Татьяна Устинова - Сразу после сотворения мира Страница 45

– Вечер? – вдруг спросила рабыня и наложница, поднялась на колени и посмотрела в окно. – Как вечер?!

Теперь она вся была перед Плетневым, абсолютно голая и совершенно первобытная, и он мог смотреть на нее сколько угодно.

Он жадно смотрел.

Горючая жидкость опять выплеснулась.

Ее грудь, оказавшаяся значительней и лучше, чем на картинах этого самого художника, чье имя он так и не мог вспомнить, была в нескольких сантиметрах от его лица, и он осторожно потрогал ее.

Она была живая, теплая и двигалась, куда там картинам!..

– Вечер, – упавшим голосом сказала его рабыня. – Солнце садится! Господи, мама, наверное, решила, что я утонула, и уже вызвала водолазов!

– Я не хочу водолазов, – пробормотал Плетнев. Он все трогал ее грудь, никак не мог оторваться.

– Мне надо бежать! – Она на ходу поцеловала его руку, вывернулась и спрыгнула с дивана. – Как это вышло, что уже вечер?..

– Я тебя не пущу.

– Я только скажу маме, что мы не утонули, и вернусь.

– Мы не утонули. Мы погорели.

Вынырнув из майки с ослом, она посмотрела на него, захохотала и упала сверху. Он немедленно схватил и прижал ее к себе.

– Даже не надейся, – сказала она, и ее глаза улыбнулись ему.

Н-да. У нее глаза. И теперь он совершенно точно знал, какие именно. И мог рассматривать их сколько угодно. Он мог рассматривать ее глаза, губы, груди, локти, колени, запястья!

Золото. Изумруды. Так красиво.

– У тебя есть расческа? Хоть какая-нибудь!

– В ванной есть.

– На кого я похожа? Бедная моя мама!..

Она вернулась, как бы причесанная, секунду постояла и снова прыгнула на него. Он снова схватил ее и прижал.

– Мне не хочется от тебя уходить, – пожаловалась она. – Вот совсем не хочется!..

Он поцеловал ее.

– Хорошо, что ты пошла сегодня на речку.

– Я каждый день хожу на речку.

– И каждый день отдаешься там разным мужчинам?

Она помолчала, рассматривая его.

– Ты красивый.

– Это точно!..

– И когда волнуешься, кажется, что ты старше. И у тебя разные глаза, знаешь? Вот этот, – она поцеловала, – серый. А вот этот, по-моему, голубой. – И она опять поцеловала.

– А почему ты лезешь купаться через кусты, а не как все люди, по песочку?..

Она вздохнула и выпрямилась.

– Я стесняюсь, – сказала она быстро. – Я… толстая. А в купальнике просто ужас, я знаю.

– Я тоже знаю, – блаженно согласился Плетнев и полез под ее майку с ослом. Там, под майкой, все было горячим, плотным, выпуклым. – Ты правильно делаешь, что лезешь через кусты! Я еще куплю тебе паранджу. От греха.

Они немного повозились на диване, все никак не могли оторваться друг от друга. Оказывается, это на самом деле трудно, почти невозможно – оторваться!..

А потом она слезла с Плетнева, подобрала с пола мокрый купальник и сказала, что скоро придет, а его джинсы в камине.

– Где мои джинсы? – поразился Плетнев.

Она откинула щеколду, вышла на террасу, солнце залило ее с головы до ног, от необыкновенных волос до длинных и узких ступней, снизу вверх кивнула ему и пропала. По доскам пола протопали ее босые ноги, и звякнул велосипед.

– Она скоро вернется, – сам себе сказал Алексей Александрович. – Она обещала, значит, придет.

Он еще некоторое время полежал, а потом встал – все мышцы болели, ныли, стенали, и он был страшно этим горд, – достал из камина джинсы с застрявшими в них плавками, кинул в таз, и тут его осенило, что нужно как следует приготовиться к ее приходу.

Все же первое свидание как-никак!..

Он наскоро принял душ – вода немного пахла рекой, и это было прекрасно и вызывало уйму всяких эротических мыслей, – побрился, добыл из саквояжа очередные джинсы и льняную рубаху ручной работы. Одежда казалась ему чужой и сидела плохо. Он закатал рукава, так и сяк передернул плечами, получше устраиваясь внутри дорогих тканей, даже ногами подрыгал.

Счет два – два, но кто сказал, что цивилизация лучше первобытности?..

Из имеретинского ужина ничего не выйдет, не пытайтесь повторить в домашних условиях. Будем исходить из того, что у нас есть. А что у нас есть?..

Плетнев сверху донизу обшарил холодильник, обнаружил помидоры черри в пластиковой упаковке, пучок привядшей рукколы – все же запасы завозились довольно давно, хоть и лежали в специальном отделении, которое не морозило, а охлаждало, не слишком сильно, именно так, как нужно. Еще была новозеландская телятина, внушительный кусок, и какая-то ерунда в специальных банках и бутылках – здоровое питание.

Его первобытной женщине это самое «здоровое» уж точно не подходит.

Над припасами Плетнев немного приуныл.

Он не умел готовить, за него всегда это делал специально обученный повар. Его дипломы, звания, знаки отличия занимали в резюме полстраницы, и эти полстраницы рассматривались особенно придирчиво, когда повара нанимали на работу.

Нанимала и рассматривала придирчиво, разумеется, Оксана, которая с мужем-военным провела много лет в гарнизонах, пробавляясь макаронами по-флотски и свининой под майонезом.

Такая свинина называлась почему-то «мясо по-французски», хотя плетневский доктор наверняка покончил бы с собой, если бы узнал, что происхождение такого варварского блюда приписывают его родине!..

Интересно, у Нателлы есть дипломы, звания и знаки отличия?!

Когда она готовит, можно умереть от наслаждения.

Он напомнит ей про приглашение, она же сама сказала ему про обед! Бабушка в Кутаиси, погадав с утра на кофейной гуще, отправится на базар, а следом за ней потащатся Язон с аргонавтами, которые поволокут золотое руно, а за ним громогласные веселые женщины, которым бабушка с утра наобещала прекрасный день, налоговый министр с портфелем и шерстяная коза с подмигивающей мордой. Потом бабушка пойдет по соседям за тем, чего не удалось добыть на рынке. Всем встреченным на пути она станет подробно рассказывать, что вот собирает посылку в Москву, где совершенно не умеют как следует поесть и совершенно не из чего готовить.

Э?..

Соседи потащат самые вкусные овощи, травы, персики и наилучшие пожелания, и от корзин будет так пахнуть, что в аэропорту Домодедово на контроле вся очередь заплачет слезами чистой и неподдельной радости за тех, кто вскоре станет все это есть!..

Погребец с вином всегда летит отдельно.

Впрочем, можно ведь устроить и по-другому!..

Первобытный мужчина свое дело сделал, добыл мяса, хоть бы из холодильника, значит, его первобытная женщина должна развести огонь и приготовить ужин!

Все очень просто, особенно в условиях первобытности.

У Плетнева не было, разумеется, никаких подсвечников с ароматическими свечами и музыкального центра с Моцартом или Вивальди, но он вышел на лужайку и ободрал с куста то, что не успела съесть коза.

Получился букет.

Вазы тоже не было, но он нашел на подоконнике пустой цветочный горшок, налил в него воды и очень удивился, когда вода тонкой струйкой потекла ему на джинсы. Оказалось, в горшке дырка. Он вылил воду и вернул горшок обратно. За камином обнаружилась бутыль зеленого стекла, которая не протекала, и Плетнев воткнул букет в бутыль.

Романтические приготовления закончились.

Он поставил букет на стол, состроил рожу зеркалу, которое отразило, как всегда, непонятное, и подумал рассеянно, как хорошо, что у него теперь совсем другая жизнь.

В этой жизни ему принадлежит темпераментная первобытная женщина, целиком, как только может принадлежать. Она хохочет, когда ей смешно, носит оранжевый дождевик и майку с ослом и почти вытершейся Эйфелевой башней. Она очень правильно говорит, а целуется так, что при одном воспоминании у него, Плетнева, сводит затылок и еще что-то где-то сводит. Ее тело вылеплено и предназначено специально для него и для того, чтобы он делал с ним все, что заблагорассудится. В ней нет и не может быть никакой придуманной фарфоровой хрупкости, холодной стеклянной отполированности, и это не инструмент, предназначенный для работы – соблазнения мужчин.

Должно быть, потому что ей даже в голову не приходило его соблазнять, она соблазнила его так решительно и бесповоротно!..

…Я ничего о ней не знаю! О ее работе, образе жизни, друзьях.

Я знаю о ней все – как она дышит, двигается, смотрит, молчит, стонет, откидывает волосы, закрывает глаза.

С той моей женой все было наоборот. Я знал абсолютно все, кроме одного – какая она сама.

Никакая. Ее нет.

Есть нечто искусственное, придуманное отчасти ею самой, отчасти ее матерью, продиктованное образом жизни, кругом знакомых и необходимостью все время совершенствовать инструмент, предназначенный для соблазнения.

Почему я так испугался, когда все открылось? Чего я испугался?! Не мог же я на самом деле думать, что она – моя, что принадлежит мне полностью и целиком, как только может принадлежать женщина?! Зачем она мне? Нет, я всерьез любовался ею, и мне нравилось любоваться, но в любовании нет никакого смысла! Я с юности не люблю никаких картин и скульптур, даже гениальных, и имена художников путаю!..