Григорий Ряжский - Музейный роман Страница 42

Чуть погодя потекла искусственная лесополоса, тоже не бог весть какая шикарная. Но это уже были взрослые деревья, и каждое, подумалось ей, со своей понятной судьбой: посадили, взрастили, теперь будет жить, ожидая смерти в силу возраста или во исполнение чьей-то нужды. По крайней мере, особо мучиться не над чем, просто надо дождаться очереди, на жизнь или на смерть, как повезёт. Вот так и ей, наверно, Еве, не знавшей родства, надлежит просто жить. Жить и ждать завершения одной музейной экспозиции и открытия следующей, каждый раз надеясь, что очередное чудо искусства обогнёт её грусть стороной, сделав так, что ещё сколько-то после закрытия будет вспоминать она чудо то и радоваться. А может, если снова повезёт, то напорется на самбу-румбу-ча-ча-чу, которая, как и раньше, напитает сердце глуповатой и пустой надеждой на то, что и сама не хуже сумела б, кабы не премудрая нога, забери её тёмный леший лесной.

Внезапно пришло в голову: а ведь ни разу в жизни не гуляла в зимнем лесу! Ну да, так и есть, хромые не гуляют, коли не колясочники и коли не возят их специальные люди. А такие, как она, чаще попросту наблюдают от своих низин и уже доваривают в мыслях и красоты, и нечистоты миров и земель и доступных, и недостижимых. «Господи… — подумала она, — там же, в глубине леса, наверняка растут огромные ели, и у них пушистые-препушистые лапы, и если тронуть такую ветку рукой, то тут же сорвётся ком чистейшего лесного снега и упадёт тебе за шиворот. И побежишь тогда от этого места как полоумная, тряся головой и походя выбирая рукавицей снег, угодивший на твою тёплую шею, враз остывшую и отвердевшую холодом. Но тут же забудешь про это, потому что уже поймаешь себя на том, что вновь стоишь замерши, разглядывая на руке своей маленькую белую снежинку, ажурную ангельскую звёздочку, будто сделанную специально для тебя небесным мастером-ювелиром. Это же произведение искусства — но только чьё оно? И сразу — обратно… и снег поскрипывает под ногами… под ногой, под одной здоровой ногой, потому что под другой снег скрипеть не станет, а будет лишь шуршать, когда проклятущая нога эта, едва отрываясь от морозного наста, будет перемещаться по ходу тела, помогая себе резиновым набалдашником в том месте, где оканчивается чёртова палка…»

Ехала, не надеясь ни на что. Так решила сама. Закрыть это, по существу, не начатое дело, удостоверившись в дальнейшей безысходности поисков тёмного прошлого. Однако время, выпавшее по оказии, позволяло совершить и такой бессмысленный шаг. Тем более что эти пустые недели всё равно занять было нечем. Пётр Иваныч, прихватив Зину, умотал в деревню к родне. Качалкина, сердитая получившимся оборотом дел, ушла, даже не попрощавшись с ней, будто часть вины за негаданный отпуск лежала на соседке по залу. Программа ТВ по разделу культуры тоже не обещала радостей, за исключением всё ещё отторгаемого душой балетного спектакля. На этом список наслаждений исчерпывался, и потому идея недлинного путешествия, которое затеяла Ева Александровна, как бы попросилась сама, подкатив из-за угла и на какое-то время поджав ей дыхание. Да и денег вся поездка, просчитанная с учётом проживания и сбора сведений, стоила не очень. Сумма сделанной ею калькуляции вполне билась со скромным отпускным содержанием. И даже оставляла чуть лишку.

К обеду она сошла на станции Малоярославец. А сойдя, задумалась. Воображённая накануне удобопонятная картина действий медленно рушилась, в то время как слева, справа и позади неё по-прежнему длилась чья-то деятельная жизнь. Люди суетились по делам и нуждам, некоторые невольно задевали её палку сумкой или сапогом, грузчики катили вдоль платформ свои плутовские тележки, не обращая внимания на хромую, скромно одетую дамочку без поклажи. Даже воробьи, неотличимые от своих «товарных» собратьев, чирикали, несмотря на мороз, точно так же равнодушно и беспредметно.

С того момента как она покинула эти места, минуло, почитай, шестнадцать лет. Немало, подумала Иванова, но и не смертельно. И похромала в сторону площади. Там она, приметив местного возилу вполне трезвого вида и с незлым лицом, двинулась по направлению к его изрядно езженной тачке времён накопления первого капитала. Достигнув обоих, вежливо поинтересовалась:

— До горзагса не доставите, уважаемый?

— У нас их два, уважаемая, — равнодушно отозвался возила, моментально вполглаза оценив исходные данные потенциальной клиентки, — вам до какого, на Московской, девять, или до старого?

— Мне туда, к какому дешевле ехать, — не растерялась Ева Александровна, — а там посмотрим. Сколько будет стоить?

— Ну, значит, в старый, туда ближе, но стоить будет так же, потому что дорога кривей и хуже.

— Так сколько же? — повторила она свой вопрос.

— С вас много не возьму, — покосился он на её палку, — четыре сотенных дадите, и сойдёмся.

— Хорошо, — согласилась Ева, — но в таком случае едем на Московскую, коль уж вам всё равно.

Где-то, видно, в подсчётах мужиковых не сошлось. Судя по всему, не учёл, что с подобной лёгкостью можно попросту взять да поменять учреждение и маршрут. Однако ничего не сказал, просто, молча сплюнув в снег, кивнул на заднюю дверь:

— Занимайте, дама.

С этого момента начиналась другая, малознакомая жизнь, отделённая от маршрута Товарное-центр-Товарное целым миром чужих, совершенно незнакомых людей, с которыми ей теперь предстояло столкнуться накоротке. Этот тёртый, как видно, и неулыбчивый дядька-таксёр стал первым в путешествии Евы Александровны в край собственного прошлого.

Они тормознули у здания загса, Ева рассчиталась и вышла. Он так и остался сидеть за рулём, не оторвав от сиденья зада, не сделав попытки оказать хромой пассажирке минимальную помощь. Нужно было что-то решать, теперь уже ей самой не хотелось вот так просто взять и расстаться с неучтивым водителем. Сделав шаг в сторону, она обернулась и, глянув мужику в глаза, негромко произнесла:

— Вам, Николай, непременно нужно сменить тормозные шланги. Левый протёрся, и днями, если вы не обратите на него внимания, он лопнет и жидкость выльется на дорогу на приличной скорости. Вы станете тормозить, но будет поздно, вас занесёт и с размаху стукнет о встречный грузовик… — Она подняла глаза в небо и, едва заметно сжав веки, ещё немного подумала. — Номер у него будет девять-шесть-четыре или… девять-восемь-четыре, буквы и регион не разберу из-за грязи. Вы останетесь живы, но обретёте неподвижность до конца дней, однако в любом случае виновным признают вас.

Николай слушал хромую, чуть приоткрыв рот и замерев головой, прислонённой к наполовину оттянутому вниз стеклу с водительской стороны. Внезапно губа его дёрнулась, но глаза при этом всё ещё оставались каменными. Он уже успел слегка ошалеть от услышанного, но разум ещё не сподобился до конца поверить в происходящее. Он был в процессе. Тем временем Ева доколачивала свой безжалостный гвоздь.

— Галя ваша после этого проживёт с вами около полугода. Потом ей это надоест, она с вами разведётся и поделит вашу трёшку на первом этаже. И уедет в Обнинск, с Ниной, дочкой вашей. А собаку не возьмёт, оставит вам, посоветует, чтобы её выучили на поводыря, если вдруг ослепнете. Но могу вас успокоить, если вам это как-то поможет, она так и так ушла бы, но только немного поздней. У неё есть человек, она с ним регулярно живёт как с мужчиной, вы служили с ним в одной части и продолжаете дружить до сих пор. Сергей, кажется, верно? — И вопросительно глянула на возилу.

Тот молчал, застыв всё тем же каменным идолом, продолжая переваривать железный лом, какой с размаху всадила ему в кишки эта случайная хромая пассажирка, явившаяся прямиком из ада. Слабый воздушный пузырь над его верхней губой на глазах Евы Александровны медленно надувался недобрым воздухом, однако, прихваченный быстрым морозцем, не лопался и так и продолжал держаться в надутом до отказа состоянии.

Она развернулась и, прихрамывая, направилась в сторону загса, уже зная, что дядька этот, придя в себя, поверит в каждое слово её отвратительного вердикта и тем самым спасёт себе жизнь. И сохранит неустойчивый брак. Нина же, дочка, будет иногда звонить ему из Обнинска, вяло поддерживая родственную связь, но со временем звонки эти сделаются реже и в конце концов прекратятся вовсе. Затем она сменит номер, чтобы свести контакт с отцом до вероятного минимума, и втайне от родителей сделается трассовой проституткой, надёжно заняв отдельное место на Киевском тракте. Однако об этом Николаю было знать уже не обязательно.

Она же, Ева Александровна, просто между делом размяла себе мозг в районе затылка и подровняла глаз. А заодно бескорыстно спасла человеческую жизнь. Всё по-прежнему работало, не сбоило, картинка шла устойчивой и качественной, фокус был отменным, как не подвела и слышимость. Но вот только счастья это не приносило. И никак не добавляло удачи.