Наталья Борохова - Адвокат инкогнито Страница 43

– Ага! А я о чем говорил? – обрадованно воскликнул Соболев, словно получив подтверждение всем своим дурным подозрениям. – Говорю же, этот благодетель еще утянет меня на дно. Чем он рискует? В глазах окружающих, да и самой Виктории, он – образец преданности и всепрощения. Им восхищаются. Не удивлюсь, если старики Андриевские примут его в своем доме, и он получит карт-бланш для свиданий со своей первой любовью. А что же я? Где мое место? – Лицо Аркадия исказилось, словно он готов был зарыдать. – Я в это время буду шить рукавицы на богом забытой зоне, и никому до меня не будет никакого дела. Разве не так? Чего вы молчите?

Дубровская ничего не ответила, понимая, что убедить клиента у нее все равно не получится. Тот зол на весь мир.

Но самое удивительное, что теперь Соболев чувствовал себя жертвой. Его оговорила потерпевшая, предала жена. От него отвернулись родственники. Над ним смеется его бывший соперник. Даже адвокат, обязанный стоять на его стороне, тоже не верит ему. Все делают вид, что надеются на чудо. Только чуда не будет, что всем хорошо известно. Его осудят при любых обстоятельствах, а они только вздохнут: «Ах! Не повезло…» Проклятые лицемеры! Лучше бы они не крутились возле него, не давали дурацкие советы и не высказывали притворного сожаления.

Аркадий вдруг понял, что может надеяться только на самого себя. Вот только что он может сделать?

Виктория, стоя перед зеркалом в женском туалете, рассматривала свое бледное, осунувшееся лицо. В другое время такой внешний вид встревожил бы ее сверх меры. Она тотчас же бросилась бы к косметологу и визажисту, записалась бы на несколько сеансов в солярий. Соболева привыкла выглядеть великолепно, понимая, что ее внешность – часть делового имиджа. Встречают человека всегда по одежке, по лицу, манере держаться, и она не могла позволить себе быть распустехой. И вот – всего за три месяца ей вдруг стало все равно, как она выглядит. Конечно, костюм нежно-кремового цвета сидел на ней безупречно. Волосы, уложенные в высокую прическу, открывали прекрасную линию шеи и небольшие ушки, в мочках которых сверкали крохотные капельки бриллиантов. Весь ее облик был образцом сдержанности и стиля. Никаких крупных украшений, вызывающих декольте, ярких расцветок. Все было, как всегда, на уровне, кроме… Она толком и сама не могла сказать, что ее не устраивает. Может, бледная кожа, лишенная красок?

Виктория достала из сумочки косметичку, припудрила лицо и нанесла на скулы немного румян. Интересно, какое впечатление произвел бы на суд цветущий вид жены сексуального террориста?

Как ни странно, но пудреница не решила проблемы. В ее облике определенно что-то было не так. Красивый, четкий овал лица, чувственные губы, глаза… Глаза, вот что! В них поселилась печаль. А ее взгляд, решительный, смелый, открытый, каким она по праву гордилась, потух. Исчез живой огонек. Она больше не напоминала победительницу Викторию. Она была похожа на женщину, недавно потерявшую любимого человека и раздавленную горем утраты…

Соболева достала из сумочки небольшой флакон духов. В тщетной надежде вернуть себе уверенность, нанесла немного любимого аромата на запястья.

– Ах, какой чудесный запах! – раздался вдруг рядом женский голос.

Виктория оторопела, увидев рядом с собой Софью Кислову. Та, по всей видимости, только что вышла из кабинки туалета и теперь споласкивала руки под краном.

– Хорошо пахнет, я говорю, – повторила она. – Немного, на мой взгляд, резковато, но после пробежки утром в Центральном парке, думаю, в самый раз.

– В парке? В каком парке? Что вы имеете в виду? – застыла с флаконом в руках Соболева.

– В парке, в котором вы бегаете каждое утро, – как ни в чем не бывало сообщила Кислова, вытирая руки салфеткой.

– Вы меня видели в парке? – спросила Виктория, сама не зная, зачем ей нужно знать.

– Почему видела? Мне Аркадий рассказывал.

– Аркадий?!

– Ну да. А чему вы удивляетесь? Я многое про вас знаю. Например, что вы любите кататься на лыжах и вам по силам даже «черные трассы». Что любимое ваше блюдо – жареная курица с картошкой, но из-за фигуры вы вынуждены ограничивать себя в еде. Что у вас двое детей – Маша и Петя и сын мечтает поступить в Оксфорд. А дочка еще не определилась. Она хотела бы организовать танцевальную школу для детей и взрослых, но вы толкаете ее на истфак, объясняя, что так будет лучше…

– Стоп! – почти выкрикнула Виктория. – Откуда вам это известно?

– Спокойнее, Виктория Павловна, – взглянула на нее с упреком Кислова. – Чего вы так разволновались? Неужели я вас чем-то оскорбила? Я знаю многое, но я не нанимала для этой цели частного детектива и не караулила вас под дверью. Мне рассказал все ваш муж – что вы любите и что терпеть не можете, историю ваших отношений с ним, проблемы детей…

– Не смей произносить имена моих детей, ты, дрянь! – уже закричала Соболева. – Не смей касаться моей семьи своими погаными руками, не то я не отвечаю за себя!

– Ого! Да вы хамка, Виктория Павловна, – удивилась Кислова. – В телевизоре вы выглядите куда спокойнее, особенно когда призываете решать все семейные конфликты, как делают интеллигентные люди. Что же это у вас слово расходится с делом?

В тот момент в туалет зашли еще две посетительницы и в немом недоумении воззрились на женщин, чуть ли не готовых к драке. Вернее, только одна из «дуэлянток» выглядела вызывающе – с распахнутыми широко глазами, в которых сверкали молнии, в боевой стойке, с занесенной над головой соперницы сумочкой. Вторая казалась спокойной и даже, кажется, воспринимала ситуацию с юмором.

– Потише, Виктория Павловна! Если судья узнает, что вы напали на меня в уборной, вход в судебное заседание будет для вас закрыт окончательно и бесповоротно, – проговорила Кислова. – Ведь процесс объявлен закрытым, вы помните?

Присутствие посторонних отрезвило Викторию. Она опустила руки, тяжело дыша. Потом набрала в пригоршни немного воды и побрызгала себе на лицо, не заботясь больше ни о пудре, ни о румянах. Когда она подняла голову, Кисловой уже рядом не было…

– Что с вами случилось? – встретила ее недоуменным взглядом Дубровская. – Вы выглядите так, словно только что вернулись с побоища.

– Примерно так оно и было, – проговорила Виктория, но тут же опомнилась. Ей не хотелось рассказывать адвокату про встречу в туалете. Это было их семейное дело и не имело к процессу никакого отношения. – Не обращайте внимания, я просто… плохо себя чувствую. Должно быть, у меня упало давление. Чашечка кофе, и я приду в себя. Наверное, я переволновалась.

– Может, вам лучше вернуться домой? – с сомнением произнесла Елизавета. – Сегодня не будет ничего интересного. Обвинитель огласит некоторые материалы дела. Свидетелей вызвали только на завтра. Никто не заметит вашего отсутствия.

«Кислова заметит, – мелькнуло в голове Виктории. – Может, того она и добивалась?»

Даже Аркадий, в последнее время поглощенный своими проблемами, поглядел на жену с некоторым беспокойством.

– Иди домой. Что тебе здесь сегодня делать?

«Он выгоняет меня. Он хочет остаться с ней», – подумала Соболева, разглядывая красивое, бесчувственное лицо своего мужа. Столько лет своей жизни она отдала ему, а теперь выясняется, что, якобы читая его как открытую книгу, не замечала, что в ней написано между строк. Неужели он обманывал ее с Кисловой? И… и со сколькими еще?

Внезапно Виктория почувствовала отвращение, едва удержавшись от того, чтобы не сплюнуть мужу под ноги. Каков подлец! Значит, он рассказывал этой ужасной особе про привычки жены, про детей, секретничал с ней, словно лаборантка была его близким другом. Кислова знала про нее все. Она же про нее только то, что написано в деле сухим языком следственных протоколов. Может, Аркадий передавал ей даже интимные подробности их жизни? То, например, что она спит без ночной рубашки и любит зажимать подушку между ног?

Вся жизнь Виктории с ее милыми привычками и некоторыми тайными подробностями была вывернута наизнанку, вытряхнута и выставлена перед чужой женщиной, как постельное белье. У нее больше не осталось тайн. Она чувствовала себя совершенно голой и беззащитной.

До сих пор она вела себя, как Хилари Клинтон, грудью встав на защиту собственного мужа. Виктория прикрыла его собой, полагая, что поступает благородно. Он же пользовался ее великодушием, храня в глубине души свои грязные секреты. Между Аркадием и Кисловой есть то, чего Виктория не знает? В самом деле, может, так и объясняются те дикие требования, которые выставила ему эта дрянь при личной встрече? С чего бы иначе женщина стала просить чужого ей мужчину признать себя ее любовником прилюдно? Кислова, должно быть, устала чувствовать себя как запасной аэродром. Ей надоела неопределенность, и она поставила вопрос ребром. Круто, конечно, поставила, но теперь не отвертишься. Она просто решила бороться за свое счастье, как Виктория борется за свое. Как, должно быть, потешает ее вид законной жены, выставившей себя полной дурой при всем честном народе!