Арнальд Индридасон - Пересыхающее озеро Страница 45

Выйдя из посольства, Эрленд и Сигурд Оли обсудили возможность знакомства исландских студентов в Лейпциге с Лотаром Вайзером. Сигурд решил заняться этим вопросом.

— Ты допустил бестактность в разговоре с ней, — сделал замечание Сигурд Оли.

— Э-э-э… сравнение с краем света вывело меня из себя, — проворчал Эрленд, зажигая долгожданную сигарету.

24

Вернувшись с работы, Эрленд застал дома Синдри Сная. Сын спал на диване, но, как только отец вошел, проснулся и встал.

— И где тебя носило? — спросил Эрленд.

— Ну… — промямлил Синдри Снай.

— Хочешь есть? — спросил Эрленд.

— Нет, спасибо, я уже поел.

Эрленд достал ржаной хлеб, масло и бараний паштет и заварил кофе. Несмотря на заверения Синдри о том, что он не голоден, сын с удовольствием уплетал бутерброды. Тогда отец выложил на стол сыр, который молодой человек тут же приговорил с большим аппетитом.

— У тебя есть новости от Евы Линд? — спросил Эрленд, подавая кофе, после того как сын немного утолил голод.

— Да, — ответил тот, — я разговаривал с ней.

— У нее все в порядке? — забеспокоился Эрленд.

— Более или менее, — ответил Синдри, доставая сигарету. Эрленд последовал его примеру. Сын поднес ему дешевую зажигалку. — По-моему, с Евой уже давно не все в порядке.

Потом они молча пили черный кофе и курили.

— Почему у тебя так темно в квартире? — спросил Синдри, посмотрев в сторону гостиной, плотные занавески препятствовали проникновению вечернего солнца внутрь помещения.

— Слишком яркий свет, — ответил Эрленд. — Вечером и ночью, — поправился он через минуту, не вдаваясь в подробности. Зачем ему объяснять Синдри, что он предпочитает короткие зимние дни и черные как смола ночи вечному летнему свету, излучаемому светилом сутки напролет. Он и сам не понимал, почему лучше чувствовал себя зимой, при полном мраке, чем ярким летом. — Где ты ее нашел? — спросил Эрленд. — Где же она прячется?

— Она прислала сообщение на мой телефон, и я позвонил ей. Мы все время поддерживали связь, даже когда я был в провинции. У нас всегда были хорошие отношения.

Он замолчал и посмотрел на отца.

— Ева — хорошая девушка, — сказал сын.

— Конечно, — подтвердил Эрленд.

— Серьезно! — стал горячиться Синдри. — Если бы ты знал, какая она была…

— Не стоит напоминать мне об этом, — оборвал его Эрленд, даже не пытаясь скрыть раздражения в голосе. — Я и так все знаю.

Синдри замолчал и уставился на отца. Потом он потушил сигарету. Эрленд сделал то же самое. Синдри встал.

— Спасибо за кофе, — сказал он.

— Ты уходишь? — удивился Эрленд, вставая, в свою очередь. Он вышел из кухни вслед за сыном. — Куда ты собрался?

Синдри не отвечал. Он взял свою поношенную джинсовую куртку со стула и натянул на себя. Эрленд ходил за ним по пятам. Ему не хотелось, чтобы Синдри уходил в таком настроении.

— Я не хотел… — начал он. — Но… Ева… Я знаю, что вы дружны.

— Что тебе вообще известно о Еве? — не выдержал Синдри. — С чего ты взял, что знаешь ее?

— Не делай из нее святую, — ответил Эрленд. — Еве это не подходит, да и ей самой не понравилось бы.

— Я и не делаю, — возмутился Синдри. — Но ты не должен считать, что знаешь Еву. Даже не думай! И вообще, как ты можешь судить, что ей подходит?

— Она законченная наркоманка, вот что я знаю! — взревел Эрленд, выходя из себя. — Или нужно знать что-то еще? Ко всему прочему, Ева не делает ничего, чтобы исправиться! Она потеряла ребенка, как тебе известно, и врачи сказали, что это не самое худшее, что могло произойти из-за того, что она кололась во время беременности. Так что не стоит тут гарцевать по поводу своей сестры. Эта идиотка опять влипла в какую-то историю, но я больше не желаю выпутывать ее из глупостей.

Синдри уже открыл дверь на лестницу и готов был выйти, но ненадолго задержался, обернулся к Эрленду, зашел обратно в квартиру и закрыл за собой дверь. Затем подошел к отцу.

— Гарцевать по поводу моей сестры? — повторил Синдри.

— Раскрой глаза! — сказал Эрленд. — Вот что я хочу тебе сказать: пока она сама не захочет себе помочь, вряд ли мы сможем что-либо изменить.

— Я прекрасно помню Еву до того, как она подсела на наркотики, — заявил Синдри. — А ты помнишь ее?

Он вплотную подошел к отцу, и Эрленд увидел гнев в его движениях, в выражении его лица и во взгляде.

— Помнишь ли ты Еву, когда она еще не кололась? — повторил Синдри.

— Нет, — ответил Эрленд. — Я не помню, и ты прекрасно это знаешь.

— Да, я прекрасно это знаю, — сказал Синдри.

— Не болтай всякую чушь, — проговорил Эрленд. — С меня достаточно Евы.

— Чушь? — переспросил Синдри. — Мы для тебя чушь?

— Боже мой! — простонал Эрленд. — Хватит. Я не собираюсь ссориться с тобой. И с ней я тоже не собираюсь ссориться и не хочу ее обсуждать.

— Так ты ничего не знаешь? — присвистнул Синдри. — Я виделся с ней позавчера. Она живет с каким-то типом по имени Эдди. Он на десять или пятнадцать лет старше ее. У него совсем крыша съехала: он набросился на меня с ножом, думая, что я рэкетир. Решил, что я пришел за деньгами. Они сбывают наркотики, но и им перепадает, однако денег всегда не хватает, так что за ними охотятся рэкетиры. Несколько человек. Ты, может, знаешь этого Эдди, ты ведь легавый. Ева не хотела говорить мне, где находится, она страшно напугана. Они сидят в какой-то дыре недалеко от центра. Эдди дает ей дозу, и она любит его за это. Никогда не видел такой искренней любви. Смекаешь? Он ее дилер. Она в полном дерьме, просто омерзительна. И знаешь, что ее интересовало?

Эрленд покачал головой.

— Она хотела знать, виделся ли я с тобой, — продолжал Синдри. — Ты не находишь это странным? Единственное, что ей хотелось выяснить, виделся ли я с тобой. С чего бы это, а? Почему она этим интересуется, по-твоему? В состоянии полного улета. Что ты думаешь на этот счет?

— Не знаю, — признался Эрленд. — Я уже давно перестал разбираться в Еве.

Он мог бы сказать, что у них с Евой бывали и горе, и радости. Несмотря на то что их отношения не назовешь легкими, скорее хрупкими, и порой у них разгорались настоящие баталии, все же между ними была какая-то связь. Иногда даже все шло как нельзя лучше. Он вспомнил рождественские праздники, когда Ева находилась в тяжелейшей депрессии из-за потери ребенка, так что он опасался, как бы она не совершила какой-нибудь глупости. Они встретили Рождество и Новый год у него дома и много говорили о ребенке и чувстве вины, которое мучило ее из-за того, что случилось. А потом в один прекрасный день после праздников Ева исчезла.

Синдри смотрел на отца.

— Ее интересовало, как у тебя дела. Как у тебя дела!

Эрленд молчал.

— Если бы ты знал, какая она была до того, как стала принимать наркотики, — продолжал Синдри, — если бы ты знал ее такой, какой ее знал я, у тебя был бы настоящий шок. Я давно не встречался с ней, и когда увидел, на кого она стала похожа… мне захотелось…

— Кажется, я сделал все, что мог, чтобы помочь ей, — ответил Эрленд. — Только вот возможности ограничены. И когда понимаешь, что у человека на самом деле нет никакого желания выпутаться…

Он так и не договорил.

— Она была рыжеволосой, — произнес Синдри. — В детстве. Густые рыжие волосы, мама говорила, что это ей досталось от тебя, от твоей семьи.

— Я помню ее рыжие волосы, — улыбнулся Эрленд.

— В двенадцать лет она коротко подстриглась и выкрасила волосы в черный цвет, — продолжал Синдри. — С тех пор она красит их черной краской.

— Зачем она это сделала?

— Их отношения с мамой не были простыми, — заметил Синдри. — Со мной мама обращалась совсем не так, как с Евой. Возможно, из-за того, что Ева была старше и напоминала ей тебя, а может быть, потому, что она была шумной, гиперактивной. Рыжеволосая и слишком подвижная. Она выводила из себя учителей. Мама перевела ее в другую школу, но стало только хуже. Еву дразнили, потому что она была новенькой, а она устраивала разные гадости, чтобы привлечь к себе внимание, донимала других детей, рассчитывая, что таким образом ее примут в компанию. Маму миллион раз вызывали в школу.

Синдри закурил.

— Ева никогда не верила маминым россказням о тебе. Во всяком случае, она так говорила. Они с мамой ругались, как кошка с собакой. Ева была мастером в том, чтобы завести маму, упомянув твое имя. Говорила, нет ничего удивительного, что ты ушел от нее, что никто не может жить с нашей матерью. Ева защищала тебя.

Синдри посмотрел по сторонам, держа сигарету в руке. Эрленд указал ему на пепельницу на столе. Втянув в себя табачный дым, Синдри уселся к столу. Он успокоился, и напряжение спало. Сын рассказал Эрленду, как Ева сочиняла истории о своем отце, когда уже достаточно подросла, чтобы задавать вопросы о его поступках.