Аркадий Карасик - NEXT-3: Венок для Лавра Страница 40

Кирилл растерялся. Он знал, что Мама слов на ветер не бросает. Значит, мать и сестра уже сидят в другом отсеке зловонного трюма и ожидают решения своей судьбы. Это решение — в его руках .

Григорий Матвеевич будто подслушал мысли пленника.

— Я предлагаю тебе полноценную жизнь, а ты кобенишься, как чистоплюйская институтка. Этого не хочу, того не буду. Противно.

Нет, этот паук не захватил его родных, успокоился Кирилл. Если бы они были на барже, Мама показал бы их узнику, насладился его страхом. Окимовский авторитет нагло блефует.

— Полноценной жизни на чужих костях не бывает.

— Ошибаешься, паря, все стоит и на костях, и на перегнившей плоти. То, что должно вымереть — вымирает, из тлена появляются свежие молодые росточки.

Бугай скучающе зевнул. Развели философию! Подвесить бы упрямца к потолку да обработать дубинками — по другому бы запел.

— Ты торгуешь не естественной смертью — искусственной. Потому что — палач.

— Все это придумано тобой, — миролюбиво, по отечески, промолвил Мама, пропустив мимо ушей слово «палач». — Гибель-порошок, гибель-воздух, гибель-вода, гибель-музыка, гибель-погода. Все в нашей жизни — гибель. Последний виток, Кирилл! Слепой, что ли? Дальше, за последним витком — смена! А хорошую смену нужно готовить заранее, за счет монстров, огромных городов! Так они же сами требуют афтаназии, мы лишь предоставляем востребованную услугу — ускоряем процесс конца света, который перестал быть светом… Кончай привередничать, побойся Бога!

Воспитывая спившегося Аптекаря, Григорий Матвеевич оперировал такими же приемами. Они, эти обманчивые «доказательства», настолько ему пришлись по душе, что он сам поверил в них. Поэтому, обрабатывая непокорного «алхимика», он легко и просто употреблял заученные наизусть фразы и сравнения.

— Я не Бога боюсь — черта, сидящего в тебе, Мама. Потому что Бог добрый, а ты — злой!

— Опять не то говоришь! Добренького Бога нет, он — безжалостен. Особенно, в последнее время. Да и есть причины гневаться.

— Надоело словоблудие! Давай по делу. Чего надо от меня?

Неужели удалось сломать упрямого парня? Мамыкин ободрился, принялся перечислять задачи, которые придется решать последователю Аптекаря. Вообще-то, перечислять — сильно сказано, ибо все проблемы умещаются в нескольких словах. Перевезти на новое место оборудование лаборатории — разобрать, потом собрать. Заново запустить производство самопала и «порошка».

Кирилл покорно согласился: разберёт, перевезёт, наладит.

Легкая победа над своевольным, дерзким парнем насторожила Григория Матвеевича. Снова возникло предчувствие неведомой опасности.

—Хочешь обмануть, да?

— Хочу, — безмятежно признался Кирилл, — но не буду. Потому что ты сам себя с упоением обманываешь. Да и за родственников страшно.

— Правильно мыслишь, молоток! Бояться всегда полезно…

— Точно сказано! Только я не за своих боюсь — за твоих…

Раздражённый авторитет, потеряв терпение, ударил дерзкого парня по лицу. Бугай подхватил его и, награждая пинками и зуботычинами, сбросил в трюм…

Дюбин, как и Мама, метался по городу, не зная, что делать, как поступить? Все попытки ударить по Лавру через его близких, заканчивались неудачами. А резерв энергии, о котором говорил швейцарский эскулап, похоже подходит к концу. Приступы беспамятства все чаще и чаще бросают его в черный туннель, возвращение к реальности происходит все медленней и медленней. «Азбука Морзе», состоящая из подмаргивающих точек и тускло мерцающих тире, не торопится превращаться в светлое пятно.

Рекомендуемые в зарубежной клинике методы лечения уже испробованы. Он горстями глотал таблетки, сбросил напряжение в постели с провизоршой, пытался мысленно воздействовать на поврежденную психику. Облегчение не приходило.

Остаётся единственное средство избавиться от мучений — покончить с Лавром и, как можно быстрей, мчаться в Швейцарию. Иначе ему грозит гибель в проклятом черном туннеле.

Итак, в первую очередь — месть. Что еще? Ах, да, как же он упустил — прощание с матерью. Сыновьих чувств Дюбин давно не испытывал, точно так же, как и дружеских, любовных или обязательных. Все это, по его мнению, не больше, чем отправление естественных потребностей, внедрённое в гены. Но, говорят, что материнская любовь исцеляет, вот и нужно попробовать это «средство», вдруг оно поможет.

Оставив «кадета» за углом, Дюбин медленно прошелся по знакомой улице, от угла до угла. По привычке проверялся. Вдруг его поджидают «гладиаторы» Юраша или парни из охраны Кирсановой? Странно, недавно приехал в Россию, а успел нажить столько врагов!

Убедившись в безопасности, Дюбин вошел в обшарпанный подъезд, поднялся на третий этаж. Звонить не пришлось — ключ от квартиры сохранился, его вместе с личными вещами возвратили выздоровевшему пациенту в швейцарской клинике.

— Кто там? — раздался из спальни старческий голос. — Кого Бог послал? Настя, ты?

Наверно, приходящая служанка, равнодушно подумал Дюбин, вытирая ноги о старенький половик. Постарела мать, раньше обходилась без помощниц.

— Это я, мама…

— Сынок? Господи, какое счастье!

Сейчас примется обцеловывать да всхлипывать, с досадой подумал Дюбин. Ему только и не хватает слюнявых объятий.

— Я не надолго, — предупредил он. — Дела не позволяют рассиживаться.

Женщина, будто слепая, провела чуткими пальцами по лицу сына. С трудом сдерживала слезы. Она знает, как сын не любит плача, называет его «прорывом в канализации».

— Я уже несколько дней места себе не нахожу. Как чувствовала, что ты где-то рядом ходишь, но почему-то не появляешься… Почему?… Вчера утром свечу в церкви поставила во здравие, купила самую большую.… Дошла молитва до Господа, послал он мне сына. Сподобилась…

— Только плакать не надо, мать! — отстранился Дюбин. — Я устал и пришел отдохнуть. Не трави душу, она и без того покорёжена… Ты деньги получаешь нормально?

Помощь матери — такое же естественное отправление, как посещение туалета. Это Дюбин усвоил с детских лет. Сестра из клиники по его поручению ежемесячно переводила довольно скромные по нынешним временам суммы.

— Нормально. Каждый месяц. На почте говорят: какой у вас заботливый сын. Я всякий раз улыбаюсь им, а когда выхожу — реву. Не станешь же объяснять, что бланки переводов заполнены чужой рукой, а сын неизвестно где.

— Вот он, мама, перед тобой.

— Вижу сынок, вижу, милый… Вот только лицо какое-то чужое. Будто не ты…

— Будто не я, — рассеяно согласился сын, думая о своем. Вот-вот грянет очередной, вернее — внеочередной, приступ, каково будет матери видеть его безжизненное лицо?

— Будто вышел из темного леса…

Точно сказано! Вот только — не из леса, из черного туннеля.

— Из леса не выйдешь. Джунгли — внутри нас, мама… Покушать чего-нибудь найдется?

Мать встрепенулась! Глупая баба, болтает невесть о чём, ахает, охает, а ребенок голодный.

— Сейчас, милый, потерпи минутку! Вечером замочила соевые антрекоты, вкус у них абсолютно мясной. Пока ты будешь мыться — разжарю. Это быстро.

— А почему не берёшь натуральные? Денег не хватает? — Дюбин вынул из внутреннего кармана пухлый бумажник. — Возьми сколько хочешь!

— Бог с тобой, сынок! Не нужно! Больше половины каждый раз остается, я их в шкаф складываю. Просто соя в моем возрасте и с моими сосудами полезней мяса. А по цене — одинаково… Сейчас, Женечка, достану чистое полотенце.

Мыться Дюбин не собирается, но забота матери приятная. Отвык он от женской заботы и ласки, превратился в неухоженного, грязного лесного зверя.

Он прошелся по комнатам, провел рукой по книжному шкафу, потрогал подкову, прибитую над дверью, полистал старые школьные учебники и тетради.

— Здесь ничего не изменилось…

— Ничего, — отозвалась из кухни мать. — Только состарилось. Дверцы шкафа вообще не держатся, окна рассохлись. Аж с пятьдесят седьмого стоят без ремонта. И — ничего, терпят. Правда, при южном ветре сквозит, при дожде заливает.

— Не переживай, мама, поставим стеклопакеты…

— Зачем? На мой век и этих хватит. Немножко осталось. Пусть сквозят себе. Я ночью сплю под двумя одеялами — ничего, тепло… Возьми свое полотенце, я им вытирала тебя еще новорожденного после ваночки. Сколько лет прошло, а как новенькое!

Дюбин осторожно взял махровое полотенце и вдруг прижал его к лицу. Он не зарыдал, но почему-то оно стало мокрым. Расслабился, потерял контроль над собой? Если это так — опасность сидит не снаружи — в нем, в каждой клетке организма, в каждом нерве.

Нужно срочно сваливать!

Ни мыться, ни есть соевые антрекоты он не стал. Когда мать ушла в свою комнату отдохнуть, Дюбин собрал свою сумку, положил в нее когда-то самим изготовленный обрез.

— Мама, я ухожу!

В ответ молчание. Он заглянул в комнату, повторил — уезжаю, пора, дела не дают долго отсутствовать. Мать не отвечала. Умерла? Точно! Пульс не прощупывается, не дышит. Отмучилась, бедняга, подумал сын, будто скончалась не мать — посторонний человек. Только не расслабляться, снова приказал он своему меркнувшему сознанию, все там будем, одни раньше, другие позже. Выбрось из головы, слышишь? Забудь!