Дарья Дезомбре - Портрет мертвой натурщицы Страница 45

Она пошла между огромными ангарами с выбитыми стеклами — бывшими цехами. Вокруг было пусто, сквозь асфальт пробивались деревца. Света вышла за бетонную заводскую ограду через открытые, давно покосившиеся ржавые ворота и огляделась по сторонам. Вокруг расстилались поля, где-то за ними начиналась черная кромка леса. Но от ограды, деля поле на симметричные половины, шла дорога в древнем, в трещинах и выбоинах, асфальте.

И эта дорога явно не исчезает в никуда, сказала себе Света. Наверняка совсем рядом, за лесной полосой, есть жизнь и люди. Надо только успеть добраться до леса пока он вернулся. Тут, посреди поля, она как на ладони. Надо спешить. И Света прибавила шагу, пытаясь согреться. Если она выберется из этой аферы живой, она точно похудеет. Она уедет обратно к маме и поступит сначала в педагогический колледж, а потом, чем черт не шутит? — в областной институт и выучится на учительницу. Раньше Света не очень любила детей, но теперь ей казалось, что только так она сможет задобрить судьбу.

Стало темнеть. Лес приближался не так быстро, как хотелось, а ноги в почти летних лодочках, которые она надела давно, так давно — когда верила в доброту мира, оледенели. Она шла и пыталась думать о маме — как та обрадуется, ее увидев, а вместо этого почему-то вспомнила, как впервые встретилась с Ним.

Они сидели рядом в парке культуры: он сказал, что как раз возвращается с выставки Филонова, а она ела чебурек, продававшийся тут же, в ларьке.

Свете очень нравился этот парк — через пару месяцев жизни в Москве она уже почти позабыла Андрея, уверив себя, что найдет в столице кого получше, чем провинциальный опер. А здесь, в парке, дефилировало множество стильных молодых людей, впрочем, никто из них не обращал на нее внимания. «Но это только до поры до времени», — утешала себя Света. В парке были террасы над Москвой-рекой для латиноамериканских танцев, и корты, и даже площадка, чтобы поиграть в пляжный волейбол. И Света, облизывая пальцы после чебурека, обдумывала свой стратегический план: спортивной она не была и для волейбола не выдалась ростом, а для уроков тенниса не имела денег. Но латиноамериканские танцы могли пройти: в них таилось обещание будущего романа и флирт, и, кроме того, Света считала, что неплохо двигается. А если ставить каждый вечер дома видео из Ютюба с профессиональными танцорами и потренироваться, то… Она облизнула последний палец и увидела взгляд, который бросил на нее один из молодых людей: в модных очочках и в стильном плаще с цветной подкладкой. Во взгляде сквозило даже не презрение — удивление: как такая здесь оказалась? Не ошибся ли он местом проведения досуга? Голубой, наверное, — чуть не плача, пыталась утешить себя Света. Но в глубине души знала — никакой он, скорее всего, не голубой! Просто для таких, как он, мальчиков существуют свои девочки, и, оглядевшись по сторонам, Света могла их увидеть в изобилии: с задорными короткими волосами, в черных узких джинсах на бесконечных ногах, почти без косметики… От обиды на судьбу она прикупила второй чебурек…

И вот тут-то он к ней и подсел.

— Скучаете? — услышала она мягкий мужской голос.

— Нет, — буркнула она, не глядя.

— Значит, ужинаете. Если вы еще не слишком наелись, могу предложить вам переместиться в один из здешних ресторанов.

Тут Света не выдержала — обернулась и разочарованно вздохнула: ничего общего с недавним мальчиком. Старенький почти. И явно — зануда. Но с деньгами на здешние кабаки. А кабаки тут — недешевые.

— Не слишком, — соврала она. — Могу поужинать.

Он повел ее в ресторан с видом на реку: в приоткрытые окна лилась музыка с танцплощадки, скатерти были белыми, тарелки — впечатляюще огромными для маленькой порции. Света спрятала руки с облупленным маникюром под стол.

— Вы зря комплексуете, — сказал ей мужчина, оправив добротный, легкой шерсти пиджак. — Вы не вписываетесь в узкую реальность этого парка. Но она не единственная даже в заданном ныне временном пространстве.

— Не поняла, — нахмурилась Света и попыталась аккуратно съесть кусок рыбы, которую она заказала неожиданно для себя самой, поведшись на загадочное название «сибас».

— Я хочу сказать, — тонко улыбнулся мужчина, — если бы вы, к примеру, сейчас покрасили лицо желтой охрой, то от вас бы все отшатнулись в общественном транспорте. А для среднестатистической древней египтянки такой окрас лишь означал, что она находится под защитой бога солнца. Между тем древнеегипетский идеал, по моему скромному мнению, находится ближе всего к настоящему времени.

— Это вы про желтую морду?

— Это я про моду на большие глаза, крупные губы, общую худобу при маленькой груди и тонкой талии. И кроме того, — он поморщился, — тренд на вечную молодость.

Света приуныла. Он подлил ей белого вина, стоящего тут же в запотевшем ведерке.

— Но достаточно было грекам укрепить свою империю, и женщины стали почитаться совсем другие, скорее с вашими пропорциями. Вы вот знаете свои объемы?

Вопрос был вольным, а в ее случае — почти неприличным, но Свете стало интересно.

— 85–70–96, — тихо произнесла она. А мужчина явно обрадовался.

— Видите! Почти, как у Венеры Милосской! У нее при вашем же росте — в вас ведь около 165 сантиметров?

— 166.

— Практически! Так вот, у богини красоты талия была 69, грудь 86, а бедра в окружности — 93 сантиметра.

Света зарделась — с Венерой ее еще никто не сравнивал.

— Сейчас процветает вульгарность, — кивнул ей неизвестный. — Она соответствует всему культурному гумусу, на котором мы прозябаем в последнее время. А в Средневековье, к примеру, было надобно молиться и думать о духовном, и привлекательной считалась женщина с большим лбом, для чего подбривали волосы, выщипывали брови и ресницы. В моде была бледная, синюшная кожа: до такой степени, что красотки делали себе кровопускания. За рыжий цвет волос отправляли прямиком на костер. А в следующую эпоху, Возрождения, венецианки уже проводили часы на своих открытых террасах под палящим солнцем, высвободив наружу волосы, смазанные раствором из осадка белого вина и оливкового масла. И все для того, чтобы добиться светло-рыжего оттенка — знаменитого тициановского цвета волос. У вас, к слову, отличные волосы, не стоит их красить, — улыбнулся он, закончив лекцию.

— А я? — нерешительно спросила она. — Я под какой тип красоты подхожу? — И вдруг вспомнила, как когда-то, почти в другой жизни, спрашивала Андрея, впервые встретив его на платформе, — к какому типажу относится. Сердце ее сжалось, и ей так вдруг стало себя жаль.

— Сложно сказать с наскоку, моя милая, — разглагольствовал тем временем незнакомец. — Не Возрождение, нет. И не барокко имени Рубенса. У великого антверпенца было слишком много плоти, а у вас округлости без излишков висящего жира… Возможно, рококо? Маленький носик и пухлый рот… Буше и Ватто влюбились бы в вас и мечтали бы написать ваш портрет, милая. Даже, скажу вам, намечающийся второй подбородок их вряд ли смутил бы…

Света даже не обиделась на второй подбородок, а смотрела на корабли, идущие по Москве-реке, и горько думала о том, что попала совсем не в то время и не в то место.

— Однако чувствуется в вас все-таки переход к классицизму: носик не курносый, а что ни на есть классически прямой… Но, как я уже заметил, без безусловной свободы Ренессанса.

Света уже перестала его слушать: какая разница, в какую из эпох она НЕ попала?

Но странный товарищ не унимался:

— Знаете, в ваших глазах, когда вы так вот смотрите на движение вод, есть какая-то строгость, присущая иной эпохе, — он склонил голову на плечо, явно размышляя. — Да, явный переход в классицизм. Энгр.

Света часто думала потом, что эта фраза определила для нее весь последующий кошмар…

Она уже подходила к лесу, когда вдруг услышала тарахтение двигателя, и прямо на нее из чащи, прорываясь сквозь кусты и подпрыгивая на корнях, выскочило нечто в развевающихся одеждах, в которых она не сразу опознала свой собственный старый плащ. Это было так неожиданно и страшно, что Света закричала и побежала по дороге вперед, не сразу поняв, что на асфальте ее легче будет догнать, чем в лесу.

Он приближался молча, Света чувствовала запах дешевой солярки, и в последнем рывке дернулась влево, на чистом инстинкте перепрыгнув через канаву, и побежала дальше в лес. За спиной она услышала хруст, короткий вскрик, звук падения, но боялась оборачиваться назад, а неслась все вперед, натыкаясь на голые ветви, спотыкаясь, растягиваясь на скользких листьях и не прекращая плакать от страха и обиды. Она была уверена, что он снова ее поймает, что гул в ушах и бешеный бой сердца не дадут ей услышать его тихие страшные шаги, он появится из-за ближайшего дерева, и это будет конец.

Она пришла в себя только тогда, когда, выбежав на шоссе, чуть не попала под колеса фуры, что с возмущенным басовитым гудком обогнула ее в последний момент. А следующая машина, остановившаяся у обочины, была полицейской. И, прижимаясь к груди опера, незнакомого мужика, от которого слегка разило потом и луком, она продолжала сотрясаться от рыданий, не веря, что все, наконец, кончено.