Беатрикс Гурион - Дом темных загадок Страница 43

И вот он входит, я слышу, как хлопнула входная дверь. Гомер раздвигает пластиковую штору.

Я бью его изо всей силы стулом по спине, и он падает, оружие вылетает у него из рук и скользит по полу. Я прыгаю вперед и хватаю пистолет, потом присаживаюсь на корточки рядом с Гомером, какое-то мгновение сомневаюсь, но все же срываю маску с его лица и страшно разочаровываюсь.

Серебристые очки криво висят, на носу красные следы там, где их прижимала маска.

Крови нигде не видно, он, кажется, без сознания, но, может, это просто уловка. Вероятно, он просто делает вид, что лишился чувств.

С пистолетом в руке тащу его по полу к батарее. Это тяжело, ряса все время комкается и мешает. Кроме того, он несказанно тяжелый.

Пот капает на блузку, стекает по спине, но наконец я на месте и приковываю Гомера к батарее его же наручниками. Чтобы не допустить такой же ошибки, я обыскиваю карманы его рясы. При этом я обнаруживаю у него на шее молельные четки, которые оставались на моей кровати.

Я принимаюсь за брюки под рясой, ищу любые инструменты. Почти не надеюсь найти там телефон. Карманы пусты, но в заднем я нащупываю что-то гладкое. Я вытаскиваю предмет и растерянно смотрю на фотографию.

Глава 36

Я встаю с фотографией в руке. Я никогда бы не поверила. Я никогда бы не подумала, что после всего произошедшего меня что-то может смутить. Но от снимка с изображением пустого детского гроба именно такой эффект.

В этот момент снизу раздается сдавленный стон. Беккер приходит в чувство, и я заставляю себя взглянуть на него.

Его светлые глаза умоляюще смотрят на меня, и я невольно становлюсь на колени рядом.

— Эмма, пожалуйста, я хотел бы, чтобы ты меня поняла, — шепчет человек, который мучил нас и угрожал, человек, который так естественно и заинтересованно управлял лагерем, человек, который считал марионетками Николетту, Себастиана и всех остальных, используя в собственной пьесе, человек, который убивал!

— Тебе ведь ясно, почему я хочу, чтобы ты меня поняла!

Я бестолково пялюсь на него.

— Но это же лежит на поверхности, Эмма. Разве ты не замечаешь, какая сильная между нами связь?

Мне становится дурно. У меня нет ничего общего с этим убийцей, ни малейшей связи. И все же ощущаю в низу живота странное приглушенное чувство. Оно предупреждает меня, чтобы я больше ни секунды не слушала этого человека! Он должен сидеть тихо!

Он шепчет, слезы катятся по щекам. Я не уверена, использует ли Беккер это как манипуляцию или все на самом деле искренне.

Он вытирает слезы и переходит в неотвратимое нападение:

— Эмма, твоя мать была и моей матерью. Ты моя сестра!

Нет! Никогда!

Я беспомощно смотрю на него, внутри меня все кричит, как бы я хотела надавать ему сейчас пощечин. Но я хочу знать наконец, что произошло, хочу понять.

Усаживаюсь рядом с ним на корточки, а он хватает свободной рукой мою руку, я тут же отдергиваю ее и отодвигаюсь подальше. Я больше не позволю собой манипулировать.

— Как ты можешь такое говорить? — шепчу я. — Как ты можешь утверждать, что моя мать и твоя тоже? — неожиданно я перехожу с ним на «ты», словно мы действительно родственники.

Но уже когда я задаю вопрос, в голове складываются некоторые части головоломки. Мамина большая любовь, запретная любовь, тогда она, наверное, была еще совсем юной. Может, она тогда забеременела?

Беккер пристально смотрит на меня, потом он на несколько секунд закрывает глаза:

— Эмма, ты столько всего не знаешь. Но… как я могу упрекать тебя в этом? Мне самому потребовались годы.

— Годы? Зачем? — Я пытаюсь сделать так, чтобы мой голос не дрожал. Мне лучше не поддаваться и закрыть уши. Но разве я могу так поступить, если речь идет о моей матери?

— Мне потребовались годы, чтобы выяснить, откуда я. Кто мои настоящие родители. — Беккер вздыхает.

Я ощущаю какую-то внутреннюю дрожь.

— Это место… Где мы? — внезапно вырывается у меня фраза. — Ведь все завязано на нем, если я правильно понимаю. Все связано с этим местом.

Беккер так долго молчит, что я уже и не надеюсь услышать от него ответ.

— Этот замок раньше был приютом, которым заведовали сестры милосердия евангелистской общины. Наша мать жила здесь несколько лет. И здесь родился я.

Я словно упала в глубокое ледяное озеро, тону, опускаюсь все глубже и глубже.

«Здесь родился я».

Беккер говорит все быстрее, предложения так и вылетают из него:

— Твоей матери, нашей матери, было всего шестнадцать, и с ней очень жестоко обращались. Когда она забеременела, ее заперли и даже не давали еды.

Я очутилась на дне озера и превращаюсь в кусок льда. Я не могу трезво мыслить. В памяти хаотично всплывают картинки, снимки, которые я обнаружила в замке. Нет, не я обнаружила, их мне подсовывал Беккер.

— Позже, после родов, ей сообщили, будто бы я умер. Они заставили ее поверить, что ребенок родился мертвым. Они даже подделали записи в церковной книге, чтобы обмануть ее! — Он говорит почти беззвучно, я едва слышу его. — Заведующая приютом, сестра Гертруда, даже не побоялась похоронить меня при ней, но гроб был пуст. Они отдали меня на усыновление. К настоящим христианам.

Я слышу слова, понимаю, что они означают, но не могу их сопоставить с людьми. Я решительно не могу свести все вместе.

Такой понятливый психолог Беккер и ужасный Гомер, который вселял в нас ужас и запугивал оружием. Отчаявшийся человек, который сейчас лежит передо мной. И коварный преступник, который мучил меня три дня. Похититель, который снимал ролики с ребятами, чтобы потом шантажировать их родителей.

Убийца Себастиана и моей матери.

Мой взгляд падает на снимок с пустым детским гробом, и я вспоминаю табличку под алтарным знаком с детскими именами. Дети, которые прожили лишь по одному дню. Говорит ли он правду? Говорит ли он на самом деле правду?

Я невольно снова подвигаюсь ближе к нему и внимательно его рассматриваю, но при всем желании не могу найти в его лице никаких общих черт с мамой.

— Зачем ты?.. — шепчу я и делаю паузу для разгона. — Мою мать…

Он словно смотрит сквозь меня.

— Я рассердился на Агнессу. Все свою жизнь я злился на нее, хотя тогда еще не знал ее имени. Я думал, что был нежеланным ребенком. Но потом наткнулся на этот приют. Нашел одну из девочек, которые жили тогда здесь, она сейчас знаменитый фотограф в Нью-Йорке. Она была лучшей подругой нашей мамы, и я получил от нее письмо, в котором она раскрыла все взаимосвязи.

— Что ты сделал с мамой? — наконец у меня получается произнести это предложение, потому что я просто хочу знать.

Беккер снова хватает меня за руку:

— Ничего. Клянусь тебе. Или… — он умолкает, — …все. Я убедил ее, чтобы мы вместе забрали Гертруду из монастырской обители. Я хотел вынудить Гертруду приехать сюда и все подтвердить. Она должна была мне, нет, она должна была нам на этом месте все объяснить, рассказать, что она в то время делала с моей матерью, хотел заставить просить прощения.

Я просто не могу вынести того, что он мою маму называет своей.

— Что произошло? — шепчу я.

— Я обеих привез сюда, но еще по пути Гертруда начала нас оскорблять. Она говорила, что только этого и можно было ожидать от выродка Агнессы. Мама так разволновалась из-за этого, что мне пришлось повернуть и отвезти их на свою квартиру. Но Агнесса так разволновалась, что сердце просто не выдержало и остановилось. Она умерла у меня на руках. — Последнее предложение он повторил без торжествующего вздоха: — У меня на руках!

На его руках, моя бедная мама! На глаза наворачиваются слезы, и одновременно мозг разрывают новые и новые вопросы, всплывают в памяти картинки.

— Гертруда. Это та старая женщина в маминой машине?

Озадаченное лицо Беккера моментально изменилось. Его это развеселило, словно он услышал черную шутку. И я почти физически ощущаю безумие, которое за последние дни охватило нас и терзало меня вот уже несколько недель.

— После того как твоя мать умерла, Гертруда тоже должна была умереть, — просто и обыденно произнес Беккер. — Кто-то же должен был наконец ее наказать, и это сделал я. Утопил ее в озере, надеюсь, она страдала!

Я хотела сказать, какое он чудовище, но слова застряли у меня в горле, потому что внезапно я вспомнила все те фотографии. Настоящие фотографии. Это не постановочные снимки. Они появлялись в течение долгих лет жуткой диктатуры Гертруды в приюте. Девочка, которая стояла на коленях в душевой, пропавшая кукла, потайная комната, мамины стигматы — и у меня по спине поползли мурашки от ужаса.

— Но как это все связано с нами? Что с Томом, Филиппом и Софией? Что со мной? Почему ты нас запер именно здесь?

Беккер пытается сесть, я замечаю у него на голове небольшую рану от удара стулом, из которой сочится кровь. У меня перед глазами сразу всплывает проломленный череп Себастиана.