Ирина Зарубина - Госпожа следователь Страница 41

— Эй! — нетерпеливо повторил голос. — Вы куда делись?

— А кто такая Верка? — уклончиво поинтересовалась Клавдия, преследуя сразу две цели: первая — дать понять загадочному Храпицкому, что она внимает его информации, вторая — окольными путями выяснить, кто же он такой, черт возьми. — Верка-бомжиха, вы сказали?

— Ага, — подтвердил голос. — Ошивалась у меня на участке, ничего не мог поделать. Соседи на нее жаловались, жильцы, — мол, одним своим видом детей пугает… А после случая с пожаром ее никто не видел.

Клавдия вспыхнула. Хорошо хоть, она была в кабинете одна.

В памяти тут же всплыло лицо участкового Александра Борисовича, его старомодные рыжие бакенбарды и вращающиеся, будто на шарнирах, глазные яблоки.

— Я тут, по вашей просьбе, огромную изыскательскую работу провел, — между тем продолжал участковый. — Опросил всех старух на предмет подозрительных личностей, не ошивался ли кто? Нет, говорят, подозрительных не было. А вот Верку уже дня три-четыре никто не видел, и Генка как под землю провалился. То возле каждого пивного ларька его встретишь, а тут — нету Генки, и все!

Клавдия нервным, почти автоматическим движением пролистнула высокохудожественные фотоснимки Вени, сделанные на месте происшествия.

— Скажите, Александр Борисович, не могли бы вы припомнить, были ли у этих ваших пропавших подопечных какие-нибудь особые приметы?

На другом конце провода озадаченно зачмокали губами.

— Вроде ничего такого, — наконец произнес участковый. — Верка была роста среднего, худая… одевалась как попало. Бомжиха, она и есть бомжиха. Часто пила вместе с Генкой. Не просыхали, можно сказать. Ну а Генка — около метра восьмидесяти, сутулый, тридцать пять лет… залысины большие…

Клавдия рассматривала обуглившиеся тела на фотографиях, заботливо обрисованные контровым светом, — так, что и вовсе не понять, что именно изображено в кадре.

— А зубы? — тоскливо поинтересовалась Клавдия. — Может, с зубами у них не все в порядке было?.. По зубам мы попытались бы идентифицировать трупы.

— Я участковый, а не дантист, — буркнул Александр Борисович.

— Ясно. В таком случае, не припомните, рассказывали ли они вам что-нибудь такое… — Дежкина замолчала, будто сама не понимала, что именно «такое» могли сообщить о себе участковому милиционеру двое забубенных алкоголиков.

— Ну, с Генкой не особо поговоришь. У него одна тема: «Больше не буду, гражданин начальник». Бесстыжий, когда завяжешь с выпивкой? — «Больше не буду, гражданин начальник». Когда перестанешь пугать своим видом жильцов? — «Не буду, гражданин начальник». Когда на работу пойдешь? — «Больше не буду…» Заладит, как испорченный патефон, свое «не буду», — просто противно становится. А с Веркой чего разговаривать — она ведь немая!..

Клавдия даже вскочила от неожиданности.

— Как — немая?

— Очень просто. Мычала себе что-то под нос, и все дела. Одно слово, убогая. Я ее и не трогал. Ну, думаю, пусть уж ночует по подвалам, раз деваться ей некуда. Вреда от нее не было, и ладно… Алле, вы меня слышите?.. Вы куда-то пропали, алле!..

Дежкина застыла, направив взгляд немигающих глаз на серую стену напротив.

Стена была абсолютно гладкая и чистая, ровно выкрашенная масляной краской.

«Алле!., алле!..» — возбужденно журчала трубка, но следователь не реагировала.

Она вспомнила скорчившуюся обгорелую фигуру в углу кухонного помещения. Бомжиха Верка умирала в мучениях, но она не закричала. Она была немая!

Вот какая странность не давала покоя Клавдии все это время. Голосистая Ирина Журавлева, любовница Черепца, должна была орать так, что звенели бы стекла соседних домов, а из пылающей квартиры Харитонова не донеслось ни звука.

Итак, картина преступления сразу обрела ясность и законченность.

Обгорелые трупы должны были засвидетельствовать, что дело чисто и имел место всего лишь трагический случай.

Хозяин с подружкой сгинули в пламени, и кто усомнится, что тела принадлежали другим!..

На руке мужчины обнаружился оплавленный браслет часов, которыми так любил похваляться Хорек.

На голове женского трупа запеклись остатки синтетического парика, непременной принадлежности туалета Журавлевой.

Бомжихи в париках не ходят, а у хронических, беспробудных алкоголиков нет дорогих браслетов.

Взрыв, происшедший в квартире, казалось, уничтожал последние улики.

«Что мы имеем в итоге?» — задавала себе вопрос Дежкина.

Харитонов и Журавлева, разыскиваемые по смехотворному делу о пропаже дворняжки, поджигают дом и организуют двойное убийство, дабы замести следы.

Конец с итогом не сходится, как сказала бы бухгалтерша Симочка, выдающая зарплату всему составу прокуратуры.

Что может замкнуть цепь, на полюсах которой — убийства и похищенная собачка по кличке Фома?..

Рэйдж?

Клавдия медленно опустилась на стул.

Черепец сказал, что Фома обучен редкостному делу: он способен обнаружить среди сотен запахов единственный искомый.

Похищенная собачка… пропавшая Журавлева, обслуживающая чуть не весь столичный хай-класс… взрыв и пожар на квартире ее любовника — и, надо думать, сообщника — Дениса Харитонова… трупы мужчины и женщины, которые должны были, по мысли преступников, сбить следствие со следа…

Из-за чего случились все эти события, временами комические, а после трагические, если не из-за рэйджа!..

— Спасибо, — сказала Дежкина в трубку, — я вам перезвоню.

Вероятно, участковый Александр Борисович был весьма изумлен подобным исходом разговора и еще долго сжимал в руках коротко попискивающую трубку, вращая в недоумении своими огромными глазами-шарами.

А Клавдия уже направлялась на третий этаж, к кабинету горпрокурора.

10.09–12.17

Слесарь Митя возился у дверей приемной, снимая прежнюю табличку и водружая на ее место новую.

Рядом охала и вздыхала Люся.

Одного взгляда на секретаршу было достаточно, чтобы понять: случилось наконец то, что и должно было случиться.

Власть сменилась.

Всеволод Константинович Самохин, управлявший коллективом городской прокуратуры, оставил грозный пост.

«Стасюк Роман Тарасович», — гласила новая табличка.

Люся закатила глаза и всхлипнула.

— Ничего, — сказала Клавдия, — не переживай. Цари уходят, а свита остается.

— Хорошо тебе говорить! — запричитала секретарша, направляясь к столу, на котором царил непривычный беспорядок — в полном соответствии с настроением хозяйки. — Тебе-то что! — прибавила она, наливая из графина воды и запивая таблетку. — А мне Всеволод Константинович был как отец родной, и что я теперь без него буду делать!..

Она повалилась в кресло, горестно закрыв лицо ладонями.

Клавдия терпеливо пережидала.

Уж кому-кому, а ей — как, впрочем, и всем остальным сотрудникам прокуратуры — было отлично известно, как воевали меж собой Самохин и его верноподданная Люся.

Нередко даже в дальних закоулках здания отражался зычный глас прокурора, мечущего громы и молнии, и Люся вылетала из приемной как ошпаренная, и выла на бегу, и вопила, правда полушепотом, что такого деспота и самодура еще свет не видывал, и пусть он поищет себе какую-нибудь бестолковую дуреху в секретарши, и она посмеется, когда дуреха даст Самохину отлуп по полной программе.

— Я не я буду, — тараторила Люся, изливая душу очередному сослуживцу и жалостливо заглядывая при этом в глаза, — если она не даст оторваться этому старперу, и тогда он все поймет!..

Выходит, не судьба была понять бывшему начальнику, какая редкостно замечательная работница ходила у него в секретаршах.

— Ну и как тебе новый? — поинтересовалась наконец Клавдия.

Люся заскулила, точно от зубной боли.

— Лысый, — сообщила она, как припечатала, — и в очках. Мне не понравился.

— Он на месте?

— А? Да. Бумаги разбирает. — Глаза секретарши вдруг сузились. Профессиональным чутьем Люся почувствовала подвох. — Не пущу, — объявила она, выпятив грудь и позабыв о прежнем упадническом настроении. — Роман Тарасович занят. Дайте хоть человеку обосноваться на новом месте, ей-богу!

Клавдия усмехнулась.

— Люсенька, ты никогда не задумывалась, что у нового начальства и методы могут быть иными?

— В каком смысле? — насторожилась Люся.

— По-моему, мне говорили, что Стасюк не любит проволочек. У меня срочное дело, а ты пытаешься его притормозить. Представь, что через два часа прокурор сам вызовет меня и спросит, почему я не явилась к нему раньше… а я скажу: «Люся не пустила…» А?..

Секретарша помолчала, лихорадочно осмысляя ситуацию.