Виктор Пронин - Божья кара Страница 43

Кстати, о манерах.

Вы не обращали внимания на странное обстоятельство – если о человеке говорят, что у него хорошие манеры, то довериться ему ни в чем нельзя. И предаст, и продаст, и недорого возьмет. Истинно хорошие манеры незаметны, неуловимы, и о настоящем парне никто не скажет, что у него хорошие манеры, – язык не повернется.

– У меня манеры?! – взъярится он. И правильно сделает.

Возвращаемся к Наташе с Амоком. Без ссор и недоразумений у них восстановились прежние отношения – Наташа шла по набережной с Лизой и радостно приветствовала знакомых высоко поднятой трепетной своей ладошкой, а Амок пробирался в толпе чуть позади, тоже чувствуя себя легко и привычно, вроде бы все так и должно быть.

Однажды, правда, он, как выражаются на коктебельской набережной, возник. Другими словами, посмел заявить о себе и своих правах, своем достоинстве, своей любви, если уж позволено мне будет употребить это слово.

– Послушай, Наташа... Ты что, от кого-то прячешься? Или мы оба прячемся? Зачем эти игры?

– Это не игры.

– А что это? Дразнилки?

– Чего ты хочешь? – спросила Наташа.

– Я хочу идти с тобой рядом, сидеть с тобой рядом, на пляже лежать с тобой рядом...

– А то, что ты спишь со мной рядом, тебе мало?

– Это совсем даже не мало... Но объясни хотя бы – зачем эти хохмы? Какой в них смысл? Что мы с тобой изображаем и для кого?

Наташа повернулась лицом к Амоку, подошла вплотную, так что ее острые груди уперлись в его грудь, и, глядя в упор, медленно, почти по складам, произнесла:

– Не знаю. Понимаешь, не знаю. Мы же с тобой на виду друг у друга круглосуточно. У меня нет другой жизни, ты в это веришь?

– Верю.

– Ну и верь дальше. Если у нас с тобой что-то случится, ты узнаешь об этом первый.

– И в этом я уверен.

– Что тебе сказать... Терпи, Амок... Я же терплю.

– Не скажешь?

– Хорошо. Тебе не кажется, что этим я берегу тебя?

– Меня? От кого? Да я размажу кого угодно!

– Не сомневаюсь... Но ты сможешь размазать только того, кого видишь.

– Он невидимка?

– Остановимся, Амок... Ладно? Давай остановимся. Мы и так много чего сказали сегодня друг другу.

– Ты меня не кинешь?

– Не хотелось бы...

– Но придется? Да?

– За себя я могу отвечать. Но я не могу отвечать за все, что происходит в жизни.

– Ты говорила о холмиках на кладбище... Хочешь, чтобы их стало больше?

– Ха! – рассмеялась Наташа. – А местечко там, в общем ряду, найдется! Но... не думай об этом. Ты сильнее. Они были слабаками. Понимаешь, этим они хотели что-то доказать. Этим никто ничего не докажет. Этим... никто, ничего, никогда, никому, нигде не доказал! И не докажет. Не вздумай свалять дурака. Сказала – я тебя люблю. Я не бросаюсь такими словами. Я никакими словами не бросаюсь. Что бы ни произошло – мы всегда с тобой договоримся. Ты услышал, что я сказала?

– Услышал.

– Повтори.

– Мы всегда с тобой договоримся.

– Тогда пойдем к Рустему и хлопнем по бутылке шампанского. У него обалденное шампанское в холодильнике, а от столика на втором этаже его деревянной кафешки потрясающий вид на Карадаг! Может быть, даже получше, чем у Славы, – только не говори ему об этом. А красавица Ленура, дочка Рустема, принесет нам первую бутылку, когда мы еще не успеем подняться по деревянной лестнице на второй этаж. А в углу там татарский столик с лежачими местами, и мы уляжемся с тобой по разные стороны от столика, будем пить из высоких бокалов холодное шампанское, смотреть на Карадаг и говорить друг другу ночные глупости! Хочешь?

– Наташа... Мы, между прочим, уже на втором этаже, Ленура несет бутылку, а столик с лежачими местами свободен... Так о чем ты спросила?

– Ладно, проехали... Наливай!

Такие вот счастливые деньки случались у... у кого? Да у многих случались такие незабываемые деньки на втором этаже у радушного Рустема, который помнил по именам всех своих посетителей и радостно приветствовал их, едва они появлялись на набережной в новом сезоне.

До ночных глупостей у Амока с Наташей дело не дошло, многое было сказано до того, как они поднялись на второй этаж, а шампанское хорошо шло и без длинных разговоров. В молчании незаметно, с легким хмелем, ушла и первая бутылка шампанского, и вторая, и третья. Впрочем, ни Амок, ни Наташа не сомневались в том, что будет и третья. Правда, к ней уже поспели шашлыки.

За пределами рустемовой кафешки полыхал испепеляющий полдень, с пляжа доносились радостные визги дорвавшихся до моря женщин, мечтающих поразить друзей и подруг коктебельским загаром в самых затаенных местах, а здесь был прохладный полумрак, холодное шампанское и то состояние, та атмосфера, которая бывает нечасто и запоминается навсегда.

Немного слов произнесла Наташа, но они озадачили Амока, и он понял, что на этой набережной не так все просто, как кажется, что и у людей, и у событий есть второе дно, что каждый ведет себя не только, как ему хочется, но и так, как он вынужден себя вести. И получалось, что до сих пор с Наташей ему просто везло, что диковатые его поступки непостижимо вписывались в обстоятельства, о которых он ничего не знал, о которых даже не догадывался.

И еще одно маленькое открытие сделал для себя Амок – никогда, ни в чем нельзя успокаиваться. В какой-то глупый момент он решил было, что одержана победа если не окончательная, то надолго. До конца сезона, к примеру. А там – как получится, жизнь покажет. И вдруг выясняется, что, как и прежде, все зыбко и неопределенно, что он все так же в подвешенном состоянии и Наташа может исчезнуть в любой момент.

Амок приподнялся на лежаке, выбрался из-за столика и, остановившись у окна, долго и бездумно смотрел на громаду Карадага. На просторах залива кипела летняя жизнь – носились водные мотоциклы, за которыми тащились надувные бананы с полудюжиной визжащих от сладкого ужаса красавиц, над водной гладью парили парашюты, привязанные тросиками к скоростным катерам, скользили по воде доски под парусами, и все это создавало картину счастливую и беззаботную.

Теперь-то Амок понимал, что все не так прекрасно, как может показаться со второго этажа рустемовской забегаловки, не все так хорошо и беззаботно, как это видится после холодного шампанского, что ничего никому не дается раз и навсегда.

Да, нужны усилия, ежедневные, неустанные, на пределе собственных сил, чтобы сохранить то малое, что ты успел, сумел, что тебе повезло отстоять.

И тут случилось нечто непредвиденное – доска под парусом, вынырнувшая из-за громадного камня Лягушачьей бухты, неожиданно придала его мыслям направление не просто шалое, а, можно сказать, безумное. Он даже с некоторой опаской оглянулся на Наташу, оставшуюся за столом, – не догадалась ли она о затее, мелькнувшей в его захмелевших мозгах.

– А что, – проговорил он негромко и с тем странным настроением, которое может возникнуть только в жаркий июльский полдень на берегу коктебельского залива после нескольких бутылок шампанского. – А что, – повторил Амок, и на этот раз в негромком его бормотании уже не было сомнений, в его словах звучала сила принятого решения. – Жизнь продолжается, ребята.

И отвалите.

Андрей, толкнув дверь, вошел в кабинет Олега Ивановича и, пройдя к столу, не ожидая приглашения, сел, поставив сумку у ног. Следователь смотрел на него, подперев щеку кулаком.

– Значит, так, Олег Иванович... – Андрей наклонился к сумке, вынул бутылку в целлофановом пакете и поставил на стол. – Очень даже может быть, что это его отпечатки.

– Кого его?

– Мы с тобой ищем одного человека. И очень даже может быть, что его возьму я... На этой неделе.

– И доставишь ко мне?

– Как получится, Олег Иванович, – уклонился Андрей от обещания. – Как получится, – повторил он. – Сопоставь с отпечатками, которые уже есть в деле. Пусть твои ребята обратят внимание, нет ли у него какого-либо изъяна на правой руке. И в твоих отпечатках, и на этой бутылке.

– Хочешь сказать, что тебя можно не подозревать?

– Все это мы с тобой уже проговаривали... Повторяешься, Олег Иванович. Это нравственно?

– Очень глупый вопрос. Очень глупый. Согласен?

– Поясни.

Следователь долго молчал, глядя на бутылку в пакете, повертел ее, осторожно взяв за горлышко, вернул в прежнее положение, исподлобья взглянул на Андрея.

– Не хочу. Скучно мне тебе это объяснять. Сам все знаешь. Он двадцать шесть раз пырнул ребенка ножом, а я буду думать, достаточно ли я деликатен? Достаточно ли воспитанно себя веду? Не нарушаю ли какого-то там пункта, какой-то там статьи, какого-то там закона?! Да я ему пальцы по одному буду рубить, пока не признается! Я ему отрежу все, что у него выступает из тела, понял?! А ты мне что-то тут о нравственности вякаешь?!

– Вякаю, – покорно кивнул Андрей. – Ты это... Олег Иванович... Не тяни с отпечатками, ладно? Даже не дни – часы решают.

После своих же взвинченных слов следователь не сразу смог говорить. Он еще какое-то время молча смотрел в окно, на свои побелевшие от напряжения кулаки.