Петр Акимов - Плата за страх Страница 44

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Воротников о милиции и слушать не пожелал.

Внимательно выслушав Надежду и Выприцкого, он одобрил привлечение сыщиков из страховой, а потом, когда Кузнецова ушла, вместе с Тамарой попытался вычислить — кому и зачем потребовалось его устранить. Ничего не вышло. Учитывая дикость воцарившихся нравов, это мог сделать кто угодно и ради любой ерунды. Валерий Захарович даже жену не исключил из списка подозреваемых. Не постеснялся Панкратовой — так уже привык считать ее неотъемлемой соучастницей размышлений. Впрочем, он не преминул уточнить:

— Страховщики, конечно, заподозрят в первую очередь тебя.

— Я была в Ивантеевке. Легко проверить. — Тамара Владиславовна не удивилась: сказанное шефом не было самым странным из услышанного ею сегодня.

— Не будь дурой. Я-то тебя знаю.

— И что же вы знаете?

— Ты из тех, для кого грубость — вне правил. Тебе проще и легче подставить меня без покушений. Сначала я и думал, что ты — шпионка и все твои реорганизации — трюк. Потом успокоился.

— И почему же?

— Какая шпионка будет цепляться за возможность улучшить фирму, в которую ее заслали? Потом — тебе покушение на меня невыгодно. Без меня все твои затеи — пшик. Да и кто другой сможет вытерпеть твое занудство?

— Логично. И что теперь? — Тамара Владиславовна была готова к любым сюрпризам. Хотя уже просчитала, что сейчас и Воротникову избавляться от нее — себе дороже.

— Продолжим в том же духе. Чем больше сил ты вкладываешь в «Аметист», тем мне выгоднее. Попозже, возможно, предложу тебе партнерство. Если выпутаюсь.

Она не стала уточнять: имеет он в виду экономический кризис, который, по его прикидкам, должен был случиться в августе — сентябре, или происки покушавшихся. Если кризис не случится, то для «Аметиста» это означает всего лишь потерю части прибыли. Панкратова спросила о самом важном:

— Вы тоже думаете, что у покушения будет продолжение?

Воротников смотрел на нее так, будто надеялся прочесть ответ в ее глазах. Сейчас он напоминал Кузнецову. Та тоже смотрела на Тамару так, словно та знает отгадку, но скрывает. Вот и шеф туда же. Рассуждает с Надькиными интонациями, но факты толкует по-своему:

— Твоя подруга права: связь с покушением на нее тут есть. Но не та, что ей кажется. Вы не учитываете свою персональную ценность. Понимаешь? То, что звонки и прочие штуки твоих «доброжелателей» прекратились, означает одно из трех. Либо они добились, чего хотели. Либо им надоело. Либо это стало кому-то невыгодно. Первый вариант означал бы, что тебя хотели внедрить именно ко мне. Столь хитрым способом? Бредятина. Второй? Тоже бессмыслица: травят, чтобы затравить. А ты, если не ошибаюсь, вполне довольна своим нынешним положением. Значит — третье. Кто-то прекратил это безобразие. Чего ради? Кто бы это мог быть? Чует мое сердце: это кто-то из наших, из «Аметиста». Кому-то мешало то, что тебя травят. Чем? Единственное, что приходит в голову: мешал шум вокруг того, что ты делаешь. Но не из-за лампочек же? Значит, из-за планирования вообще. Того, которое учет и контроль. И которое легко обругать, но трудно наладить. Некто хорошо знает мой характер: если бы на тебя слишком насели, я бы полез разбираться. Но когда звонки насчет тебя прекратились, я успокоился и вообще отдал всю суету по реорганизации тебе на откуп. Я уже столько раз пытался четче наладить работу фирмы, в том числе и с помощью сторонних консультантов, что результат и этой попытки было легко предугадать. Предполагалось, что я же сам первый устану от порядка и похерю все твои идеи вместе с тобой. Никто, и я в том числе, не ожидал, что у тебя получится. Видал я зануд, но такую, как ты, — впервые. По чуть-чуть, тихой сапой ты завела дело так далеко, что от тебя избавляться стало бесполезно. Система-то бы все равно осталась. А сейчас, видимо, запахло жареным. Понимаешь? Кто-то ворует! И твоя система вот-вот его высветит. Вот наш «дружок» и решил от меня избавиться. Значит, вся надежда теперь — на тебя. Чем скорее ты внедришь систему целиком, тем скорее вылезет, из-за чего меня чуть не задавили. Если, опять же, тут не подсуетилась моя супружница. Что-то она слишком спокойна в последнее время.

— Вы это всерьез? Про мою роль?

— Не будь задницей! Я к своей жизни и к тем, кто рядом, всегда отношусь очень серьезно. Там, где деньги, — всегда риск. А в «Аметисте» порой о-очень большие деньги. Какие уж тут шутки. Но ты чего молчишь? Все что-то предполагают: и я, и твоя подруга, и этот бывший мент. А ты чего молчишь?

Она потупилась:

— Обвинять кого-то можно, только имея веские доказательства.

— А тебя никто не просит обвинять. Но высказаться можешь? — Ожидая ответ, он задумался, глядя на ее растерянно мигающие за несуразными очками пасмурные глаза. И подытожил: — Жутко представить, что будет, если ты сейчас споешься с тем, кто меня заказал.

С такой «оптимистической» ноты и начались для Тамары странные недели на даче Воротникова.

Оказалось, что жить с хозяином в одном доме, — совсем не то, что просто вместе работать. Даже если и приходится задерживаться на службе допоздна, это не идет ни в какое сравнение с напряжением почти круглосуточной службы.

Одно то, что здесь он общался с ней, лежа в постели, уже создавало неловкость, которую не снимали и постоянно дежурившие возле него медсестры. Во-первых, Воротников прогонял медсестру, когда работал с Тамарой Владиславовной. А еще он начал смотреть на нее как-то особенно. Будто разглядывал, пытаясь что-то вспомнить. Или узнать. Диктуя или объясняя что-то, Валерий Захарович порой замолкал на полуслове. Потом, поймав себя на этом, смущенно улыбался. Панкратовой делалось неудобно. Она стеснялась подгонять болеющего человека, но и сидеть в позе пай-девочки, чувствуя, что тебя бесцеремонно разглядывают, ей не улыбалось. Это неприятно даже под защитой ее наряда и грима.

Возникали и другие проблемы. Порой и страсти кипели.

Женщины удивительно умеют осложнять жизнь. Панкратовой, не слишком самоуверенной по натуре, обычно все-таки доставало мужества не делать того, что она считала вредным. Поэтому, несмотря на то что Воротников принадлежал к типичным мясоедам, она решила это игнорировать. Уверена была, что в его теперешнем, ослабленном состоянии мясо — вредно. Она упорно готовила овощи, подкладывая лишь чуть-чуть мяса. Для вкуса и запаха. Сам Валерий Захарович не обращал на это внимания. Ел, что давала, и благодарил, извиняясь, что пришлось ее нагрузить сверх меры. Зато Колоскова, считавшая, что мужику, а тем более больному, без мяса никак нельзя, пилила ее в каждый из своих наездов.

Ирина Павловна упорно стремилась угнездиться в загородном доме. Поскольку Воротников ее грубо выпроваживал, она дежурила в большом холле как самозваный сторож. Панкратова старалась вести себя «невидимкой». Хотя и замечала: потеряв голову от ревности — Колоскова-то прекрасно помнила, что скрывается под балахоном Тамары, — юристка слишком навязывалась шефу. Своими же руками разрушала отношения. Мужчинам свойственно инстинктивно шарахаться от назойливых притязаний. А уж прикованный к постели, раздраженно-болезненный Воротников был еще менее обычного склонен к такту и терпению.

Что удивительно, жена Воротникова появилась на даче всего несколько раз. В первый приезд одна, а во второй — привозила с собой сына. У нее была своя машина, розовая двухдверная иномарка, которую она не без шика водила. Совершенно не обратив внимания на Тамару и очень сухо поздоровавшись с оказавшейся тогда на даче Колосковой, Воротникова всего десять минут посидела возле мужа. И, взяв у него очередную сумму, тут же уехала. Ее словно не интересовало, насколько хорошо за ним тут ухаживают. Впрочем, если она знала, что он ей изменяет, Панкратова ее понимала.

Сама она от обилия забот и треволнений выматывалась так, что к полуночи с ног валилась. То, что она, дабы не дать пичкать шефа мясом, вынуждена и готовить для него (на всю ораву, включая охрану, медсестер и шофера Володю готовила уборщица Зинаида Сергеевна), как бы и не считалось. Это вроде бы хобби у нее такое. Или даже награда в знак особого доверия Валерия Захаровича, который за работу фирмы спрашивал с нее еще взыскательнее прежнего. Если кто-то из начальников отделов чего-то не успевал или путал, то крайней всегда была она. Сам Воротников избегал общаться с подчиненными. За все время болезни ни один из ключевых сотрудников ни разу в его кабинет, ставший для шефа больничной палатой, так и не вошел. Даже шофер Володя не допускался. Воротников вызывал с кухни Панкратову, чтобы она передала, куда и зачем нужно съездить.

Вначале она думала, что преднамеренность этого положения ей чудится. Но однажды из-за усталости она огрызнулась. Сказала, что быть и поварихой, и секретарем, и референтом, и замом за все про все одновременно она не успевает. Не разорваться же ей. Шеф посмотрел на нее с новой в его повадках задумчивостью и объяснил: