Олег Рой - Банкротство мнимых ценностей Страница 45

После десяти минут бесцельного блуждания Лохнесс в растерянности остановился посреди тихой улицы с однотипными пятиэтажными домами. Кругом было безлюдно, окна в домах одно за другим гасли, люди укладывались спать.

«А у меня дома нет. Уже нет, – зябко поежился Крутилин. – Сколько же всего свалилось на меня за последнее время». Он вспомнил Каринку с братьями, Маринку с этим ее язвительным «Ты лох, Лохнесс!» и выругался. «Ну и везет же мне на баб! Хотя ведь я сам – сам! – выбрал себе и первую и вторую жену… Хотя теперь можно сказать, что выбирал я их не для себя, а друг для друга… Нет уж, пусть весь мир сойдет с ума, и женщины будут с женщинами, а мужчины – с мужчинами, это не убедит меня. Правда заключена в самой жизни. А жизнь зарождается там, где Он и Она. Остальное, как говорят, от лукавого».

Его безумная ночная поездка за город, на старенькую мамину дачу, была, конечно же, инстинктивным желанием прижаться к чему-то родному, близкому. И хоть ехал он туда с одной целью – умереть, но ведь хотел это сделать именно там, а не где-то в городе, где и с крыши можно… и с моста…

Он замер как вкопанный: понял, почувствовал, что это мама остановила его там, у разрушенной церкви.

– Ты продолжаешь оберегать меня, родная моя, – прошептал он. – Значит, еще не все потеряно?..

Он посмотрел наверх, туда, куда улетела душа его мамы. А там высыпали звезды и удивляли своим ярким светом. Ему показалось, что одна из них подмигнула ему.

Под ногами громко и весело хрустел снег, напоминая, что сегодня Рождество.

«Я, как кузнец Вакула, отправился в рождественскую ночь на поиски счастья, – улыбнулся Лохнесс. – Но я хоть и не Вакула, но чертям бы всяким хвосты понакрутил».

«Маринку я, конечно, просмотрел, – думал он. – Я приучил ее к хорошей, легкой жизни. К ничегонеделанью. Ни дела, ни детей, ни увлечений. Хотя нет, увлечения были: тряпки, тусовки, травку покуривала, а вот теперь – высший пилотаж».

А снег все хрустел и хрустел под ногами.

В воздухе веяло какой-то таинственностью, так и хотелось верить во что-то светлое и приятное. Евгений шагал, уже не отдавая себе отчета, куда и зачем идет, не прекращая говорить сам с собой.

«Что же мы делаем с собой за тот короткий промежуток времени, который отпущен нам? Ведь для чего-то нам дается и этот снег, и эта ночь, и эти звезды… Ну не для того же, чтобы только есть, пить, портить друг другу жизнь!

Многим людям я помогал в этой жизни, многие помогали мне. Я хочу любить, хочу, чтобы меня любили. Я хочу нормальной обыкновенной жизни. Это такая малость, – он тяжело вздохнул. – И это так много…»

И, поглощенный своими мыслями, он сам не заметил, как сбился с пути. Потерял не только дом, но даже нужную улицу, оказался где-то среди гаражей и бетонных заборов.

Что делать, как отсюда выбираться? Вокруг ни души, дорогу спросить не у кого. Даже ни одной машины не остановишь. Да и не на что ему машину ловить, всю наличность – а там было тысяч, наверное, десять – он отдал бородатому.

Женя растерянно побрел вперед, от злости вскидывая ногой сугробы. Эти окраины, бесконечные железнодорожные пути справа от него, занесенные снегом будки навевали на него тоску. В таком месте особенно жутко и бесприютно в холод и метель, и потерявшемуся путнику легко утратить остатки надежды.

Крутилин не знал, что он не остался незамеченным, даже в таком безлюдном месте, где, казалось, хозяйничает только стихия. За ним внимательно наблюдали несколько пар глаз.

– Эй, мужик, – послышался негромкий голос откуда-то из-за гаража.

Женя удивленно поднял голову и с некоторым трудом сфокусировал взгляд на двух крепких мужичках невысокого роста и неопределенного возраста в не слишком свежей одежде.

– Что?

– Закурить у тебя не найдется? А то по пальто видать, богатенький, а у нас вот нет ничего, так что поделись. Не все же тебе должно в этом мире достаться.

– Извините, я не курю, – развел руками Лохнесс.

Один из мужиков, нагловатый, со свежим шрамом на лице и хитрыми глазками, прищурился:

– Тогда деньгами помоги под Рождество. А то мы и отпраздновать не можем по-человечески…

– И денег у меня, ребята, ни копейки, хотите – верьте, хотите – нет, – вздохнул Крутилин. – Я все потерял. Смешно, конечно, но то, что на мне, – по сути, все, что у меня есть.

– Вот ведь какой, класс буржуйский, не хотят по-хорошему, – усмехнулся нагловатый прямо в лицо Лохнессу, окутав того смрадным облаком перегара, сивухи и гнили. Половина зубов во рту у него отсутствовала.

«Видимо, меня бить собираются», – отстраненно подумал Лохнесс. Его и впрямь не особенно пугала такая перспектива – ну что же, логичное завершение дня.

Но он все же приготовился защищаться, попутно высматривая пути отступления, потому что в таком состоянии вряд ли мог оказать серьезное сопротивление.

– Хорош, мужики, оставьте его, – послышался вдруг глуховатый голос сбоку и почему-то сверху. Крутилин повернулся в ту сторону, тут же получил удар по голове и провалился в небытие.

Очнулся он уже совсем в каком-то другом месте, тут хотя и слышались завывания ветра, но было относительно сухо и тепло. В нос ударил неприятный запах помойки. Он огляделся и понял, что находится, очевидно, в заброшенном гараже или сарае. Вокруг виднелась старая мебель и прочий мусор, из стен торчали куски фанеры. Горел небольшой костерок, разведенный из остатков ящиков, бумаги и щепок. Рядом с ним сидел и смотрел на огонь взлохмаченный человек с пронзительными глазами, в вылинявшей до непонятного цвета куртке без молнии и женской вязаной шапке.

– Где я? Кто вы?

– Я Михаил, – важно ответил человек, и Лохнесс тут же узнал голос, который он слышал сверху. – А ты у меня дома. Я его сам построил, из того, что было под рукой, так что не обессудь.

– Что со мной произошло?

– Тебя Ряба вырубил. Ничего страшного, максимум шишка будет. Ты уж извини, я не сразу подоспел. Смотрю, наши шныряют, явно заметили лоха. Я за ними и пошел, на гараж забрался поглядеть. Вижу – приличный мужик, и лицо такое несчастное. Я за тебя и вступился. Они меня уважают, так что всего лишь пришлось им пару раз дать в торец, они и отвалили, – хохотнул собеседник. – А как тебя звать-величать?

– Меня? Женя. Евгений.

– Хорошее имя, – признал Михаил. – Означает – благородный. Ну что, ваше благородие, водочки не желаете?

– А есть? – губы Лохнесса все еще тряслись, то ли от пережитого, то ли от того, что он не успел согреться.

– Обижаешь! – Бомж Михаил достал бутылку без этикетки и разлил по пластиковым стаканчикам, неожиданно оказавшимся чистыми. Они залпом выпили огненную жидкость, тепло разлилось по телу Лохнесса, боль притупилась.

– Что же тебя завело в такие места, Женя? Да еще и в подпитии, как я посмотрю? – поинтересовался Михаил.

Важность нового знакомого и его манера речи забавно контрастировали с окружающей обстановкой, но Женя этого не заметил. Он смутился и ответил:

– Дом ищу один.

– Понятно. Тут поблизости жилых домов нет, только переезд. А ты впредь будь аккуратнее. Так можно всего лишиться, – назидательно произнес собеседник.

– Да у меня и нет уже ничего, так что не страшно, – горько сказал Лохнесс.

– Тогда, конечно, проще, – согласился Михаил. – И все же, чего это ты в рождественскую ночь шастаешь по пустырям? Чего тебе дома не сидится?

– Мне сегодня жена изменила, – убито признался Лохнесс.

– Во как. Ну, тогда понятно. Ну, давай еще выпьем.

Они разлили по стаканам еще две порции водки и молча выпили.

– Ну, это, конечно, давно случилось, – Женю потянуло на откровенность. – Просто я только сегодня узнал про это.

– М-да, неприятность. А соперник тебе известен?

– В том-то и дело, что это не мужик, а баба! Сам не знаю, радоваться этому или печалиться. С одной стороны, вроде как не мужик, вроде как не всерьез. А с другой – еще противнее! Знаешь, кто эта баба? Моя бывшая. Тьфу, гадость какая!

– Да уж, чего только в жизни не бывает, – задумчиво проговорил Михаил. – Выходит, у тебя обе жены лесбиянки?

– Да дуры! – Крутилин сплюнул. – От первой-то, Каринки, я всего мог ожидать. Но Марина…

– Любишь ее?

– Уже нет, наверное. Просто понял, кто она есть на самом деле. Грустно, если честно. И больно.

– А ты ее прости, – предложил Михаил.

– Простить и отпустить, – усмехнулся Лохнесс, – как в песне?

– Ну, вроде того.

– Да мне уже все равно на самом деле. Понял, что всю жизнь тратил не на то, старался, зарабатывал деньги, и что? Все впустую, ничего хорошего они мне не принесли. Это обидно. Думал, созидательное что-то делаю, а оказался пшик. Пустышка.

– Знаешь, какая самая лучшая месть?

– Которую подают холодной?

– Нет, – улыбнулся Михаил. – Простить – самая лучшая месть. Сколько смыслов ни ищи – их много, и все верные. Я знаю не понаслышке. Ты думаешь, я всегда здесь бомжевал? Нет, конечно. Пять лет назад я нормальным человеком был, врачом работал в больнице, хирургом, и семья у меня нормальная была.