Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим Страница 41

Белый показал нам наш столик у окна в правой стороне зала; сорокалетняя официантка в белом переднике и белом чепчике тут же поставила перед нами две креманки с творогом и спросила:

– Котлетки рыбные или куриные?

– Куриные…

Она ушла на кухню и тут же вернулась с блюдом, на нем были две тарелки, два стакана в подстаканниках и два без таковых. В тарелках оказались микроскопические куриные котлетки с картофельным пюре, в стаканах с подстаканниками – чай, а в стаканах без подстаканников – кефир.

– Кефир это на ночь, возьмете с собой, – сказала официантка, деликатно не обращая внимания на то, что Алена села за стол, как была – в плаще и грязных ботах.

Я протянул руку через стол, потрогал Аленин лоб и сказал:

– Тридцать восемь и шесть! Лида, у вас тут есть аптечка?

Официантка улыбнулась:

– Откуда вы меня знаете?

Я спохватился, что знаю ее из рассказа Мастера, но ответил игриво:

– Интуиция. Нам бы что-нибудь жаропонижающее.

– Аптечка есть, но в кладовке, – беспомощно сокрушилась Лида. – А кладовщица уже ушла.

– А мед?

– И мед у нее. На завтрак – пожалуйста…

– Ясно. Спасибо, – и я повернулся к Алене, которую уже трясло даже под плащом. – Значит, так, девушка. У нас температура тридцать восемь и шесть или выше. Поэтому или мы немедленно едем домой, или лечимся коньяком. Других вариантов нет. Говорите!

– Л-лечимся коньяком, – произнесла она, стуча зубами по краю стакана с чаем.

– Ты уверена?

– Д-да…

Тут Лида появилась из кухни с большим красным термосом.

– Вот, – сказала она. – Здесь горячий сладкий чай. Это всё, что могу. Пусть пьет побольше. А если у вас есть водка, разотрите ее водкой перед сном и укройте теплее, ей пропотеть надо.

– Алена, – сказал я, – ты слышала?

14

Слава богу, в коттедже было действительно тепло, даже жарко. Я определил Алену в дальнюю и самую большую комнату справа от крохотного холла, где стояли тумбочка с черно-белым телевизором и два матерчатых кресла. А слева был тамбур с двумя кабинками – душ и туалет. Простенько, но удобно и, главное, чисто. В Алениной комнате была большая полутораспальная кровать, уже застеленная не новым, конечно, но чистым бельем и толстым рыжим пледом. Сбоку был одежный шкаф, а у окна письменный стол и стул. На полу бурый полувытертый коврик. Интересно, это здесь юный Мастер со своей хромоножкой играли в Ива Монтана и Клаудию Кардинале? Хотя – нет! Почему «играли»? Сейчас шестьдесят восьмой год, а сценарий фильма «Несовершеннолетние», о котором он говорил, он тут будет писать в тысяча девятьсот семьдесят четвертом. Может, оставить ему какую-нибудь записку или хотя бы зарубку на письменном столе?

Но я, конечно, не стал этого делать, мне было не до того. Едва мы вернулись из столовой в коттедж, как у Алены температура поднялась, наверное, за сорок. Я испугался и сказал, что мы срочно улетаем, я звоню диспетчеру WTTA о неотложной телепортации. Но она, не раздеваясь, сбросив только китайский плащ и ботики, забилась под пододеяльник с рыжим пледом и, дрожа от холода, испуганно сказала:

– Нет! Ни за что! Пожалуйста!

– Но почему? У нас нет лекарств, а ты горишь!

– Всё равно! Пожалуйста! Я поправлюсь! Дайте мне чай…

Я налил ей горячий чай из термоса, принес подушки и плед из своей комнаты, укутал ее и помог сесть в постели. Но из-за озноба она не могла держать стакан, и я стал поить ее из блюдца. Она пила жадно, обжигаясь и стуча зубами о край блюдца, чай выплескивался на подушку и плед, толку от этого питья не было никакого, и озноб не прекращался. И тогда я решительно свинтил латунную крышку с армянского коньяка и рывком сорвал с Алены оба пледа. Она испугалась так, что глаза стали как голубые блюдца:

– Что вы делаете?

– Лежать! – приказал я и стал расстегивать на ней шерстяную блузку. – Я разотру тебя коньяком.

– Нет! Не смейте!

– Тогда… – я снял с руки часы «Салют» и взялся за круглый рычажок перевода стрелок.

– Нет! П-подождите, стойте! Хорошо, н-но з-закройте хотя бы шторы…

– Это пожалуйста. – Я задернул шторы и стал быстро и решительно раздевать ее – шерстяную блузку, юбку, колготы.

Она лежала молча, не сопротивляясь, дрожа от озноба, закрыв глаза и откинувшись на подушку спутанными и сырыми от пота рыжими волосами. Но когда я сунул ей руки под спину и стал отстегивать крохотные крючки бюстгальтера, она с усилием прижала спиной мои руки и открыла глаза:

– Нет! Ни за что!

С руками под ее лопатками я нависал над ней так близко, что наши дыхания слились и глаза смотрели в глаза.

– Глупости! – сказал я. – Так надо, пусти!

Она закрыла глаза и расслабилась так, будто расплылась по постели всем своим телом, из закрытых глаз покатились слезы, крупные, как крыжовник. Я понял, о чем она плачет. Тело каждой женщины – это храм, настоящие королевы подпускают к нему только принцев королевской крови, да и то после многолетнего поклонения. Конечно, есть и другие женщины, их тело – пятизвездочный «Comfort Inn» для олигархов и саудовских шейхов. А есть и такие, у которых тело – постоялый двор на одну-две ночи… Но тут, конечно, был другой случай. Алена была крепостью, которую обезоружили болезнь и высокая температура, и ей пришлось неожиданно сдаться на мою неясную милость.

Понимая это, я, тем не менее, снял с нее бюстгальтер третьего, наверное, размера. Возможно, я мог бы стянуть и узкие вышитые трусики, эту последнюю полоску женской обороны, но я не стал больше испытывать ее стыдливость. Вместо этого я плеснул в ладонь армянский коньяк и начал растирать им ее плечи, солнечное сплетение под грудью, плоский живот с маленьким и утопленным завитком пупка. Она лежала, перестав плакать, сцепив зубы, закрыв глаза и не шевелясь, только ее спелые груди колыхались влево и вправо в такт сильным пассам моих обеих рук. Ее белая, в бледных веснушках на плечах кожа стала быстро краснеть, но я все не жалел коньяка, плеща им на свои ладони, и скоро в жаркой комнате стало так хмельно от коньячного запаха, что я, укрыв Алену пледом, распахнул в коридор дверь ее комнаты. А потом заголил ее ноги и стал и их растирать коньяком. При этом, честное слово, я не чувствовал никакого эротического возбуждения – хотите верьте, хотите нет. То есть, я, конечно, видел и умом понимал, что прекрасное, молодое, сочное тело, полное, как на картине «Обнаженная» Амадео Модильяни, живой женской плоти, лежит передо мной совершенно открытое и доступное. Но физическо-эротического возбуждения не было в моих членах даже тогда, когда мои смоченные коньяком ладони вознеслись по ее ногам к самому верху, к тонким трусикам.

Зато ее озноб прекратился, она согрелась.

Я снова укрыл ее всю, даже с двух сторон подоткнул под нее оба пледа и, хотя в воздухе, несмотря на открытую дверь, еще висели пары коньяка, устало хлебнул коньяк прямо из бутылки.

– Свет… – слабо произнесла она.

Я погасил простенькую трехламповую люстру под низким потолком, и теперь ее комната освещалась лишь тем параллелепипедом света, который падал на пол из коридора через открытую дверь.

– Спасибо… пить… – тихо попросила Алена и провела языком по сухим губам.

Левой рукой я поднял подушку вместе с ее головой и плечами, а правой поднес к губам недопитый стакан с чаем. Алена открыла глаза – мне показалось, она вернулась откуда-то из небытия, – обвела взглядом комнату, увидела стакан с чаем и выпила его маленькими, с паузами, глотками. Я хотел опустить ее назад, но она тихо сказала:

– Еще… пожалуйста…

Мне пришлось выпустить подушку, но Алена продолжала сидеть, и я смог налить ей еще чай из термоса. Пришлось, однако, ждать, пока он остынет. Сидя в кровати и глядя на свои закутанные пледом ноги, она сказала:

– Полотенце… мне жарко…

Я поставил на стол стакан с чаем и подошел к ней с полотенцем, чтобы обтереть ее, но она отклонилась:

– Нет, я сама…

Я психанул:

– Сидеть! Не двигаться!

Она обреченно застыла на месте, и я стал обтирать полотенцем сначала ее потные плечи и шею под слипшимися влажными волосами, потом под мышками и меж грудей, затем спину, локти, живот…

– Знаешь, – сказал я, усмехнувшись, – во время службы в армии я лежал в армейском госпитале. Там медсестры ставили на тумбочку новоприбывшим две баночки с надписью «анализ мочи» и «анализ кала». А старики-«деды» ставили рядом баночку с надписью «анализ пота» и заставляли салаг укрываться двумя матрасами, потеть и выжимать пот в баночку…

Она вымученно улыбнулась и хотела что-то сказать, но я упредил:

– Молчи. Твои простыни тоже можно выжимать. Сейчас мы их сменим…

И так это продолжалось еще часа полтора – я принес свои, из своей комнаты простыни и пододеяльник, вытащил из-под Алены ее влажные и перекатил ее на сухие, а потом снова – пока ее простыни сохли на горячих батареях парового отопления – поил ее чаем с коньяком, обтирал и опять менял простыни.