Человек, вернувшийся издалека - Гастон Леру Страница 4

Но Жак рассказал лишь, что Андре сел на поезд, идущий в Бордо, и за их короткую поездку он обмолвился парой слов. Все, что он услышал, позволяло предположить: отсутствие его продлится по меньшей мере год, а может, и два. Братья обещали часто друг другу писать.

– Сразу после прибытия в Америку он пообещал отправить мне длинное письмо, где объяснит свое поведение.

После чего Жак сказал, что умирает с голоду, что от горечи расставания у него урчит в животе, и он с удовольствием съел бы половину холодной курицы, запив ее бутылкой хорошего бургундского вина.

За вином он решил сходить сам. Взял ключи и спустился в подвал.

Фанни помнила, с какой скоростью Жак в то утро позавтракал и с какой легкостью осушил бутылку, хотя обычно он никогда за столом не спешил и пил немного… Жена задала ему вопрос, который не давал ей покоя: а что под брезентом?.. И он ответил, что там корзина с колпачками; из-за производственного брака одна крупная фирма в Париже отказалась их покупать, поэтому он сам решил все забрать из магазина на улице Риволи…

Потом он встал из-за стола, долго обнимал жену и следом воскликнул: «За работу!» и тут же отправился на завод.

Никогда еще Жак не производил впечатления столь здорового и сильного мужчины.

Внезапный отъезд Андре удивил всех в округе и на заводе; изумление достигло своего апогея, когда по прошествии трех месяцев уехавший так и не дал о себе знать. По совету нотариуса, чью контору в Жювизи Жак за это время неоднократно посещал, он, наконец, обратился в прокуратуру. Он рассказал заместителю прокурора Республики обо всех странностях, сопряженных с бегством брата. Немедленно назначили расследование, в процессе которого передвижения Андре и Жака проследили до самого поезда, отходившего в Бордо.

Служащие вокзала в тот день увидели Жака и Андре и их узнали (так как те довольно часто ездили на поезде в Жювизи), а потому могли подтвердить, что Андре уехал рано утром. Братьев также видели у окошечка кассы и на перроне. Более того, носильщик заметил, как Жак один ушел с перрона, вышел из здания вокзала, сел в свой автомобиль и уехал.

И все, и больше ничего! В этом крылась какая-то тайна.

Следов Андре не было ни в поезде, ни на корабле.

Просмотрев все бумаги, оставленные владельцем завода, и допросив почтенного Сен-Фирмена, пользовавшегося, судя по последним распоряжениям исчезнувшего, его полным доверием, полиция пришла к выводу, что Андре, сделав все необходимое, по неизвестным причинам пожелал исчезнуть на неопределенный срок. В вечер отъезда он даже написал записку гувернантке детей, мадемуазель Эльер, в которой подтвердил, что полностью ей доверяет и поручает руководить обучением Жермены и малыша Франсуа во время его отсутствия, каким бы долгим оно ни оказалось.

Полиция решила, что, сообщив об отъезде в Бордо, а потом в Америку, Андре всех обманул. На самом же деле путешественник наверняка сошел с поезда, не доезжая нескольких станций до Бордо. Словом, правосудие пришло к выводу, что хозяин завода пропал добровольно, и потеряло к делу интерес.

Фанни погрузилась в воспоминания, и молчаливый Жак, сидящий рядом, казалось, тоже пребывал в глубоких размышлениях, как вдруг, услышав крики ссорящихся детей из игровой комнаты – там раньше располагалась детская, – они вскинули головы. Фанни и Жак отчетливо услышали голос малыша Франсуа.

– Это не твой замок! – кричал мальчик. – Замок мой!.. Ты здесь никто!.. Твой папа никто! Твоя мама никто!.. Вы все здесь папины слуги!

Охваченный безумной яростью, ребенок крушил мебель, сопровождая буйство обидными выкриками. Другие дети, крича, отвечали ему.

Фанни вскочила; она так разволновалась, что Жак счел необходимым ее успокоить.

– Прошу! Держи себя в руках! Оставайся тут!..

Он крепко сжал ее руку, и она его послушалась и не пошла за ним. Но когда Жак вышел, на ее прекрасном лице появился отпечаток жуткой детской ярости, и, уподобившись ссорящимся детям, принялась швырять вещи и рыдать.

Именно в этот момент вошел Жак, он был потрясен.

– Фанни, милая моя, тебе нехорошо?

Он обнял ее и стал баюкать, словно маленькое нежное дитя.

– Это все пустяки, дорогая Фанни, просто пустяки!..

Наконец она успокоилась и с трудом произнесла:

– Это ужасно… Его могли услышать… наши гости…

– Да нет же, нет, успокойся…

– Вы хотя бы отлупили этого гадкого Франсуа?

– Конечно, нет!.. Я просто сказал: «Ты прав, Франсуа, твой папа непременно вернется в свой прекрасный замок, но нам придется сказать ему, что ты очень плохо себя вел». Эти слова заставили его замолчать. Мне ведь нужно было его заткнуть. Вы ведь этого хотели?

– Вы всегда правы, Жак, – произнесла Фанни голосом, внезапно ставшим необычайно сладким, и смахнула с глаз – ее веки невероятной красоты отливали голубизной – слезы.

– В этой выходке Франсуа виновата глупая фройляйн, – продолжал он, – она забавы ради ссорит малышей между собой. Говорила мне мадемуазель Эльер: «Вы скоро поймете, что с Лидией придется распрощаться».

– Никогда! – запротестовала Фанни. – Я сама выбрала Лидию, и она очень любит нашего Жако. А ваша мадемуазель Эльер думает только о Жермене и о своем любимом Франсуа. Неужели вы считаете, что я такая дура, darling?

– Мне очень хочется, чтобы дети не ругались.

– Не стоит желать невозможного, дорогуша. Господи! Как я постарела из-за всех этих переживаний! Позвольте, я вернусь к своему туалету, а вы отправляйтесь одеваться.

Она выставила мужа за дверь, а когда он ушел, с ней снова случился нервный приступ. Затем Фанни позвала горничную и потратила целый час, наводя порядок.

III

Месье и мадам Сен-Фирмен

Из магазина на улице Мира последним поездом Фанни доставили платье, сшитое по последнему писку моды, восторг ее был поистине безграничен.

Невероятной красоты платье было из желтого шелка, поверх надевалась туника из тюля, расшитая жемчугом и прикрывавшая грудь и обнаженные плечи. Внизу, в разрезе юбки виднелись ножки, обтянутые дорогими кружевными чулками и обутые в котурны на высоких красных каблуках. В желтом платье, с рыжими волосами и в красных туфельках Фанни напоминала огонек.

Другая в таком наряде выглядела бы карикатурно, но Фанни казалась восхитительной, и первой призналась себе в этом. Любые вычурные роскошные вещи удивительно красили ее. В курительной комнате она была встречена восторженными возгласами.

С пленительной непринужденностью она позволяла за собой ухаживать, но ухаживаниями все и заканчивалось, ибо Фанни была верной женой. Но ей казалось, что больше она не сможет обходиться без мужского внимания.

В большой гостиной, пол которой был покрыт паркетом в технике времен Религиозных войн[12], она с королевским достоинством подходила то к одному гостю, то к другому, в равной мере одаривая всех своей милостью. Многие из тех, чьи визиты хозяева считали особенно лестными для себя, приезжали к Лабосьерам из-за знаменитого поля для гольфа; впрочем, время,