Игорь Галеев - Калуга первая (Книга-спектр) Страница 43

- Ему проболтаюсь.

- Зайди, - шепнул Бенедиктыч.

Она вошла и никого не увидела.

- Леночка, торжественно заявил Кузьма Бенедиктович, притворив дверь, знаешь ли ты те минуты, когда все твое существо пронзает восторг открытия? Когда мощь ума, энергии и желания сливаются в ясность единственной сути опыта твоей и вообще всей предыдущей жизни? Когда эта мощь будто бы повелевает? Ну, бывали у тебя такие минуты? Когда ты волен над всем миром, может все! Кажется, дохни ты, и все придет в движение, обретет гармонию. Известна ли тебе такая музыка, малыш?

- Нет, - покраснела Леночка, - но я могу себе представить.

- Можешь? - как-то остыл Бенедиктыч. - Можно и представить, конечно. А твоя мама знала это чувство...

Он вздохнул, сел на диванчик и взялся набивать трубку.

- А у вас, - обиделась Леночка, - на щеке следы от помады.

- Да, да, - машинально сказал Кузьма Бенедиктович, - она иногда подкрашивала губы. Будешь чай пить?

- Буду. А кто это она?

- Ты её не знаешь.

Разлили чай, пили, и когда он заговорил, Леночка попала в неприятнейшую ситуацию.

Он начал объяснять, что сегодня ему удалось из хаоса сознания соткать метод созидания форм, что ей и Алексею, может быть, будет тысячу раз сложнее, чем ему, пройти от бед и разочарований до создания и полноты жизни. Доказательство истины, смутно запомнила она, всегда меняет мир, в который входят новые законы, и что ребенок, увидев старца, не поймет, что такое старость. Еще он что-то говорил о далеком прошлом, которое так же фантастично и неясно, как и будущее, и потому далекое прошлое можно увидеть любым, и оно действительно станет любым, и от этого увидевший его изменится...

Она совсем его не понимала, когда он стал тыкать в чертежи, отвинчивать болты на каких-то аппаратиках, считал провода и радовался, когда вспоминал названия элементов своей системы.

Она смотрела на него во все глаза, ежеминутно обзывая себя дурой. Она не могла с собой ничего поделать. Она проклинала свою природу, которая плевала на всю эту возвышенность и святое вдохновение Бенедиктыча. Уже ни слова не входило в нее. Как много он говорит, мучилась она, ей уже казалось все происходящее, все эти открытия и тайны, чем-то маленьким-маленьким, чем-то ненастоящим, крошечным, на что только плюнуть и растереть. Наверное, продлись этот ужас ещё пять минут, она бы закричала.

А Бенедиктыч жужжал, как пчела, и вдруг заметил, что она побледнела, вытянулась в струнку и прикусила губу. Но главное, чему он поразился - её стеклянным глазам, в которых почему-то ничего не отражалось.

- Ну даю, ну даю! - забормотал он, - старая обезьяна! Раскривлялся, как черт знает кто! Иди, малыш, иди, потом договорим, все сразу нельзя. Ах я паразит!

Леночка быстро вышла, оставив Кузьму Бенедиктовича решать вопрос: то ли не у всех женщин есть вместилище для потребления чудес, то ли открытие оказалось несвоевременным, или же на этот раз включились некие обычные и капризные силы?

* * *

Строев писал лаконично и аккуратно, но за ровными умными строками скрывалось раздражение. Кузьма Бенедиктович это отметил и поворчал: "Набрался ума и думает, что всегда прав."

"Леночка написала, - читал Кузьма Бенедиктович, - что они (некто Алексей и она) намериваются прожить у тебя энное время. Я ничего не имею против, так как полагаю, что она давно сделалась взрослой и подобные отношения между молодыми сегодня являются нормой."

"Вот зараза!" - крякнул Бенедиктыч и читал:

"Я закрываю при этом глаза на свое собственное мнение. Что случилось тому судьба. Значит, я был не таким уж идеальным отцом, если дочь моя поступила так. Мне остается поинтересоваться немногим. Почему они приехали к тебе и что там намерились делать. Дай мне, пожалуйста, ответ: сколько именно они у тебя пробудут и что ты сам думаешь о них. Естественно, я был поражен судьбой этого Алексея, и я понял, что он сильный парень, раз нашел в себе силы вернуться на родину. Не променялся. У меня только не укладывается, как он такой молодой успел столько напортачить. Шебутной, что ли, такой?

Письмо твое мне не понравилось. Обленился ты вконец. Я хотел бы с тобой встретиться и поговорить очень серьезно. Со мной произошло нечто важное, и я иду к тебе на поклон (Давай, давай, клоуничай, - сказал Кузьма). Так что торжествуй маленькую победу, ибо кое в чем ты оказался прав.

Когда я могу к тебе приехать, но так, чтобы до тебя не встречаться с Леночкой и этим гитаристом?

И кстати, тут заходил один тип в лет сорок, спрашивал, как тебя найти. Светлана Петровна сначала не давала адрес, но он показал фото, где ты сидишь за столом, рядом какая-то девица и он стоит в учтивой позе. Он сказал, что его зовут Максимом и вел себя странно, говорил что-то насчет истины. Если это твой подопечный, то я сочувствую тебе.

Хотя все это я написал в ипохондрии. Заела она меня что-то. Забудь. Привет от Светланы Петровны.

Как я её ненавижу!"

- Да, - сказал Кузьма Бенедиктович откладывал письмо, - видно, Ленька действительно попал в передрягу. Молодец! Всего добился и надо же!

И Кузьма Бенедиктович отправился к Зинаиде. Он шел, срывая листики и ловя бабочек, он смотрел на все мимоходом, и все возбуждало в нем интерес и ускользало в прошлое, оставляя ровное и беззащитное чувство любви к жизни. Что с того, если иногда он вот так любил отдаваться этому настроению, в котором любой человек может чувствовать себя добрее, чище и быть красивым. Как сладко бывает пройтись после исповедальных бесед одному. И здесь не важно, умен ты в своих рассуждениях или банален, а ценно то, что ты один на один с собой и тебе есть что домыслить, и ты никому не желаешь зла. Бабочки и листья, голоса птиц и тысячи людских походок, фрагменты зданий, столбы и краски витрин - все это было для Кузьмы неважно, и ни на чем не задерживалась его мысль, она плавно обтекала встречные явления, и не срывал он листья, не ловил бабочек, а ощущение смеси детства, анализа и бодрости оставалось, растекалось по телу, и можно было себе позволить неторопливо жевать какую-нибудь простенькую тему.

Он вспомнил Максима, и терпким запахом прошлого пропитался и он сам, и люди, и город. "Если бы меня возвратить в те же годы, я бы сказал москвичке "да". Подумал он, и она появилось. Он вкусил всю сладость этого "да" и улыбнулся: береженого бог бережет. Теперь его не страшило собственное воображение и он безо всякого волнения выпустил руку москвички из своей, и она медленно уходила, не оборачиваясь, изумив калужских жителей своей мимолетностью. "Черт возьми! - сказал себе Кузьма. - Все-таки иногда может женщина быть другом!" Нет, продолжал он свой путь, она закономерно умерла, у неё не было шансов выжить, к тому же все ещё не научились лечить такие болезни. Он не помнил, от какой именно болезни она умерла, говорили, от какой-то врожденной. Она была - и нет её, и она есть, как его опыт и опыт бедного Веефомита, тот до сих пор бредит только ею.

"А Веефомита-то, кажется, больше нет, - догадался он и содрогнулся, и никто не разберется - есть он или нет его. Поспешил дурачок, натворил дурачок. Зинка, видишь ты, картинка, прозвище корабельное..."

Тут он остановился посреди улицы, словно вслушиваясь в какой-то поразивший его звук, пробормотал вслух безобидную ругань в собственный адрес и побежал назад.

"Сейчас я проконсультируюсь, сейчас все выяснится, только бы не разрезали, хотя и это не беда."

В эти полдня он увидел много калужских врачей, которым назадавал не один десяток вопросов, каких-то глупых и бесполезных, на которые они не стали бы отвечать (кому-нибудь другому), но ему объясняли простейшее, потому что знали о чудачествах Кузьмы Бенедиктовича и уважали его за украшающие город аттракционы. "Кузьма Бенедиктович, когда же вы нас снова рассмешите и чем?" - спрашивали они на прощанье, и он торопливо говорил, что скоро он установит в парке шкатулку, войдя в которую, можно будет увидеть мир глазами медвежонка коала. "Скорей бы уж", - вздыхали ему в ответ.

И только поздним вечером он оказался у Зинаиды.

Здесь, как и всегда, дым стоял коромыслом. Сегодня обсуждались политические свершения. Естественно, что больше всех ораторствовала говорящая трибуна. Самостоятельная женщина выражала опасения, голодная говорила "посмотрим", спортсмен твердил "наконец-то, господи, вот что значит необходимость", властьимеющий бестонно и громко заявил "дождались", а сытая женщина привела сытого мужчину и они слушали молча. У больного что-то болело и он кисло махал рукой: "все это слова!" Соответственно природе вели себя остальные, а женщина-фирма подсчитывала что-то в своем блокнотике. Зинаида стреляла глазами и слушала всех очень серьезно. Был здесь и Раджик, он требовал убрать всех старых пердунов с кресел, и многие морщились от его любимого словечка. Он как раз и был нужен Кузьме Бенедиктовичу, который, потоптавшись у двери, поманил сына к себе и стал что-то шептать ему на ухо.

- Вы о чем там, милые мои папочки? - оскорбилась Зинаида. - Как, собственно, вы, Кузьма Бенедиктович, относитесь к происшедшему?