Патрик Квентин - Подозрительные обстоятельства Страница 4

— Я спросил, кто теперь будет играть роль Нинон де Ланкло?

Мать снова стала водить серебряной щеткой по волосам. Потом отложила щетку и придвинула ко мне тетрадь, которую читала перед моим приходом.

«Собственность Рональда Лайта Вечная женщина

Киносценарий по мотивам жизни Нинон де Ланкло».

Я посмотрел на сценарий и странное, щемящее чувство вновь охватило меня. Мать подошла и встала рядом.

— Очень трудно, дорогой, но я просто должна это сделать. Не только во имя Нормы, но и ради бедного Ронни. Она бы согласилась, я знаю. Я так и сказала Ронни, когда он меня умолял, буквально умолял со слезами на глазах спасти его. «Норма пожелала бы этого», — сказала я.

Глава 3

Конечно, я хорошо знал о наклонностях матери к тирании. Без них она никогда не стала бы Великой Анни Руд.

Но сейчас мне показалось, что этого в ней многовато. Должно быть, на моем лице отразились обуревавшие меня мысли, потому что мать резко спросила:

— В чем дело, глупышка?

— Что они говорят?

— Кто? Кто говорит?

— Репортеры, все актеры… Норма разбилась, Ронни в тебя влюблен. Ты нарушила важнейшую из десяти заповедей прежде, чем Норму засыпали землей.

Мать ударила меня щеткой по руке.

— Довольно! Неужели ты не понял? Ронни умолял меня. Я же тебе объясняю. Он уговаривал меня, и я согласилась ради Нормы. Отдавая дань уважения Норме.

— Ясно.

Мать схватила меня за плечи и заглянула в глаза.

— Ты молод, Ники, и еще неопытен, но неужели ты не в состоянии оценить дань уважения? — Она тут же забыла обо мне и задумчиво улыбнулась. — Этот фильм будет не просто еще одним фильмом с моим участием. Это будет памятник рано ушедшему другу.

Я замер.

— Я уже дала понять Ронни, что не соглашусь ни на что другое. Сперва пойдут титры: «Рональд Лайт представляет Анни Руд и Брэда Петса в «Вечной женщине», — потом музыка и вдруг тишина, мертвая тишина. И мой голос, очень мягкий: «Вечная женщина» — это рассказ о великой женщине Голливуда, в память о Норме Дилэйни».

Она на мгновение умолкла, глубоко вздохнула и тут же улыбнулась.

— Ну разве плохо, Ники?

— Здорово, — отозвался я вдруг севшим голосом и подумал со злостью, что только матери могло прийти такое в голову… Причем она- будет настаивать на этом бесстыдстве.

Мать снова взяла щетку и смущенно посмотрела на меня.

— Конечно, я этим не ограничусь! Я буду давать интервью, писать статьи в журналы: «Анни Руд и Норма Дилэйни. Правда о голливудской дружбе». Разве мало я могу сделать в память о Норме? Ты помнишь годы до моего приезда сюда, когда мы обе были никому не известными, она тогда выступала голой в «Фоли Бержер» и была замужем за французом Роже Ренаром, оператором? Помнишь, как мы мечтали, сидя в кафе на Монмартре? Впрочем, нет, конечно, ты ничего не помнишь, ты тогда был совсем крошкой. А мы уже дружили — Анни Руд и Норма Дилэйни. Как это было давно!

Мать не часто рассказывала о своей молодости, но я знал, что Норма, как и многие другие кинозвезды, активно крутила бедрами. А потом ей пришло в голову прятать у себя в спальне бутылку джина… С матерью могло случиться то же…

— Видит бог, я заболталась с тобой, а Ронни ждет, — засмеялась она, повернулась к зеркалу и движения ее щетки стали более интенсивными.

— Где Джино? Уже так поздно! Ники, дорогой, выйди на лестницу и покричи ему.

Я было привстал с постели, и в этот момент вошел Джино, внушительный и красивый в своей новой шоферской форме. Меня он не заметил, а мать видел в зеркале. Его лицо расплылось в улыбке.

— А, красавица сеньора! Собирайся, Анни, уже почти одиннадцать.

Десять лет назад во время одной из своих поездок по стране мать наткнулась в Национальном парке на лесного бродягу. Самое невероятное, что этим бродягой оказался Джино, младший брат моего отца. Раньше он путешествовал со своим цирком. Мать со слезами бросилась к нему на шею. В результате с бродяжничеством было покончено. С тех пор мать повсюду таскает Джино с собой.

Одним словом функции его не определить. Он не только шофер и телохранитель матери, она берет его со всеми нами даже на самые шикарные званые приемы. Люди, плохо знающие мать, считают это ее причудой.

Мать посмотрела на Джино в зеркало и состроила гримасу.

— Ты опоздал на час. Я готова убить тебя!

— Ну, ну, Нинон де Ланкло, — улыбнулся он и тут заметил меня. Улыбка его стала еще шире. — Привет, малыш! Надо же — вернулся домой! Как тебе понравились парижские девочки?

— У него была всего одна девочка, — сказала мать. — Я точно это знаю. Бедняжка Ники еще не умеет разбрасываться. Ему всего девятнадцать! Какой возраст!.. Джино, дорогой, дай, пожалуйста, мою накидку из шиншилы. Ники, сценарий… У меня появились очень важные мысли, надо внести изменения. Если мы договоримся, Ронни сможет начать работать. Это отвлечет его. В хандре есть что-то роковое. Даже слишком.

Собираясь и болтая, мать заставила нас кружиться вокруг нее, и вскоре мы втроем спускались по лестнице, взявшись за руки. Мать отдавала распоряжения насчет похорон.

— Ты, Джино, должен снять форму. Смешно: ты же не шофер. Ты друг. Пэм уехала за покупками для себя и за черным костюмом для Ники. Поверишь ли, Ники, я вспомнила об этом в последнюю минуту. Черный костюм ты надевал, когда умер мистер Зильберман, верно? У тебя еще были складки на пиджаке. Складки — это плохо.

— А что наденешь ты? — спросил я.

— Я? — Мать пожала плечами. — Не знаю. Что-нибудь простенькое.

Это означало, что у ее портного последние два дня были самыми несчастными в жизни.

Мы спустились в холл. Прелесть Шмидт, держа в руке трубку, сидела спиной к рыбкам. Мать подошла и обняла ее.

— Доброе утро, дорогая. Кто-нибудь звонил?

— О нет, никто. Обычная публика, если репортеров можно считать публикой, — ответила та.

— Прелесть, это мой дорогой Ники. Ники, я уверена, ты ее полюбишь. Божественная девушка. Я нашла ее в «МГМ», где она считала лошадей. Теперь она будет жить с нами. Она восхитительна. Не то, что эта скучная Бернис.

Мое сердце оборвалось. Значит, это не обычный секретарь из агентства. Отвратительная рыжеволосая всезнайка — очередное увлечение матери. Мать хорошо относилась к мужчинам, но к женщинам питала инстинктивную неприязнь.

— Ты видишь, Ники? Видишь, какая она божественная? — Мать похлопала Прелесть по руке. — Дорогая, ты должна быть особенно мила с Ники. Он еще не отошел от Парижа.

— Мама! — взорвался я, не знаю, чего больше было в этом: злости или смущения.

Но мать, не обращая внимания, подтолкнула нас друг к другу.

— Дорогие дети, мне пора, иначе Ронни просто утопит меня в бассейне. Вы оба молодые и сами разберетесь, что к чему. Поиграйте в теннис или еще во что-нибудь. По-моему, глупо, когда секретари заняты одной работой.

Она помахала нам рукой и упорхнула к выходу. Джино уже ждал ее в «мерседесе». Машину матери тоже одолжили. Владельцы машин испытывали к матери те же чувства, что и владельцы домов. Этот «мерседес» принадлежал актеру, уехавшему работать в Лондон.

У дверей мать задержалась и послала мне воздушный поцелуй.

— Какое блаженство быть дома, правда? Дорогой, ты в самом деле хочешь вернуться в Париж?

— Но, мама…

— Я знаю, милый, это кажется концом света, но, поверь, скоро ты на все будешь смотреть совсем иначе. Мы подыщем тебе что-нибудь потрясающее. Быть может, снова Академию танца… А пока будь паинькой и поиграй с Прелестью. У нее ужасно печальная жизнь. Она сирота, но такая мужественная!

С этими словами мать села в машину и махала нам, пока не скрылась из виду. Я побрел в холл. Мужественная сирота как раз положила телефонную трубку.

— Сыграем партию в теннис? — предложила она.

— Пэм вернулась?

— Нет.

— А где дядя Ганс?

— В бассейне.

Это было предлогом для бегства, и я повернулся, чтобы уйти, но Прелесть схватила меня за руку.

— А вы не хотите поиграть со мной, как советовала миссис Руд?

Я бросил на нее уничтожающий взгляд.

— О, знаю, — как ни в чем не бывало продолжала она, — это все из-за Парижа. Но Париж далеко, а я здесь и хотя я теперь не могу навязываться, скажу прямо: вам не придется скучать со мной. Я умею развлекать людей. У вас голова закружится от того, как много я знаю и умею.

Она сделала несколько чувственных па из какого-то латиноамериканского танца.

— Вот так. Это для примера. А сколько всего еще! Я могу довести до ярости золотых рыбок. Могу ездить верхом. Но ваша мать уже говорила об этом… Я могу… — Она опустила ресницы и замолчала. — Что еще могу я? Ах да, могу раскрывать секреты любых слов, которые западут вам в душу.

Я смотрел на нее, и где-то внутри шевельнулось прежнее восхищение рыжеволосыми девушками, но от этого я только еще больше разозлился. Нет, чего бы это мне не стоило, я должен с холодной гордостью отвергнуть эту любимицу матери.