Эдуард Хруцкий - Тревожный август Страница 4

— Понятно. Алла, вспомните: а больше никто не заходил к Ивановскому?

— По-моему, нет.

— Ну вот мы и уточнили. Спасибо вам.

— Я могу идти?

— Конечно. Я попрошу, чтобы вас проводили.

Данилов встал, пожал девушке руку. Странно, выходит, что Ивановский никуда не уезжал из Москвы. Вот теперь вообще все становится непонятным.

Иван Александрович сел на стул рядом с сейфом, прислонясь виском к его холодному боку. Делать ничего не хотелось. Даже думать было противно, а сама мысль, что сейчас придется идти осматривать привезенную с КПП машину, показалась невероятной и отвратительной. Эх, поехать бы сейчас в пивную на Брестской. Стать в уголке за высоким столиком, пива выпить холодного... А потом домой спать. Открыть окно, с прудов потянуло бы запахом плесени и свежести, и сон бы пришел невесомый и тихий, как елочная вата...

Узор сейфа больно давил висок, но Данилов не замечал этого: он спал.

— Иван Александрович, — слышал он голос Белова, — товарищ начальник...

— Чего тебе? — спросил Данилов, не раскрывая глаз. — Никакого уважения к старости.

— Товарищ начальник, — голос Белова все еще доносился словно из-за закрытого окна. — Алла вспомнила, кто приходил к Ивановскому...

«В дополнение к моим показаниям хочу сообщить, что в конце ноября 1941 года или в первых числах декабря к Ивановскому заходил тот самый шофер. Я узнала его по очкам. Пробыл он в квартире недолго. Больше я его не видела».

Данилов еще раз перечитал протокол допроса. Ну вот, кое-что есть. Теперь нужно установить шофера. Возможно, что он связан с убийством. Вполне возможно. Уж больно много совпадений.

Он позвонил Полесову. Трубку никто не поднял. Значит, Степан еще не приехал. Данилов позвонил дежурному и попросил сведения обо всех разбойных нападениях и грабежах за последние шесть месяцев.

— Это сейчас распоряжусь, — ответил дежурный, — все абсолютно?

Данилов помолчал, а потом добавил:

— Нет, только группы. А также все сведения об использовании наганов. Кроме того, запроси отряды ВОХРа, не случилось ли у них чего за это время.

— Сделаем.

А теперь надо пройтись. Просто выйти из управления и пойти по улице. На ходу думается легко. Данилов запер кабинет. В коридоре было пусто. Он прошел полпути до лестничной площадки, услышал, что в его комнате зазвонил телефон. Данилов опять открыл дверь, надеясь, что звонок случайный и телефон замолчит. Но, видимо, на том конце провода сидел человек настырный, и аппарат звонил натужно и длинно.

— Данилов!

Это звонил Полесов.

Иван Александрович приехал в отделение через двадцать минут. В дежурке сидел щуплый белобрысый человек и вертел в руках очки с выпуклыми стеклами. Данилов даже не удивился. Он просто ожидал этого, знал, что заявил о пропаже машины именно тот самый шофер в очках с выпуклыми стеклами.

Допрос он начал сразу, в отделении.

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Червяков Валентин Иванович.

— Год рождения?

— Мне двадцать восемь лет.

— Место работы?

— Я механик первого автохозяйства.

— Почему же в вашем заявлении написано, что вы шофер?

— Это временно, почти все водители на фронте, я из-за близорукости от службы в армии освобожден, поэтому с сентября прошлого года работаю водителем.

— С таким зрением?

— Что поделаешь, товарищ следователь, война.

Данилов встал из-за стола, прошелся по комнате.

Червяков сидел спокойно, прищуренные глаза смотрели куда-то мимо, словно видели такое, что никто другой увидеть не мог.

— Номер вашей машины МО-26-06?

— Да, а что, она найдена?

— Пока спрашиваю я.

— Извините.

Голос ровный. Спокойный очень голос, слишком даже. Данилов достал папиросу и начал разминать табак. Делал он это нарочно медленно, специально затягивая паузу. Червяков продолжал молчать, все так же бесстрастно глядя прямо перед собой. Казалось, что именно на стене кабинета проецируется что-то видимое только ему — ему и никому больше — и что это и есть для него сейчас самое главное и интересное.

— Вы знакомы с Ивановским? — внезапно резко спросил Данилов.

— Да.

— В каких вы отношениях?

— Я не понимаю вопроса.

— Как часто вы с ним виделись и в какой обстановке?

— Виделся с ним в конце сорок первого...

— Точнее.

— В ноябре. В конце ноября. Мы ящик с ценностями возили, а у меня машина сломалась. Ну вот и пришлось...

— Что пришлось?

— Ящик к Дмитрию Максимовичу тащить.

— А вы знали, что было в нем?

— Конечно.

— Что?

— Ценности. Большие ценности. Мы их должны были отвезти на семидесятый километр Горьковского шоссе.

— Почему именно туда?

— Там было какое-то учреждение, которое их принимало и отправляло в глубокий тыл.

— А откуда вы узнали о ценностях?

— Интересно, — Червяков поправил очки, — очень интересно! Да вы, видимо, считаете меня человеком, которому ничего нельзя доверить? Так я должен понимать ваш вопрос?

— Гражданин Червяков, здесь спрашиваю я.

— Это почему же? Вы, собственно, кто такой? Вы меня пригласили, а мое право отвечать вам или нет.

— Логично, но неразумно. Я начальник отделения по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска. Фамилия моя Данилов. Зовут Иван Александрович. Вам этого достаточно?

— Вполне, только прошу документы показать.

Данилов усмехнулся, вынул удостоверение. Он смотрел, как Червяков читает его, близко поднеся к глазам, и еще раз удивился, как такому человеку можно доверять машину.

— Все в порядке, — Червяков протянул обратно удостоверение. — Теперь спрашивайте.

— Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти ценный груз.

— Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и даже выдали наган.

— Что случилось потом?

— Машину мне дали старую, я сразу же написал об этом докладную записку.

— Почему же вам дали плохую машину?

— Теперь уже сказать трудно.

— И что дальше?

— Машина сломалась у Колхозной площади. Мы ее бросили и отнесли ящик в дом к Ивановскому.

— Вы помните этот ящик?

— Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом, по бокам две ручки.

— Какого он цвета?

— Вот этого не помню.

— Понятно. Что было потом?

— Мы отнесли ящик, и я ушел к машине.

— Больше вы не были у Ивановского?

— Был.

— Когда?

— В декабре.

— Зачем?

— В машине Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с бельем. Я его обнаружил в гараже на следующий день. Но отнести не мог. Меня срочно направили в Балашиху в ремонтные мастерские чинить разбитые на фронте машины. В декабре я вернулся и пошел к Ивановскому. Я очень удивился, застав его дома. А еще больше удивился, увидев в прихожей тот самый ящик. Тогда я понял, что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о нем. Потом опять уехал в Балашиху. Приехал в апреле и решил пойти в Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить.

Червяков снял очки, помолчал.

— В промкомбинате я передал заявление начальнику охраны, фамилия у него странная, подождите, — Червяков достал пухлую записную книжку, близоруко поднес ее к глазам. — А, вот, Шантрель.

— А почему же вы к нам не пришли?

Червяков надел очки и посмотрел на Данилова. За выпуклыми стеклами глаза казались огромными, особенно зрачки.

— К вам я боялся. Я ведь лишенец.

— Не понимаю.

— Отец у меня арестован в тридцать восьмом.

— Значит, боялся.

— Значит, так.

— А потом что?

— Ночью вчера ко мне четверо военных пришли. Да, кстати, тот самый Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные.

— Какие?

— Обыкновенные, в гимнастерках, сапогах, с наганами. Допросили меня. Документ показали, что они из охраны промкомбината. Потом сказали, что воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот и все. Утром машины нет, я и заявил.

— Побудь здесь, — Данилов вышел в соседнюю комнату. Полесов сидел у самой двери.

— Слышал?

— Слышал.

— Езжай в промкомбинат.

Полесов 

В кабинете директора промкомбината сидели двое. Пожилой человек в гимнастерке военизированной охраны и девушка в милицейской форме. Директор повертел в руках удостоверение Степана и, возвращая, спросил:

— Вы к нам по поводу Ивановского или из-за этой кражи?

— Какой кражи?

— Да...

— А вы, товарищ, из МУРа? — взволнованно спросила девушка. — Вы что же, нам не доверяете?

— Кому это вам? — Степан присел на стул.

— Нашему отделению. Я следователь Анохина. Я думаю, что эту кражу мы сами размотаем.