Сергей Царев - Предательство. Последние дни 2011 года Страница 40

— А Вы платили?

— Бывало. Понимаешь… в нашем обществе много законов, подзаконных актов и другой всячины, которые не работают.

— Тогда зачем их принимают? — серьезно спросила Маша.

— Зачем? — переспросил Сергей Георгиевич. — Каким-то депутатам надо принять законы, чтобы отчитаться перед избирателями, что они провели через Думу столько и столько-то законов. При этом их совсем не интересует, как эти законы исполняются и исполняются ли вообще. Лоббистам нужны беззубые законы и постановления, или законы и постановления, в которых есть прорехи и которые позволяют свести на нет их силу. Но есть люди высокого полета, которым все это надо.

— Зачем? — удивленно спросила Маша.

— Затем, что чем больше людей нарушают и не исполняют закон, тем терпимее они относятся к тому, что сама власть нарушает законы.

— Сергей Георгиевич, не ожидал Вас увидеть в моем кабинете, — удивленно сказал Андрей Николаевич. — Что-нибудь произошло?

— Нет-нет, — поспешил Сергей Георгиевич успокоить юриста, который помогал ему в возбужденном против него уголовном деле. — Зашел сказать, что дело закрыли. Получил постановление о прекращении уголовного дела.

— Присаживайтесь, — предложил Андрей Николаевич и подвинул стул Сергею Георгиевичу. — Как я и говорил, никакого дела нет. Замечу, что пустые, без содержания дела возбуждаются только в двух вариантах: кто-то стимулирует расследование или дело возбудили по просьбе высокого начальника. Начальника убрали, дело развалилось.

— Это понятно, только мне от этого не легче — я не ректор, мое место занято.

— Кстати, по телевизору я видел нового ректора, — сообщил Андрей Николаевич. — Честно говоря, я не понял, зачем ректору рассказывать, как подкрашивают рыбу, как фальсифицируют сыр. Он что, крупный специалист?

— Экономист и медик, вот его специализация. А выступает по первому каналу на уровне лаборанта, — подтвердил Сергей Георгиевич. — Тексты ему пишут.

— Зачем ему это надо? Смешно, ректор показывает то, что делает лаборант, даже не заведующий испытательной лабораторий.

— Разные слухи бродят в университете, есть мнение, что он светится на экране, чтобы примелькаться, стать узнаваемым, а потом пройти во власть. Говорят о правительстве.

— Не жирно? Чиновники держат на обещаниях таких провинциалов, желающих войти во власть! И доят их при этом, а потом — извините, не получилось, ведь стопроцентную гарантию никто не давал.

— Не нам решать, ладно, оставим его в покое. На его совести мое смещение.

— Заметим, не без активного содействия бывшего руководителя Рособразования, не помню, как его звать.

— Булаев Николай Иванович. Но вернемся к постановлению. У меня есть вопросы. — Сергей Георгиевич передал Андрею Николаевичу копию постановления. — Есть шероховатости и небольшие ошибки в тексте.

— Какие? — механически произнес юрист.

— Например, в одном месте вместо 2010 года указан 2001 год.

Андрей Николаевич внимательно прочитал постановление.

— Это в описательной части, несущественно. Главное — постановительная часть: «…прекратить уголовное дело № 378300 по части 1 статьи 293 УК РФ на основании пункта 2 части первой статьи 24 УПК РФ в связи с отсутствием состава преступления». Поздравляю, хотя мы знали, что такое решение будет, но без этого документа ощущение победы было бы неполным.

— Меня интересует следующая фраза: «Признать в соответствии со статьей 134 УПК РФ право на реабилитацию и порядок возмещения вреда, связанного с уголовным преследованием».

Андрей Николаевич сделал кислое выражение лица, посмотрел на Сергея Георгиевича и грустно спросил:

— Вам хочется иметь дело с этой структурой? Компенсация мизерная, а реабилитация — направят постановление в университет и Минобрнауки.

— А там постановление положат в ящик, — с усмешкой произнес Сергей Георгиевич, — никому и ничего не скажут.

— Так и будет. Вам решать, Сергей Георгиевич. Как скажете, так и будем действовать.

— Ладно, поставим точку, — махнув рукой, сказал Сергей Георгиевич, — и забудем.

Покинув кабинет, Сергей Георгиевич направился к метро. Был теплый июльский день. Солнце пробивалось сквозь дымку облаков, легкий ветерок перебирал листву деревьев, голуби лениво ходили по газону. Уголовное дело закрыто, хотелось радоваться, но мысль о беззащитности перед силовыми структурами и судебной системой наводила грусть. Если бы не сняли заместителя министра МВД, отца нового ректора, и руководителя Рособразования, кто знает, где оказался бы он.

Большая и красивая страна, страна с коррумпированной властью и телефонным правом. Жаль, что не дали преобразовать университет, жаль студентов, которые поверили в науку и свободу творчества. А где у нас в стране место простому человеку, желающему быть свободным и защищенным? И как долго он будет это терпеть?

В это время раздался звонок мобильного телефона. Сергей Георгиевич не стал досказывать Маше о своих отношениях с дорожными инспекторами, а решил ответить:

— Да, мы едем, уже сворачиваем на бетонку. Хорошо. Ждите. До встречи. — Завершив короткий разговор, Сергей Георгиевич поспешил ввести Машу в курс дела: — Звонила Наташа, моя дочь. Она с внуком гуляет, спросила, ждать во дворе или идти кормить маленького.

Машина свернула на бетонку, которая прорезала лесные массивы. Маша с удовольствием наблюдала за дорогой — она лениво петляла, а деревья плотными рядами огораживали дорогу. Она решила спросить Сергея Георгиевича:

— Почему эту дорогу называют бетонкой?

— Бетонкой? — переспросил Сергей Георгиевич. — Ее строили в пятидесятых годах прошлого века. Она была стратегической. По ней перевозили ракеты с одной стартовой позиции до другой, в такие моменты дорогу перекрывали. В другое время ею пользовались и гражданские машины. Дорога была с бетонным покрытием, но узкая, поэтому гражданские машины часто бились. Ее расширили и покрыли асфальтом, а название осталось.

— Интересно. Раз пятидесятые годы, наверное, дорогу строили заключенные ГУЛАГа, — предположила Маша, повернувшись к Сергею Георгиевичу.

Сергей Георгиевич посмотрел на нее, улыбнулся. В своем предположении она показала, что знает о существовании ГУЛАГа, возможно, читала Солженицына.

— Ты права, первую дорогу действительно строили заключенные.

Свернув с бетонки, Сергей Георгиевич предупредил:

— Осталось два километра до деревни и двести-триста метров до дома.

С обеих сторон глухие металлические заборы окаймляли дорогу. Маша тоскливо заметила:

— Как портят природу эти заборы. Ничего не видно. Едешь, словно в трубе.

— Согласен. Раньше здесь были чудные поля. Бывало, выезжал в половине шестого утра, а в поле уже трактористы работают. Знаешь, такие ухоженные были поля. А на полях, которые слева, выгуливали буренок. Будем проезжать, это до въезда в деревню, увидишь разрушенные фермы. Всю землю продали. Теперь коттеджные поселки, как поганки, заполонили пространство.

При въезде в деревню был небольшой магазин, около которого Сергей Георгиевич остановился.

— Маша, я быстро вернусь — возьму хлеба для прикорма птиц.

Буквально через пару минут Сергей Георгиевич вернулся с двумя буханками хлеба и пачкой пшена.

— Дома есть все, но надо подстраховаться, в нашем деле лишнего корма не бывает. Снимки должны быть гарантированы.

— Очень хочется, чтобы получилось, — призналась Маша.

Александровна Иванова, мать Сергея Георгиевича, в телефонном разговоре как-то упомянула об одноногом воробье, которого она подкармливала. Зная добрый характер матери, Сергей Георгиевич не сомневался, что этот воробей вытянул свой счастливый лотерейный билет в лице Александры Ивановны.

Так уж сложились обстоятельства, что Сергей Георгиевич через несколько месяцев оказался в Тбилиси. Ранним утром он вышел на большую лоджию и смотрел, как просыпается город. Утренняя прохлада приятно окутывала влажным и прохладным воздухом.

— Тебе не холодно? — спросила мать.

Он не слышал, как она подошла. Ее сильная рука обняла его плечи.

— Я так рада, что ты прилетел.

— Появилось свободное окно, решил воспользоваться.

— Я ждала.

Сергей Георгиевич заметил изменения, которые произошли с ней, ведь скоро ей исполнится восемьдесят три года. Она немного сдала физически — ежедневные скачки давления от ста сорока до двухсот не могли пройти бесследно. Она никогда не жаловалась, только в последнее время, достаточно замкнутая в проявлении своих чувств, перестала скрывать их.