Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции Страница 42

— Зачем ему это?

— А видно, самолюбие потешить хочется. Вон, дескать, мы какие! Смелые и лихие! Только похищенное надо еще в деньги превратить, продать… Сейчас они покупателей бросятся искать, скупщиков краденого, а так как в этих делах лопухи полные, обязательно засветятся. А нам бы только за кончик веревочки ухватиться, а там уж мы его не выпустим…

— Но почему они не могли проделать это с меньшим шумом, зачем было устраивать взрывы?

— Потому что спешили очень, Алеша, — вздохнул Тартищев, — опытных взломщиков сейфов среди них нет, поэтому решили воспользоваться динамитом. — Он покачал головой. — Надо ж додуматься было до подобной заразы! Весь заряд в кулаке умещается, а беды сколько наделал. Говорят, в столице это уже не в диковинку — бомбы динамитные в людей метать. Не приведи господь, если подобная мода и до нас докатится. — Он широко перекрестился. — Ас виду ничего особенного. Вроде куска мыла, а дел-то натворили…

— Федор Михайлович, — Алексей сделал попытку перевести разговор в другое русло, — наверное, мне следует съездить к Синицыной и рассказать о ночном происшествии. И о том, что найден шестой камень.

И посмотрю, какое впечатление произведет на нее это сообщение.

— Возможно, ты прав, — достаточно неопределенно ответил Тартищев и, взяв браслет в руки, разобрал его на составные части и заменил фальшивый камень на настоящий. Затем взял в руки лупу и внимательно рассмотрел каждую деталь. И, оторвавшись наконец от созерцания злополучной безделицы, ставшей причиной смерти почти десятка человек, недоуменно хмыкнул. — Кажется, тут и вправду что-то изображено. Смотри, — он пододвинул верхнюю часть браслета Алексею. — Я поначалу думал, что это орнамент, а нет, приглядись внимательнее. Очень уж этот рисунок напоминает священную для местных жителей гору Каштулак. Вспомни, Синицына говорила, что в предсмертной записке отца тоже что-то про эту гору упоминалось… Я думаю, не случайное совпадение… — Тартищев ткнул пальцем в рисунок. — Вот они, пять вершин, причем на рисунке, как и в действительности, третья вершина слева — самая высокая. Только вот не пойму, что это за кружок такой на ней изображен?

— Может, вход в пещеру отмечен?

— Может, и вход, — согласился Тартищев, — только почему крест-накрест перечеркнуто? Или это знак, что именно в этом месте спрятан клад?

— Не думаю. Слишком все просто. Как говорят, на дураков рассказ. Стал бы Прохор тогда гоняться за изумрудами, если бы разгадка была только в верхней части браслета. — Алексей склонился над украшением и ткнул пальцем в его нижнюю часть. — Обратите внимание на этот значок, Федор Михайлович. Тоже окружность, равная по величине верхней, но крестик находится внутри ее и, в отличие от первого, не косой, а прямой. Да, а здесь что-то, кажется, нацарапано. — Алексей потянулся за лупой и через мгновение радостно вскрикнул:

— Посмотрите, Федор Михайлович, тут цифры выцарапаны, наверное, иглой. Кажется, тридцать восемь или пятьдесят восемь…

Тартищев живо перехватил у него лупу и браслет.

Несколько мгновений пристально всматривался в едва различимые цифры. Потом с одобрением посмотрел на Алексея:

— Глазастый! Действительно пятьдесят восемь. — И взял в руки изумруд, принадлежавший Марии Кузьминичне. — А вот главного не углядел. Все-таки, чует мое сердце, разгадка в этом камне. — Он перекрестился, достал из сейфа кинжал с длинным узким лезвием, поддел камень и отделил его от серебряного основания.

Алексей вытянул шею от нетерпения, а Тартищев недоуменно покачал головой.

— И здесь тоже крестик. Как раз между нижним и верхним рисунком. Очень грубое изображение, но чем-то смахивает на католическое распятие. Да-а, — протянул он озадаченно, — сплошные крестики, а в итоге — сплошные нолики. Китайская грамота, да и только.

— Вряд ли это китайская грамота. Думаю, люди сведущие быстро догадаются, что к чему. И первая среди них — Анастасия Васильевна.

Тартищев взял в руки кинжал и проделал ту же операцию с остальными камнями. Но ничего на этот раз не обнаружил.

Он разочарованно покачал головой:

— Пусто. Выходит, что рисунок на центральном камне в самом деле что-то означает. Но не так все просто, Алеша, как ты предполагаешь. Лабазников никогда в простачках не ходил. И я совсем не уверен, что эти рисунки действительно указывают дорогу к кладу.

Вернее всего, это последний в его жизни розыгрыш.

А Василий Артемьевич горазд был на подобные шутки, зачастую очень злые и обидные. — Тартищев вновь вольготно развалился в кресле. — В свое время много разных слухов роилось вокруг его гибели, в том числе и тот, что Прохор его якобы с обрыва сбросил. Я в то время только начинал работать в Североеланске. Этим Делом более опытные агенты занимались, но точно знаю, Прохора спасло то, что обнаружили предсмертную записку Лабазникова.

— Не вяжется здесь что-то, Федор Михайлович, — продолжал стоять на своем Алексей, — зачем ему было затевать эту историю с женитьбой, договариваться о венчании, покупать кольца… Я не думаю, что Мария Кузьминична обманывала меня. Лабазников настроен был серьезно.

— А по-моему, у него от постоянных пьянок в голове что-то сдвинулось. И все эти разговоры, о кладе в том числе, чистейший бред сивой кобылы. Послушай, что я тебе расскажу про папеньку Анастасии Васильевны и несостоявшегося жениха твоей бывшей хозяйки. — Тартищев усмехнулся. — Колоритная была личность, ничего не скажешь. В то время, когда он по-особому сильно гусарил, любимым местом разгула местных купцов был трактир «Яр» по Моховому переулку. Занимал он целых два этажа и принадлежал купцу Курчатову. Сейчас его и в помине нет. Лет десять назад он полностью выгорел. Говорят, цыгане его подожгли в отместку за то, что один из завсегдатаев надругался над певицей из цыганского хора, а потом ославил ее перед гуляющей публикой, что она, мол, за деньги ему отдалась. Но это к делу не относится, — махнул рукой Тартищев. — Словом, был «Яр» местом такого разгула, о котором в других трактирах и не помышляли. В отдельных кабинетах отводили душу и купеческие сынки, и их папаши с бородой до пупа. Иной раз загуляют на неделю, а потом жалуются с похмелья:

«Ох, трудна жизнь купецкая: день с приятелем, два с покупателем, три дня так, а в воскресенье разрешенье вина и елея — и к „Яру“ велели…» Говорят, это Лабазников ввел обычай — начало каждого дела в трактире обмывать. Впрочем, завершение его тоже хорошо отмечали. Бывало, по неделе гулеванили. Из одного трактира в другой переходили, но начинали гульбу непременно в «Яру», на верхней его половине, а заканчивали на нижней — в подвале. Окон там не было. Духота и вонь от табака, газа, сапог и кухни стояла страшенная. Песни, ругань, пьяный гогот, но женщины туда не допускались. Разговаривать было невозможно, орали друг другу на ухо. Народу всегда — прорва. А к вечеру и вовсе яблоку негде упасть. И все потому, что порции там были огромные, а цены — аховые. Сам посуди: водка — рубль бутылка, разные там портвейны, мадера, вина лиссабонские московской фабрикации от рубля или чуть выше, шампанское в пределах двух рублей… Сам Лабазников сильно любил побезобразничать спьяну. Устроит мордобитие или разгром в трактире и только спрашивает: «Скольки?» Вынет бумажник, заплатит и вдруг ни с того ни с сего хвать бутылку шампанского — и по зеркалам. Шум, грохот, а он за живот от смеха хватается. Набежит прислуга, буфетчик..:

А он опять спокойно достает бумажник и спрашивает:

«Скольки?» Платит не торгуясь и снова бутылку — хрясь о прилавок! — Тартищев поморщился. — Форменное скотство, конечно, но деньги — великая сила!

Многое списывалось на его веселый нрав и широту души. Пока, конечно, деньги платил.

— Вы что ж, это все своими глазами видели? — удивился Алексей.

— А как же, — усмехнулся Тартищев — Я ведь околоточным начинал в свое время. Босота разная меня сильно боялась. Рука у меня тяжелая, а если еще и пинка отвешу, то надолго, скажу тебе, запоминалось. Так что, бывало, издалека заметят, и понеслось по околотку: «Турок, турок идет!» А почему «турок», до сих пор не пойму, видно, из-за усов да головы черной. Она ж у меня как осмоленная была.

— А Прошку встречали?

— Честно сказать, не помню, если б знать наперед, что понадобится, обязательно запомнил бы. — Федор Михайлович вновь взял в руки браслет, внимательно оглядел его и отложил в сторону. — Ты на всякий случай крестики эти срисуй, вдруг пригодится, хотя, на мой взгляд, эта история с кладом выеденного яйца не стоит. — Он задумчиво посмотрел в окно и неожиданно горестно вздохнул:

— Гнусное это дело, Алексей, в прошлом копаться, почему-то всякая дрянь вспоминается, словно и не было ничего хорошего. К примеру, тот же Лабазников как-то возвращается после нескольких дней запоя ночью с приятелем на лихаче. Ему отворяют ворота, а он: «Не хочу в ворота, ломай забор!» А забор сажени три высотой из ошкуренных бревен. Но сам знаешь, слово хозяина крепко, а кулак и того крепче.