Юлия Алейникова - Крест Иоанна Кронштадтского Страница 40

Кочергин достал из кармана связку отмычек, когда-то давно подаренную ему начинающим домушником Вениамином Ермолиным по кличке Венчик, которого он изловил и наставил на путь истинный. И хотя Венчик отсидел положенный судом срок, но освободившись, пришел к Кочергину, и Павел Евграфович помог, устроил на работу, а Ермолин подарил ему свой набор первоклассных отмычек. С тех пор лет десять прошло.

Кочергин погремел связкой, выбрал нужную отмычку и тихонько, стараясь не шуметь, приступил к делу. Опыта у Кочергина было маловато, не то что у Венчика, но несложный квартирный замок открыть он все же сумел.

Дверь едва скрипнула, когда Кочергин прикрыл ее за собой и вошел в темную незнакомую прихожую. Стараясь даже не дышать, капитан прислушался и осмотрелся. Свет лился откуда-то слева, из полуприкрытой двери. Все, пора, промокнув рукавом пот под фуражкой, решил капитан и шагнул вперед.

В просторной уютной комнате при свете лампы под зеленым абажуром дремал человек, закинув руку за голову и прикрыв ладонью глаза. Высокий, худощавый, в нижней рубахе, в форменных брюках.

Сон его, вероятно, был легким и приятным, тень улыбки коснулась бледных губ, дыхание было тихим и ровным. Он не был похож на циничного убийцу, скорее на усталого служащего. Кочергин дрогнул. Не так он представлял их встречу. В глубине души Павел Евграфович рассчитывал, что Абрамов будет бодр, агрессивен, станет оправдываться и, возможно, даже окажет сопротивление. Так было бы проще всего. А убивать спящего? Нет.

Кочергин подошел к дивану и тронул Абрамова за плечо.

– Просыпайтесь! – властно, требовательно, но отчего-то вполголоса велел капитан.

Спящий лишь завозился, откинул с лица руку.

– Абрамов, встать! – рявкнул сердито Кочергин, чувствуя потребность завести себя.

Окрик помог. Человек резко сел, тревожным взглядом оглядел комнату, наткнулся на гостя.

– Кто вы такой? Как сюда попали? – Абрамов был на ногах. Плечи напряжены, ноги расставлены в стороны. Цепкий напряженный взгляд остановился на госте.

– Капитан Кочергин, Московский уголовный розыск, – представился Кочергин и заметил облегчение, мелькнувшее в глазах Абрамова. Плечи расслабились, небритые синеватые щеки обмякли. МУРа Абрамов не боялся.

– Как вы попали сюда, капитан? – нащупывая ногами домашние тапки со стоптанными задниками, ворчливо спросил Абрамов.

Голос его звучал высокомерно и требовательно, давая понять, что, несмотря на равные воинские звания, он стоит выше Кочергина.

– Дверь была открыта, – не сводя глаз с Абрамова, ответил Павел Евграфович.

Он пристально разглядывал человека, пытавшего, а затем убившего юную Лиду Артемьеву.

Абрамов сердито крякнул. Тапка смялась и никак не желала налезать на ногу. Он ухватился рукой за подлокотник дивана, наклонился чуть вперед, и Кочергин увидел в расстегнутом вороте рубахи массивный золотой крест на витой цепочке, с единственным зеленым камешком. Тот самый.

Абрамов поймал его взгляд, выпрямился, застегнул рубашку. И небрежно обронил:

– Подарок матери. Она у меня верующая была, перед смертью взяла слово, что не сниму. Ну, что вам, капитан? Кочерин, кажется?

– Кочергин, – поправил Павел Евграфович. – Мне – крест, который вы обманом выманили у сестры убитой вами Лидии Артемьевой, – ровным, слегка подрагивающим от волнения голосом проговорил Павел Евграфович.

Абрамов, снова занявшийся тапкой, на мгновение замер, потом наконец обулся и, по-прежнему не глядя на Кочергина, прошел к столу.

– Не понимаю, о чем вы? – проговорил он наконец, усевшись за стол и сдергивая льняную, жесткую от крахмала салфетку, прикрывавшую недоеденный ужин.

Кочергин взглянул на прикрытую пробкой початую бутылку вина, блюдо с нарезанными овощами, тарелку с колбасой и ветчиной, сложенный в маленькой плетенке хлеб. Абрамов протянул руку и, взяв с тарелки кружок колбасы, положил в рот, облизал губы.

Это сытое благодушное довольство взбесило Кочергина. Он выхватил пистолет и хриплым, плохо управляемым голосом велел:

– Бери бумагу и пиши, сволочь!

– Вы что, спятили? – ничуть не стушевавшись, воскликнул Абрамов. – Вы в своем уме? Что писать? О чем вообще вы говорите?

В его голосе звучало неподдельное возмущение. При этом он не выказывал и капли волнения под дулом пистолета, демонстрируя завидную выдержку. Если бы Кочергин не имел твердых доказательств его вины, непременно поверил бы в этот маленький спектакль.

– Я говорю о кресте, подаренном деду Лидии Артемьевой Иоанном Кронштадтским. О том кресте, из-за которого вы зверски пытали, а затем убили молодую девушку. У меня достаточно улик, чтобы предъявить вам официальное обвинение. – Кочергин потряс перед глазами Абрамова скоросшивателем. Бумаг в папке не было, он взял ее с собой просто так, для видимости. Прежде чем ехать к Абрамову, Павел Евграфович заехал домой и, одолжив у соседки оцинкованный таз, сжег в нем показания всех свидетелей по делу. Оставил лишь заключение медэксперта, протокол осмотра места преступления и показания сотрудников гастронома, больше ничего. Папку с делом он отправил на имя лейтенанта Алексеева, приложив к бандероли письмо, в котором объяснял свой поступок и просил письмо это сжечь после прочтения, а с папкой поступить по своему усмотрению.

– Я могу довести дело до суда, – грозно повторил Кочергин, – но не стану этого делать, избавлю вас и всех ваших коллег, честных служащих, от позора. – Глаза его горели болезненным блеском. Разговор ему давался с трудом.

Он не мог убить спящего. Но сейчас, разговаривая с Абрамовым, он с все большей ясностью понимал, что и бодрствующего, но безоружного человека убить будет непросто. Даже такого, как Абрамов. Кочергин не был палачом. Он был сыщиком, честным служакой. И он уважал закон. Но закон не уважали Абрамов и те, кто захочет его покрывать. А этого Кочергин допустить не мог.

– Вы сейчас же напишете признание в содеянном, и я застрелю вас. Если откажетесь, я все равно заставлю вас сделать это. Но это будет мучительно для вас. Так же мучительно, как было для Лиды Артемьевой! А потом все равно застрелю, – грозно пообещал Кочергин.

Абрамов откинулся на спинку стула. Лицо его удивительным образом ничего не выражало. Он закинул ногу на ногу и, небрежно положив руку на спинку стула, молча смотрел на Кочергина.

– А если я не сознаюсь, тогда что? На шум могут сбежаться люди. Вас арестуют. Признают либо сумасшедшим, либо врагом советской власти, покусившимся на ее верного защитника. Об этом вы подумали?

– Я убью вас раньше, чем сюда кто-то войдет, – понемногу овладевая собой, проговорил Кочергин. – Мне бы хотелось иметь ваше признание, но я обойдусь и без него. А себя мне не жаль.

Кочергин видел, что Абрамов колеблется.

– У вас минута, потом я стреляю, – максимально убедительно проговорил Павел Евграфович.

– Хорошо. Но что будет с моей семьей? Детьми? – поворачиваясь боком к Кочергину, тихо и взволнованно проговорил Абрамов, словно разговаривая сам с собой. Потом поднял голову и с искаженным мукой лицом взглянул куда-то позади Кочергина.

– Об этом надо было думать раньше, – буркнул Павел Евграфович и обернулся взглянуть, что именно рассматривает у него за спиной Абрамов. Там висели портреты самого Абрамова, красивой улыбчивой женщины с пушистыми вьющимися волосами и семейное фото с детьми. Рассмотреть его Кочергин не успел. Грянул выстрел.

Павел Евграфович обернулся и увидел, как из черной бездны направленного на него дула вырвалась искра. Услышал еще один грохочущий звук и почувствовал, что резкая обжигающая боль разрывает его грудь. Он нажал на курок пистолета, но вмиг ослабевшая рука дрогнула, пуля ушла в сторону, а сам Кочергин завалился на бок, ноги его подкосились, свет зеленого абажура сузился в одну крохотную улетающую вдаль точку и померк.

Капитан Кочергин умер.

Глава 25

– Что скажешь? – свесив ноги с подлокотника кресла и закинув назад голову, спросил Тамерлан. Весь его вид сообщал: дело дрянь, тупик, безнадега.

– Ничего, – сердито откусывая бублик, ответила Таисия.

Сегодня они встречались с генералом Трубниковым и не узнали ровным счетом ничего интересного.

Генерал оказался приземистым полным дядькой с добродушным лицом, с пухлыми щеками и серыми лукавыми глазами. Похож он был не на генерала, а на пчеловода или садовода. Люди каких профессий традиционно бывают спокойными и благодушными? Врачи-педиатры? Словом, на боевого генерала Иван Алексеевич никак не походил.

Принял он их любезно, сразу же взялся угощать чаем с вареньем, конфетами, печеньем, пряниками и сушками. Хотел накормить борщом, но компаньоны отказались.

– Жаль, – с искренним огорчением заметил Иван Алексеевич. – Мои сейчас на даче, а я вот один в городе маюсь. – Генерал тяжко вздохнул, подперев рукой упитанную щеку. – Придешь со службы домой, и даже за стол садиться интереса нет, аппетита нет в одиночестве, – жаловался он. – Может, все-таки налить по тарелочке за компанию, а? Борщ вкусный, фирменный, сам варил.