Наталья Солнцева - Танец семи вуалей Страница 45

В открытом кафе было шумно. С улицы доносились крики мальчишек, продающих газеты. Пахло жареными каштанами и шоколадом.

– Эмма наблюдается у профессора Левинсона, – добавил Оленин. – Тот полон оптимизма. Поглядим, насколько действенны его хваленые порошки и процедуры. Лечение, к слову, выливается в большие суммы.

– Левинсон? Погоди-ка… но ведь он психиатр?

– Верно. Тесть потребовал, чтобы мы обратились именно к нему. Он оплачивает счета, присылаемые доктором, и помогает деньгами. Эмма ни в чем не должна нуждаться.

Самойлович вольготно развалился на стуле и заложил ногу на ногу, с удовольствием поглядывая по сторонам.

– Хороши француженки, дружище? – подмигнул он графу. – Но Ида затмила их всех! Сборы бешеные. Ее популярность недосягаема. Она повсюду! Куда ни пойдешь – ее лицо. Газеты пестрят ее фотографиями. Она все так же неотразима. Само величие. Все та же царственность, та же бездонность в очах… те же снежные щеки и пунцовые губы. Видел ее в «Шехерезаде»?

Оленин восхищенно кивнул.

– А в «Клеопатре»?

Граф снова кивнул и сказал:

– Париж носит Иду на руках… Она покорила французов и покорит всю Европу. Она – настоящее явление! Ее ноги и руки – как разящие мечи. Взмах – и гром оваций. Гениально умеет подать себя. Когда ее выносят в саркофаге на сцену, публика немеет… Она просто стоит и смотрит в зал, укутанная в блестящие пелены, словно мумия… а зрители млеют от восторга.

Самойлович подмигнул ему со словами:

– Ты посоветовал тестю проконсультироваться у Левинсона?

– После того, что мы с Эммой пережили… ей нужно было уехать за границу, отвлечься. Я не мог смотреть, как она чахнет.

– Досталось тебе, брат… Правду говорят, что Эмма хотела зарезаться?

– Она ранила себя в припадке безумия, – деликатно пояснил граф. – Ее спасли. Рана была не опасна, однако жена потеряла много крови. Ты-то куда исчез из Москвы? Я со своими печальными хлопотами совсем забыл о тебе. Потом спохватился… а тебя уж след простыл.

– Кости разболелись. Решил в деревне здоровье поправлять. Взял да и поехал экспромтом. Чистый воздух, свежая пища… рыбалка по вечерам. Посидишь с удочкой, послушаешь, как шумит камыш… и все невзгоды побоку. Отдохнул, набрался сил, и вот я во Франции.

– Не ожидал встретить тебя здесь. Рад.

Лицо Оленина, вопреки его словам, омрачила легкая тень.

– Фрося погибла, – сообщил он, понизив голос и подавшись вперед. – Ее убили. Слышал? Еще в Москве. Ее нашли мертвой в коридоре у черного хода. Эмма долго билась в припадке, когда узнала.

– Фрося? Кто это? Прислуга?

– Горничная моей жены… Ты, вероятно, запамятовал…

– Ах, да! – Самойлович потягивал ледяное шампанское, наблюдая, как бегают пузырьки воздуха в бокале. – Кто же ее убил? Не ты ли, граф?

Оленин отшатнулся и побледнел.

– Бог с тобой, – пробормотал он. – Я порядочный человек и не поднял бы руки на женщину.

– Разве не ты чуть не придушил служанку в порыве похоти?

Самойлович, который только что изображал забывчивость, вдруг продемонстрировал крепкую память.

Оленин отвел глаза и скривился, будто раскусил что-то кислое.

– Сам не пойму, что на меня нашло тогда. Зверь какой-то проснулся внутри…

– Так, может, он во второй раз проснулся? И прикончил Фросю теперь уже окончательно?

– Хватит, прошу тебя! – взмолился граф. – Мне хватило того, что полиция взялась обвинять меня в убийстве. Если бы не вмешательство тестя, который нанял лучшего адвоката… сидеть бы мне в каталажке. Улик против меня не нашлось… кроме свидетельства кухарки. Фрося, незадолго до смерти, наплела ей разных небылиц. Мол, она боится за свою жизнь… потому что барин уже раз хотел придушить ее, да барыня помешала. И она, мол, предчувствует недоброе. Нельзя было ей ехать в Москву с хозяевами, – да жадность подвела. Барыня посулила жалованье прибавить. Она и соблазнилась.

– Мне ты можешь признаться, – заговорщически хихикал отставной офицер. – Я буду нем как могила. Клянусь!

– Сам посуди, зачем мне было убивать Фросю? Она ходила за моей женой, знала все ее привычки и прихоти, умела ей угодить. А я совершенно остыл к ней… даже изумлялся, как в тот момент угораздило меня спутать ее с Идой. Истинно бес надо мной покуражился! Ты тоже хорош, дал мне совет и умыл руки, – упрекнул он приятеля.

– Я тебе не советовал душить горничную. Это ты сам придумал. Невинное развлечение едва не превратил в смертоубийство!

Самойлович прятал ухмылку в усах, а Оленин разозлился.

– Вот именно, что едва… Не убил же я ее? Я и без Эммы остановился бы.

– Это как сказать…

– Ты тоже считаешь меня убийцей? – возмутился граф. – Ты, мой друг?

– Но не зря же тебя заподозрили?

– Хуже всего, что Фросю задушили, – понуро сообщил Оленин. – Бельевой веревкой. Ее тело нашел истопник, который нес дрова. Поднял переполох… Соседи вызвали полицию. Мы снимали апартаменты на втором этаже, ежели ты помнишь, а первый этаж занимало семейство торговца зерном. Они потребовали немедленно арестовать злодея, потому как им, видите ли, страшно находиться под одной крышей с душегубом. Вообрази! Они только что пальцем на меня не показывали! Кухарка – глупая баба – растрезвонила по всей улице, как я душил Фросю. Не убить ее после этого?

– Ты настоящий христианин, Оленин, – потешался над ним Самойлович. – Умеешь прощать.

– Издеваешься? А мне не до смеха было. Жена от меня чуть ли не пряталась, вопила от ужаса, как полоумная. У нее нервы разыгрались. Соседи за спиной шептались: «Убивец…» Прислуга разбежалась. Отчасти из-за этого и пришлось съехать. Сначала из дому, потом из Москвы-матушки…

– Как же ты оправдался?

– Адвокат откопал весомые факты в мою защиту. Оказывается, у Фроси ухажер объявился. Революционер. Бомбист! Она его во время облавы у себя в каморке прятала, так и завязались отношения. Истопник показал, что видел их, голубков, вместе. Похоже, бомбист наговорил ей лишнего, а потом испугался, что барышня его выдаст… и придушил ее.

– Бомбиста поймали?

– Нет… он скрылся. Зато у Фроси в каморке обнаружили его вещи. Прокламации и книжонку какую-то запрещенную – на дне ее сундучка. Это меня и спасло. Истопник слышал, как революционер грозился убить Фросю, если та хотя бы пикнет. Он сам был напуган и тоже молчал.

– Врал небось на бомбиста, – ухмыльнулся Самойлович. – Себя выгораживал. Потянули бы его к ответу: почему не доложил о подозрительной личности куда следует. Заодно и тебе подсобил. Ты ему должен, граф.

– Может, истопник пособничал революционерам? – осенило Оленина. – У нас в доме было осиное гнездо преступников! Рассадник заразы!

– Еще какой заразы, дружище! Это пострашнее войны будет, попомнишь мои слова…

Напившись шампанского и закусив бифштексами, приятели повеселели. В благополучном Париже, полном огней, удовольствий и красивых женщин, хотелось думать и говорить о приятном.

– Бьюсь об заклад, Ида больше не вернется в Россию, – заявил Самойлович, раскуривая сигару. – Ей там нечего делать. Пролетариям не нужны Саломеи и Клеопатры. У них другие идолы… аскетичные и кровожадные: враги роскоши, апологеты террора. Наступает новая эра, мой друг…

За деревьями набережной плескалась Сена. Хорошо было философствовать, сидя в нарядном ресторанчике и вдыхая аромат ранней осени, речной воды и отличного табака.

– Подари ей букет орхидей, – предложил отставной офицер, глядя на собеседника сквозь облачко дыма.

– Кому, Иде?

– Эмме, твоей жене. Орхидеи не пахнут, зато они изысканны. Женщины любят все изысканное и прихотливое, как они сами.

– Она не радуется цветам… Боюсь, придется поместить ее в клинику.

– Ты не сделаешь этого! – с напускным жаром воскликнул Самойлович. – Эмма не вынесет изоляции. Позволь, я навещу ее. Я сумею пробудить ее к жизни, вот увидишь!..

Глава 25

– Вы женаты?

– Нет, – ответил доктор, пытаясь изменить положение и сесть поудобнее. – И не был. Я слишком хорошо знаю женщин, чтобы связать себя с одной из них узами брака.

– Вы же сами сказали, что Айгюль…

– Она называет меня своим мужем. Во всяком случае, в ее больных фантазиях я являюсь таковым.