь в элегантные па на ступеньках. И кто меня осудит? Брат побит, но колбасе обрадовался, значит: жить будет. Номер машины тротуарного гонщика — у меня в записной книжечке. Сегодня я до этого голубчика доберусь и загляну в его наглые глазенки. Интересно: он сам угрожающе баритонил в телефон или обладатель хриплого баритона не более чем подручный. Последние три ступеньки лестницы преодолеваю в один прыжок и торможу как лихач перед столбом. Дальше двигаться некуда. Знакомые серые глаза строго изучают мой анфас.

— Здравствуйте доктор. — Несмотря на экстренное торможение, я, все же, не смог остановиться на, приличествующем нашему знакомству, расстоянии. Высокая грудь сероглазой врачихи касается меня. Я ощущаю ее так, будто горячие соски прожгли белый накрахмаленный халат, мою меховую куртку и дотронулись до кожи. Мы стоим друг напротив друга, боясь шевельнуться. Она принимает решение первой. Серые глаза отодвигаются в глубь коридора. Ощущение ее тепла растворяется в, пропахшем лекарствами, больничном воздухе. Кажется, еще секунда и строгая медичка просто исчезнет как приведение, как мираж. Исчезнет и в мире станет пусто, а мне станет плохо.

— Простите, ради Бога. Я, конечно, слон: чуть вас не растоптал. Только это вышло совершенно случайно. — Я как щенок склоняю голову набок в надежде выжать из нее хотя бы намек на улыбку, хотя бы надежду на смягчение приговора. Но серые глаза неумолимы. Возможно, строгая врачиха просто не любит щенков. Такое тоже бывает. А жаль.

— Вот из-за таких случайных прыгунов как вы, нормальные люди и попадают в больницу. — Она пытается обойти меня справа.

— Нет, это такие прыгуны как я попадают в больницу из-за нормальных людей. — Пристраиваюсь рядом с ней. Мы поднимаемся по лестнице нога в ногу, как солдаты на параде. — Вот взять, к примеру, меня.

Она внезапно останавливается. В серых глазах ни тени улыбки. Мои шансы равны нулю. Это очевидно. Но я продолжаю барахтаться:

— Я оказался в больнице из-за совершенно нормального человека. — Я жду реплики. Должна же она сказать хоть что-нибудь? Но самая гуманная профессия воспитывает самых жестоких людей. Врачиха пожимает плечиками, отворачивается и продолжает свое восхождения по бесконечной лестнице вверх. Уже без меня. Я провожаю взглядом ее чуть полноватые ноги. Из горла, как-то само собой вырывается беспомощное: «Вот…»