Елена Арсеньева - Любимая девушка знахаря Страница 42

– Скажу! – завопил Вассиан нечеловеческим голосом.

И Тимка каким-то чудом успел направить топорик не на его босую, с черными от грязи пальцами ногу, а в комель выворотня. Топорик в полете аж свистнул. Марусе почудилось – от разочарования, что не отведал свежей крови. Она взвизгнула, живо представив, какой ужас тут мог бы сотвориться сейчас, – и подавилась визгом.

– Заткнись, – буркнул Тимка, чуть покосившись на нее, хотя надобности в острастке уже не было, у Маруси от страха само собой гортань свело. – Ну, Вассиан, признавайся, где Максимов мешок?

Вассиан бормотал что-то невнятное, однако, похоже, Тимка его отлично понимал, потому что отошел от него на несколько шагов, спрыгнул в одну из ближних ямин, скрывшись в ней по пояс, и приблизился к огромному, наполовину выкорчеванному, наполовину застрявшему в земле пню. Пролез под его корнями, висевшими над ямой, словно клубок змей, скрылся под ними... Маруся следила затаив дыхание, да и Митюха, и чуть очнувшийся Вассиан глаз с него не сводили...

– Есть! – возбужденно заорал вдруг Тимка. – Есть мешок!

Наверху, в развалинах, загрохотало так, что все сексуальные фантазии и разные такие извращения напрочь вылетели из головы Алёны. Она увидела, как сверху валится что-то неразличимо-тяжелое, и успела понять, что это падает Понтий. Парень тяжело рухнул на пол подземелья и замер, оглушенный, не успев осознать того, что было понятно Алёне: вслед за ним, практически на него проваливается под тяжестью сдвинувшихся наверху балок весь свод.

Алёна рванулась вперед, схватила Понтия за плечи и попыталась поднять, крикнув:

– Скорей! Завалит!

Он сориентировался мгновенно и не вскочил, не побежал, что было бы практически бессмысленно – ну кто способен бежать, согнувшись в три погибели, да на полусогнутых?! – а пополз просто-таки с нечеловеческим проворством в сторону. В какую – направо или налево, – Алёна не была способна понять из-за своей уже упоминавшейся топографической тупости. Но, повинуясь инстинкту женщины, которая всегда следует за мужчиной (оказывается, эти инстинкты, хоть и подавленные и, можно сказать, задушенные, живучи до необыкновенности во всякой, даже самой фуриозной эмансипатке, какой была и наша героиня!), тоже поползла, нет, правильней будет сказать – побежала на коленях за ним.

Глухо, тяжело ухнуло за спиной. Чудилось, весь мир содрогнулся – нагроможденье балок обрушилось, увлекая за собой землю и снег. Алёна успела понять, что неминучая смерть под обвалом вновь продефилировала мимо, не проявив к ней особенного интереса, мысленно возблагодарила Бога за спасение и собралась было ползти дальше, как вдруг обнаружила, что совершенно не может двинуться с места. Ее словно приковало к земле! То есть руки были свободны, ногами она тоже могла перебирать довольно свободно и головой вертела, а вот подвинуться вперед никак не удавалось.

Усмирив усилием воли страх, мгновенно затопивший разум, она попыталась понять, что происходит. Может быть, какая-то балка упала ей на спину и своей тяжестью не дает сдвинуться? Нет, упади ей на спину балка, спина была бы переломлена, факт, но Алёна никакой боли не чувствует. А что, если она не чувствует боли потому, что в сломанной спине парализованы все нервные окончания?! Нет, ерунда. Окажись те самые окончания парализованы, Алёна не смогла бы так ретиво шевелить руками и ногами и вертеть головой. Но что-то ее держит. Что?! Как от этого освободиться? Как понять, что именно зацепило ее и не дает ползти дальше?!

Наша героиня пыталась повернуться и посмотреть, но не могла. Подергалась – и тут же сквозь гул успокаивающейся после обвала земляной тощи донеслось угрожающее потрескивание. Причем стало понятно, что потрескивание вызвано ее резкими движениями.

Она испуганно замерла. Что делать?!

– Эй, ты где? – раздался рядом встревоженный мужской голос.

Алёна от неожиданности подскочила так, что треск раздался вновь. Только на сей раз прозвучал еще громче и гораздо ближе, и она опять замерла.

– Тихо, не дергайся! – скомандовал голос. – Лежи, а то...

– Кто... Кто здесь? – шепнула Алёна.

– Угадай с трех раз, – огрызнулся голос.

До Алёны дошло, сколь глупым был ее вопрос. Нет, ну в самом деле, кто еще тут, в злосчастном подземелье, мог оказаться?

– Понтий, ты?

– А ты думала кто, подполянник, что ли? – сердито огрызнулся тот, и Алёна не поверила своим ушам.

– Ты знаешь про подполянника?! – изумленно воскликнула она.

– Тихо! – прошипел Понтий. – Над тобой такое нагроможденье, что я не пойму, как оно вообще держится. Похоже, кошмарный завал может не только от резкого движения, но и от громкого звука обрушиться. Как лавина в горах.

Алёна замерла. Кажется, даже кровь у нее в жилах остановилась.

– Главное, практически ничего не видно, только какие-то общие очертания, – проворчал Понтий. – У тебя фонаря, случайно, нет?

– Был, – чуть шевеля пересохшими губами, выговорила Алёна. – Но он погас, и я его бросила. Или выронила... толком уже не помню.

– Да не напрягайся, неважно, – утешил Понтий. – Главное, фонаря нет. И не будет. А на улице уже совсем стемнело. Судя по тому, что воздух сюда проникает, пара щелей еще осталась, но толку от этого никакого.

– Слушай, погоди... Ведь скоро придет твоя тетка, и, может, с ней будут Феич с Лешим... – начала было Алёна, однако Понтий раздраженно прошипел:

– Вот только про леших не будем, ладно? Твоей мифологической чепухой я по горло сыт! На всю оставшуюся жизнь накушался, дорогая кикимора!

– Да нет, – тихонько усмехнулась Алёна, – Леший – это прозвище моего... моего двоюродного брата. Ну, того художника, с которым мы к Феичу приехали.

Конечно, она могла бы выразиться более точно: «Того художника, «Форд» которого ты нынче в овраг свалил», – но сочла подобную формулировку некорректной в сложившихся обстоятельствах. Все-таки ее спасение сейчас целиком зависит от Понтия. Так зачем его злить? И вообще, кто старое помянет...

– Правда брат, что ли? – недоверчиво проговорил Понтий. – Ну, раз так...

Он умолк, оборвав фразу, и Алёна не поняла, что он, собственно, хотел сказать.

 Из записок Вассиана Хмурова

Что рассказал дядька Софрон

«На первый взгляд это было самое разумное решение – ведь известно, что фальшивый Стрекалов пробирается в столицу. Однако тот жандарм по фамилии Хомутов не намеревался упустить из своих рук беглого боевика, ради поимки которого он когда-то положил столько сил. Депеши были немедленно отбиты по всем направлениям, расходившимся от Перми, поэтому уже на подъезде к Нижнему путникам снова пришлось уходить от погони. И вот тут-то Софрон повез их тем путем, который не единожды описывала ему покойная мать. Он отвернул от Арзамасской дороги влево, на Богородск, и там почти наудачу свернул снова влево, где стоял покосившийся крест – своеобразный указатель на Богоявленский женский монастырь. Именно близ него лежала деревня Падежино, откуда два десятка лет назад были выселены семьи пришедших из рекрутчины солдат и отправлены по разнарядке на далекий Амур.

В деревне появляться всем троим было никак нельзя. Если Софрон не вызвал бы своим простодушным крестьянским обликом подозрений где угодно, то барственный, породистый Максим и странная, с совершенно не привычной здешнему глазу внешностью Тати неминуемо насторожили бы падежинцев.

Софрон загнал тройку в лес и выпряг лошадей. Беглецы скрылись в чаще. Софрон привел их на заброшенные вырубки, о которых слышал от отца. Это было дурное место – от недалекой мари исходили болезнетворные миазмы, лесорубы и промысловики обходили то место стороной. Однако приамурцы в тамошнем причудливом климате привыкли ко многому. К тому же они не собирались тут засиживаться до осени, когда наступала совсем уж гиблая погода, надеялись, что так или иначе выход найдут. Пока что на месте бывшей вырубки поставили кое-как жилуху – зимовье, как называют в Приамурье, – и решили пересидеть некоторое время.

Софрон был для беглецов единственной связующей нитью с миром. Он пометил короткую, но прихотливую, опасную тропу для выхода из леса, сделав зарубки на стволах, он завалил страшным подобием засеки тропу между двумя близко сходящимися отрогами, он ходил в Падежино, где назывался отшельником, который решил замолить грехи одинокой жизнью в глуши... Это не вызывало недоверия – испокон веков близ монастырей обретался и оседал на время или навсегда странный люд. Софрон был угрюм, появлялся и исчезал, ни с кем, кроме монахинь, и словом не обмолвившись, а те и сами были молчаливы, не пытались нарушить чужую замкнутость.

Недостатка в деньгах не было – Софрон не поленился собраться на ярмарку в Нижний, где продал один, причем не самый большой, самородок. Средств могло хватить надолго!

Зная, что досужие глаза могут следить за ним, Софрон никогда не возвращался к Максиму и Тати короткой дорогой. Ему, таежнику, лесная чащоба Нижегородчины казалась смешной. Поэтому он легко обманывал любопытных, водя их вокруг оврага, внизу которого лежало тихое озеро. В ясные дни, когда солнце отражалось от воды, сверху чудилось, что весь овраг наполнен золотом – расплавленным золотом. Неведомо, кто и когда пустил в мир нездешнее название для него – Золотая падь, однако вскоре оно прижилось, и как-то Софрон услышал его от монашек, у которых (при монастыре была лавка) покупал муку. Эти слова – Золотая падь – поразили парня. Чудилось: кто-то давно знакомый нашептал их ему в уши. И вдруг Софрон вспомнил: да ведь именно о Золотой пади читала ему Тати зачарованные письмена в пещере, пронизанной солнцем и наполненной темной прохладной водой, на которой ее круглые розовые груди лежали, словно цветы лотоса...