Снова в деле - Андрей Воронин Страница 41

Пил Сорокин от безысходности, не мог ничем другим заниматься, нигде себя больше не видел, а служба до тошноты доводила. Только и забывался тем, что водку глушил. Да и взятки Сорокин не любил брать. Конечно, приходилось иногда брать; когда понимал, что с такими людьми связался, что и самому слечь можно, тогда и соглашался.

Сейчас Сорокин сидел за столом в своем кабинете, закрыв все папки с текущими делами и глядя в одну точку – на аквариум, наблюдал за рыбками, чтобы немного отвлечься. В последнее время что-то совсем не везло на дела, которые было бы интересно довести до конца. Так, скукотища, в основном бытовые убийства, кражи, разбои, все типичное, повторяющееся изо дня в день, а когда-то, еще не так давно, интересные дела были. «Вот именно, что были, – мрачно ухмыльнулся Сорокин. – Докопался до самого интересного, и ларчик прикрыли. Все, хватит, сказали, Сорокин, слишком много знаешь. А потом сами же о коррумпированности госаппарата говорят, аппаратчики сраные».

Сорокин снял пиджак, повесил его на спинку стула, сел, подложив руки под подбородок, и задумался. Десять лет он уже сидит в этом кабинете, до полкана дослужился, а дальше ни-ни. Сорокин в который раз уже подумал о деле Тихого. Засело оно в его сознании как заноза, такое чувство было, что не доглядел что-то, мог бы еще как-то поднапрячься. Сомнительно, чтобы там инсценировка была, в такие сказки Сорокин не верил. Однако нашел же он там на лестничной площадке кусочек клейкой ленты, обыкновенный кусочек, отправил его на экспертизу, все совпало, выяснилось, что этим кусочком был заклеен рот Тихого. И какое же интересно может быть самоубийство, когда человек сам себе на рот ленту наклеил, а потом повесился. Это что, для того, чтобы громко не хрипеть? Сорокин так и заявил своему начальнику, а тот возьми и отстрани его от дела. А раз начальник отстранил, то прокурору жаловаться тем более не следовало, они всегда заодно. А узнает начальник, что Сорокин капает на него потихоньку, – устроит ему «сладкую» жизнь. И вот Сорокин теперь по уши завален кражами и грабежами, а то дело так и не расследовано, хотя можно было покопать глубже… И он бы раскопал, имелись кое-какие соображения, но его отстранили. Интересно, сколько на этом начальник лаве поимел? Сорокин знал, что его начальник не наивный студент и сам все прекрасно понимает, но тем не менее для чего-то прикинулся дураком и осадил Сорокина. Наверняка делает, как сверху велят.

Закипел чайник, Сорокин медленно поднялся, потянулся, устав от долгого сиденья, бросил ложку кофе в чашку и залил крутым кипятком. Кофе он пил простой, чертовски крепкий; за день как три кружки высадит, так потом всю ночь спать не будет, тем более что у него сегодня дежурство. Разве что отлучится вечером на Патриаршие, чтобы встретиться с Забродовым. Давненько не виделись. Они скорее не друзья, а хорошие знакомые, но все равно увидеться стоит, все-таки воюют по одну сторону баррикад.

«Хорошо бы, если б я как Забродов мог, – с завистью подумал Сорокин. – Не сознается какой-нибудь гад, а я его повоспитываю, как Илларион, и он все начистоту выложит. Только жаль, нельзя мне такими методами пользоваться. Это Забродов может и по морде заехать, и выстрелить, он на все способен. Что ни говори, как ни сравнивай, а все равно такой, как Забродов, десять ищеек переплюнет. Забродов плюнет на все процессуальные сроки и возьмется за дело так, что результат обязательно будет. Ему так можно, а мне нельзя. Где тогда справедливость? Или моя работа изначально неблагодарная? По-другому и быть не могло, а я, дурак, не догадывался, когда шел.

Он снова задумался о своей жизни, отключившись от служебных дел, как задумывался всякий раз, когда курил или пил кофе. Хотя все равно не всегда получалось, особенно когда ведешь серьезное дело, а против тебя матерый волк. Иногда целый день только и думаешь о работе, даже заснуть не можешь, как все нормальные люди, а только без толку с одного на другой бок переворачиваешься и размышляешь, как расколоть волчару, отъявленного рецидивиста. Иногда срок задержания заканчивался, и он отпускал преступника. Такие случаи были в его обширной практике, когда Сорокин не мог ничего откопать и был вынужден отпускать гада, а коллеги еще подтрунивали, сволочи. А как обидно было потом, когда его во второй раз брали и твой коллега всем хвастался, что у Сорокина, мол, кишка тонка, а я справился. Тяжело переживал Сорокин такие неудачи, очень тяжело, и всю свою злость переносил на других.

Сорокин выпил одну чашку кофе, устало зевнул и с тоской подумал, что сегодня придется бодрствовать. Мысли текли неспешно, даже как-то вяло, словно в какой-то переходный момент своей жизни Сорокин решил, что много думать вредно и что это приводит к плохим последствиям, как уже не раз доказывал его личный опыт. Почему-то не всегда его инициатива находила отклик у начальника, а чаще наоборот, когда тот советовал не заниматься изобретением велосипеда, а вместо этого лучше разобраться с глухарем.

«Да, кстати, с чего это ты решил, что мог бы чем-то другим заниматься в жизни? – Сорокин задал себе этот вопрос, от ответа на который зависело его дальнейшее настроение. – Может, там бы тоже завыл от скуки и думал бы, что вот, дескать, хорошо сыскарем быть, распутывать интересные дела, жизнь какая у них насыщенная и с приключениями. Думал бы о всякой этой романтической ерундистике и жалел бы, что променял свою жизнь на подсчет цифр, чертежи, рутинный труд с утра до вечера и затхлое существование. Так что, Сорокин, держи хвост пистолетом. Выходит, что это твоя судьба. А от судьбы, как известно, не убежишь, везде тебя достанет. Так что будь сыскарем, души этих гадов и лучше радуйся, что сам не пополнил их ряды, не стал каким-нибудь ублюдком, который мать за пенсию лупит или за мобильник кирпичом голову крошит. Делай свое дело и не жалуйся. Кто-то ковыряется с цифрами, кто-то тела и души врачует, а ты на судьбу человека тоже влияешь, причем значительно».

На следующий день