Анджей Струг - Богатство кассира Спеванкевича Страница 42

Вбежал Згула, и за его спиной показался дородный маклер Шрон. Молодой директор ерошил свои тщательно зачесанные на пробор волосы, голос у него был неуверенный и срывающийся. Он уже не корчил из себя англичанина.

— Сабилович, что с вами?! Сейчас не до шуток! Что со стариком?!

— Умер… — замогильным голосом возгласил высящийся над креслом Спеванкевич.

— Боже милостивый! — воскликнул Шрон.

— Ничего с ним не случится. Слушайте, Шрон, я подсчитал с карандашом в руке! Слушайте, сто семьдесят пять тысяч долларов чи-стень-ки-ми! А? Колоссальная победа! А?.. Такого еще в этой вашей Польше не бывало!.. Это же операция в масштабах Уолл-стрита… Ха… Ха… Что?.. И все собаке под хвост! Страна нищих — без лада и порядка, без полиции… Теперь все бросятся на меня…

— Каждому из следственного отдела я обещал по тысяче долларов…

— Это еще ничего не значит! Этим из бригады надо пообещать десять тысяч премии, и с сегодняшнего дня каждому в лапу задаток — сто долларов. И через два дня еще по сто!

— Где ж их всех отыскать?

— Я могу это сделать.

— Чудесно! Суйте каждому по сто!

— Лечу!

— Летите! Летите!

— А деньги?…

— Пустяки, дайте из своих.

— Нету!

— И у меня нет. Черт побери всю эту лавочку!

И Згула огромными шагами принялся мерить из конца в конец свой великолепный кабинет, помахивая хвостом драного белья, вылезшего из брюк.

— На что мы можем надеяться? Сегодня Катовицы, сегодня Гданьск, потом еще лодзинский филиал. Я сам принесу к двенадцати последние пять тысяч…

— Да, а правительственный комиссар может меж тем каждую минуту…, — фу! фу! Выплюньте, пан директор, свои слова…

— Министр финансов…

— Казначейство вынуждено вас поддержать! Вы были уже у министра иностранных дел? Он должен нажать на министерство финансов, чтоб заткнуть англичанам глотку… И вы туда не поехали?!

— Как я мог успеть?! Приехал всего час назад и вот, пожалуйста, влопался…

— Вот именно! Именно! Ведь это же vis major[18]. Какой там майор, это вис полковник. Это генерал. Это высшая сила: пожар, землетрясение! Мораторий обеспечен.

В кабинете появился сенатор Айвачинский, надутый и важный, с большим конвертом в руке — глаза смотрят в пол, седые брови вздернуты под самый чубчик; торчащий островком среди обширной как море лысины.

— А вот и вы! Постойте, что это за гримасы?..

— Да, это я. И я с величайшим возмущением протестую: вы злоупотребили моим доверием, мое доброе имя используется для прикрытия грязных махинаций. Я принес заявление, это аргументированный отказ от поста члена наблюдательного совета вашего банка, который…

— Который… Который… Старый шут! Вовремя подоспел! И думать не смей!

— А я смею… Копию настоящего документа я посылаю в редакции всех газет… Этого требует мое достоинство сенатора Речи Посполитой… Моя партия, на чьем незапятнанном знамени начертан девиз «Бог и Отчизна»…

При этих словах Сабилович зашевелился и воскрес из мертвых. Он приподнялся на ручках кресла и прохрипел, словно из бездны:

— Ах ты, подлая тварь… уголовник…

— Добрый вечер, пан директор, как здоровье? — подал голос маклер Шрон.

— Благодарю вас, Шрон… Я умираю… Но не умру, пока не засажу в тюрьму этого негодяя… Иуду без чести и совести… Вместе с этой гнусной скотиной, депутатом Кацикевичем, который незаконно задержал вчера поступления из лодзинского филиала… Якобы для покрытия моих векселей, которые я и выписал-то из чистой вежливости… Оба бандиты и воры, пусть суд решит, который хуже…

— Сегодня в вечернем выпуске «Дым» печатает наше интервью, где мы вместе с моим коллегой Кацикевичем разоблачаем ту подлую интригу, в которую нас втянули, и умываем руки… Мы оба одного и того же мнения: наш молодой парламентаризм должен быть незапятнанно чистым! Это единственная опора нации…

— Послушайте, сенатор, — прервал его Згула.

— Нет! Нет! Я решил окончательно, вы меня знаете…

— Давайте хорошенько рассудим…

— От этого ничто не изменится…

— Но все-таки…

— Что можете вы мне сказать?!

— Послушай, сенатор, я мог бы плюнуть тебе в рожу и спустить с лестницы… Но не теряю надежды, что мы договоримся.

— Ай… Ай! Отпустите меня! Помогите! Полиция!..

Згула, верзила и атлет, крепко держал сенатора за руки. Напрасно дергался и вырывался Айвачинский, приседая чуть ли не до земли, будто капризный ребенок, который сопротивляется насилию взрослого. Маклер Шрон предусмотрительно запер дверь на ключ и сам стал на страже.

— Одним ударом кулака я мог бы выбить все твои вставные зубы вместе с теми настоящими, какие там у тебя еще остались… Но предпочитаю напомнить тебе об акциях «Польского мыла», а также о поставках санитарно-гигиенических материалов. А теперь… Позволь я на ухо…

— Не надо! Не надо! Отпустите меня! Караул!

— Сказать вслух при этих господах?

— Нет! Нет!!!

Згула, не отпуская сенатора, зашептал ему что-то на ухо. Со стороны это выглядело, как если бы он поверял тайны своему лучшему другу. Директор Сабилович снова умер в кресле. Кассир застыл над ним, неподвижный, как надгробное изваяние. Так прошло, наверное, полминуты, и Шрон решил, что этого вполне достаточно. Он раскинул руки и приятным басом, со слащавой улыбкой, разлившейся по его жирной бритой физиономии, провозгласил:

— Мир, шляхтичи, мир! Мы, евреи, никогда не ссоримся в беде. Тут надо похлопотать. Тут надо побегать! Тут надо очень спешить! Мир! Ну!..

Беспрестанно, словно нянька, повторяя ласковые слова и поглаживая сенатора по белому как бумага лицу, Шрон заботливо и нежно усадил его в кресло, в котором тот утонул, — не человек, а тряпичная кукла со свисающими руками, с упавшей на грудь головой.

— Сенатор, дорогой! Отдохнем минуточку. Одну минуточку с часиками в руке! Отдыхайте скорее, как это делал наш великий Наполеон во время своих сражений, потому что через минуточку вы уже звоните в министерство иностранных дел секретарю Стренчинскому…

— Не буду!.. Он и говорить не станет!..

— Тихо! Ша! Отдыхайте!

Маклер сел за письменный стол и снял телефонную трубку. Згула метался по комнате, размахивая руками. Сабилович простерся мертвый. Кассир пребывал по-прежнему в оцепенении, мысль у него была только одна: убедить самого себя, что это не он присутствует в кабинете. Иначе и быть не может, иначе его давно выставили бы за дверь. Весь этот эпизод, казалось, был создан одним только воображением, настолько соответствовал он той сцене, которая при подобных обстоятельствах должна была разыграться за кулисами банка. Временами кассир таращил глаза, потом закрывал их снова, желая убедиться, что зрение, слух и прочие чувства его не обманывают. Перед его носом торчал лысый череп директора Сабиловича, обильно орошенный потом. Ну и череп — истый край долин и плоскогорий… Вот шишка финансового таланта, вот бородавка изворотливости, а вот эта шишечка над ухом — ярко выраженная склонность пакостить ближнему. Спеванкевич не мог сдержаться, прикоснулся пальцем к потной лысине и, напуганный своей смелостью, тотчас его отдернул. И тут же понял: бояться нечего, сейчас дозволено все. Вот так сон…

— Пан советник Лаузиг? Мое почтение, пан советник, добрый вечер, говорит Шрон… Вы уже знаете, в какую беду мы попали из-за этих уголовников… Что? Что?! Пан советник, это грязные сплетни, это клевета!.. Что? Все равно, ваш министр должен нас спасти! Должен! Должен!!! Да нет же!.. Нет!.. Министерство иностранных дел тоже очень и очень вмешается, оно страшно будет нажимать, потому что Англия возмущена, вся Англия — вы понимаете?! За нас парламентский клуб депутата Кацикевича и клуб сенатора Айвачинского, я думаю, ваш министр не захочет ссориться с третьей частью сейма, как раз сегодня, сегодня, пан Лаузиг!.. Еще раз вас, пан Лаузиг, предупреждаю, не подрывайте кредита Польской республики!.. Значит, во сколько директору Згуле приехать?.. В час? Невозможно! Мы спешим, но вам надо спешить еще больше, потому что Польша… Она не может ждать, пан Лаузиг!.. В одиннадцать? Но вместе с министром?.. Мое почтение, пан советник! Добрый вечер, пан Лаузиг!

— Что он там болтал?

— Много болтал… Неважно! Будьте у него вместе с сенатором ровно в одиннадцать. И возьмите их в оборот. Все складывается прекрасно: как раз сегодня сейм голосует за дрожжевой налог. Положение у кабинета непрочное, значит, Банк Польский за нас поручится. Шрон гарантирует, что поручится! Пан сенатор, к телефону! Алло! Дайте коммутатор министерства иностранных дел!.. Что?.. Вы, барышня, вату из ушей выньте — коммутатор министерства иностранных дел! Сенатор — прошу!

Сенатор застонал в отчаянии, но выкарабкался из кресла и стал на дрожащих ногах, сломленный, полуживой.

— Пан секретарь Стренчинский?. Говорит Шрон. Добрый вечер. С вами тут хочет сенатор Айвачинский… Вы уже знаете, что на закрытом заседании фракции все ужасно рассердились из-за испанского протокола и адриатической ноты? Могут быть большие неприятности. Сейчас он скажет вам все подробно — добрый вечер!