Виктор Пронин - Божья кара Страница 45

А выпив до дна, проследив, чтобы выпил и Андрей, спрятал стаканчики в тумбочку, туда же затолкал и бутылку, по емкости явно превышающую пол-литровую.

– Хватит, остальное ребятам. Я им уже пообещал отметить ударную работу. Ждут, обормоты. Знают, что заслужили... А теперь послушай... Я тебе сейчас такое скажу, такое скажу, что твой колдун за голову схватится.

– Это с ним бывает.

– В каких случаях?

– Когда скажет больше, чем ему положено.

– А кто определяет, сколько положено?

– Ты вот называешь своих экспертов ребятами, а он своих так же. Они где-то всегда рядом, но невидимы, неосязаемы, беззвучны, с Равилем общаются на уровне предчувствий, примет и прочих смутных ощущений.

– Слушай сюда, как говорят наши артисты, изображая простой народ... Я вот о чем подумал... Если твой колдун... Кстати, мои ребята дня два назад видели его на кладбище. Что ему там было нужно? Что он искал?

– Понятия не имею.

– Ну, ладно... Замнем для ясности. Так вот, если маньяк отдаст концы на этой неделе, значит, он не попадет в руки правосудия. Ты понимаешь, о чем я говорю? А вот если он окажется в моем обезьяннике, то будет жить несчастливо, но долго.

– С чего ты все это взял? – удивился Андрей.

– Из твоих же слов, – печально ответил следователь. – Из твоих же слов, Андрюшенька.

– Меня Света так называла.

– Прости, не знал. Без злого умысла сказал. Если он попадет ко мне, будет долгое следствие, опрос свидетелей, участников, пострадавших и так далее. Потом экспертиза на вменяемость, выезды, съемки на местах преступлений, ознакомление с делом, суд и, наконец, мораторий о запрещении смертной казни... Врубился? Значит, что? Все это состоится, если он попадет в мой обезьянник. Но если верить твоему колдуну и он отдаст концы на этой неделе, значит, он не попадет в мой обезьянник.

– Что же тут плохого? Восторжествует правосудие.

– Да, что-то там восторжествует... Но не правосудие.

– А может быть, это и есть настоящее правосудие?

– Мне положено думать не просто иначе, мне положено думать и поступать в противоположном направлении. А то, что нам вещает Равиль, называется совершенно по-другому.

– Как же это называется?

– Самосуд. Близится самосуд, Андрей.

– Ну и пусть близится. Света называла это божьей карой.

– А Уголовный кодекс называет это преступлением. Как нам быть? Куда стопы свои направить? Вот заглянули мы с тобой в будущее и что мы там увидели??

– А что мы там увидели? – усмехнулся Андрей, не желая проникаться озабоченностью следователя.

– Оторопь.

– Да никакой оторопи... Маленький шаг в сторону. С кем не бывает.

– В сторону от чего? – Следователь наклонился вперед, лег грудью на стол, пытаясь заглянуть Андрею в глаза.

– В сторону не от чего, а в сторону к чему... К справедливости. Вы со своим правосудием забыли об этом понятии.

– Ты хочешь сказать, что правосудие и справедливость – разные вещи?

– Почти противоположные. Может быть, когда-нибудь они сблизятся, поймут друг друга, начнут учитывать интересы друг друга...

– И как же нам в таком случае поступить? У тебя есть внятный ответ, который был бы понятен и доступен мне, убогому?

– Есть... Надо открыть тумбочку, достать бутылку и разлить коньяк по пластмассовым стаканчикам. И сразу все станет на свои места.

– Думаешь, все тут же устаканится? – Олег Иванович замер, прислушался. – Слышишь шаги в коридоре? Это мои ребята. За обещанным идут. Ну, что ж... Так тому и быть... Твои слова оказались не просто правильными, но и чрезвычайно своевременными. – И следователь с тяжким вздохом открыл дверцу своей многострадальной тумбочки.

Наташа, конечно, обладала всеми достоинствами и недостатками жительницы Коктебеля. Причем и достоинства ее, и недостатки не были однозначными, раз и навсегда определенными, вовсе нет. Одни и те же ее качества в различных обстоятельствах и разные люди могли назвать и так, и этак в зависимости от того, что кому в ней нравилось, кто чего от нее хотел, что в ней отвергал... Хотя я не слышал, чтобы кто-то осмелился что-то в ней отвергать.

В то же время у нее нельзя было отнять и явной жизненной практичности. Она прекрасно понимала, что удачное пляжное знакомство может обернуться ужином в ресторане, а то и загулом, который затянется на ночь, неделю, сезон... Всякое бывало.

А случится – все будут счастливы, довольны друг другом, все будут щедры до конца августа. Правда, в этой щедрости будет некоторая особенность – она неизменно оборачивается щедростью благодетеля к самому себе, к собственным капризам, соблазнам, радостям жизни. Если же кое-что достанется еще кому-то, ну, что ж, пусть выпьет человек, покушает, отдохнет, уж коли оказался за одним столом, на одном пляже, в одной постели. А когда подуют прохладные ветры сентября, далеко не всегда находится доброхот, который помог бы красавице поднести чемодан к поезду.

Все это Наташа знала, через все это прошла, и потому, если подворачивалась не слишком обременительная работенка, она без больших душевных терзаний бралась за нее. Поскольку знала – близится сентябрь и Лизе в школу нужны одежка, обувка, спортивные тапочки, новый рюкзачок, тетрадки, учебники и прочее, прочее, прочее. Говоря проще – деньги нужны.

Поэтому, когда закрыли киоск с коктейлями, она через день уже работала на кухне ресторана «Зодиак». Убирала посуду со столов, мыла ее в тесной подсобке, подметала пол и стелила скатерти на столах перед открытием ресторана. В Коктебеле многие прошли через такую сезонную работу, это было естественно и даже неизбежно. Ребята шли в строительные бригады, сбивались в стайки по интересам, девочки разбредались по ресторанам. И та, и другая работа, конечно же, была с легким криминальным уклоном.

Куда деваться – Коктебель.

Место соблазнительное, освященное красивыми легендами и легендарными именами. Впрочем, надо сказать, что и легенды здесь, и имена были не первого ряда, не первого, ребята, с этим надо согласиться. Но всегда находились силы, или, скажем, энтузиасты, которые досочиняли по своему усмотрению легенды, смахивали пыль с потускневших имен, создавали вокруг них легенды, на которые поскупилась история, попугивали приезжих нестрашной, домашней какой-то мистикой. То чудовище завелось в прибрежных водах, то в горах голоса появились нечеловеческие, а как-то обнаружились странные излучения, от которых переночевавшие в ущелье забывали, кто они есть и как их зовут – так и живут без имен и без памяти...

Коктебель, блин!

Работа Наташу не угнетала. Даже в посудомоечной подсобке, в жирных парах немытой посуды, в зале со шваброй в руках или еще за каким-то не менее унизительным занятием она оставалась весела и хороша собой. И еще одно – и в ресторане «Зодиак» ее окружала все та же радужная и тревожная аура первой красавицы, из-за которой, как я уже говорил, лучшие женихи Коктебеля и окружающих поселков вешались, топились, стрелялись, вспарывали себе вены, наносили своим организмам раны, не совместимые с жизнью.

Было, ребята, было.

И знаете, что я вам скажу... Это будет и впредь. Независимо от того, останется Наташа в Коктебеле или переберется в Москву на Никитский бульвар... Да что там будет... Это продолжается и поныне. И ваш покорный слуга... Нет, остановлюсь. Не пойду я по их пути, возраст не тот... Но понимаю этих несчастных и никогда не брошу в них камень.

Через несколько дней после выхода на новую работу Наташу пригласил в свой маленький кабинетик владелец ресторана Игорек – человек молодой, румяный, полноватый, с неподвижным долгим взглядом. Этот взгляд можно было бы назвать прилипчивым, но тогда я бы сразу выдал свое к нему плохое отношение.

– Садись, Наташа, – сказал он. – В ногах правды нет.

– А что в ногах?

– В твоих? Радость жизни.

– Ошибаешься, Игорек. Усталость в них, и ничего больше. Жлобишься еще одного человека на кухню взять?

– А вы с Нюркой вполне справляетесь... Да она и без тебя управлялась. Вы там, в подсобке, втроем не поместитесь.

– Все равно ты жлоб.

– А если бы я не был жлобом, то, как и ты, мыл бы посуду.

– Ладно... Говори, зачем звал.

– В бар пойдешь?

– Посуду мыть?

– За стойку. У тебя получается, к тебе за коктейлями половина Коктебеля выстраивалась.

– Зачем же киоск убрал?

– Да не я это... – поморщился Игорек. – Поссовет что-то в нем обнаружил... Санитария, гигиена еще что-то... Так что будем делать с баром? Там чисто, бутылки разные сверкают, посетители богатенькие... Блистать будешь красотой своей неописуемой.

– А если пойду, то что?

– Подружимся с тобой.

– Надолго?

– До конца сезона. А в следующем сезоне опять подружимся... Тебе хорошо со мной будет, и ты перестанешь называть меня жлобом. Я по работе жлоб, а в личной жизни... Очень даже ничего. Только всю эту шелупонь я от тебя отошью.

– Прямо-таки отошьешь?