Елена Арсеньева - Дневник ведьмы Страница 45

Конечно же, взяли под стражу и мадам Ивонн. Но она оказалась хитра. Уж не ведаю, как ей удалось пронести с собой малую толику бургундского яда, однако на другой день ее нашли в тюремной камере мертвой. Она прибавила к неисчислимым грехам своим еще один – покончила самоубийством и теперь предстанет перед судом куда более справедливым и беспощадным, чем суд людской. Но не сомневаюсь, что, когда слухи о ее смерти дошли до Николь, она жестоко позавидовала своей бывшей наставнице и растлительнице! Думаю, все отцово наследство, ради которого Николь пошла на убийство, она теперь готова была бы отдать за капельку губительного снадобья и не побоялась бы тоже отягчить свою душу грехом самоубийства, случись у нее такая возможность. Но ей на сей раз никто не помог, даже враг рода человеческого, к которому, если судить по дневнику, она взывала не раз. Бедной Николь пришлось перенести все тяготы дознания… Я не могу удержаться от слез, представляя ее страдания, пусть и заслуженные, но все же…

Впрочем, она сделала все, чтобы избавить себя от пыток и ускорить смерть, она безоговорочно признала все предъявленные ей обвинения. А поэтому дошла до эшафота на своих ногах и воздела к небу непереломанные руки, и лицо ее оставалось в минуту смерти так же прекрасно, как и при жизни.

Моя сестра была гильотинирована.

Господи, отпусти ей ее грехи. Господи, прости ее!

Я записала все это, чтобы мои дети когда-нибудь прочли о судьбе своей тетушки и ужаснулись ей. Чтобы поняли, как глубоко в наших душах может угнездиться порок. Сначала мы думаем, что властвуем над своими порочными качествами, но нет: они властвуют нами и не дают спастись от них!

Но теперь, завершая записи, я начала думать, что вряд ли стоит давать кому-то читать дневник. Все-таки у меня две невинные дочери, а Николь слишком много писала такого, о чем девицам знать не стоит. Нет, уж лучше я спрячу тетрадку и постараюсь больше никогда и никому не обмолвиться о печальной и позорной участи моей младшей сестры. Выбросить его? Наверное, разумно было бы уничтожить его, но у меня не поднимается рука. Ведь это все, что осталось от Николь. Горько, горько кляну я себя за то, что на долгие годы совершенно забыла о существовании младшей сестры. Я была счастлива со своей семьей, а в это время бедная Николь катилась в бездну, в бездну…

Именно поэтому я оставлю ее дневник у себя, чтобы иногда перечитывать его, и преисполняться смирения, и напоминать себе о том, что в истории грехов Николь отчасти есть доля и ее сестры Клод.

Подписано собственноручно – Клод Превер.

Наше время. Конец августа, Мулян, Бургундия

– Из чего?!

Из подсолнуха, – терпеливо повторила Алёна. – Французы не грызут семечек, вы уж мне поверьте. Они к этому занятию относятся с презрением. Для них грызть семечки – то же, что… ну, я не знаю… паслен придорожный есть. Я как-то нарочно выясняла у некоторых французских крестьян, еще в позапрошлом году, почему они семечки не щелкают, ведь так вкусно. Вкусно, удивляются они? Что ж тут вкусного? И зачем их нужно щелкать? Семечки нужны для получения масла, зачем их грызть? Они портят зубы и засоряют желудок, Лучше уж, в конце концов, орехов поесть. Так что подсолнух тут сыграл свою роль.

– То есть, как пишут в политических криминальных романах, русский след? – криво ухмыльнулся Жюль.

– Русский, – кивнула Алёна. – Только к чему?

– Ну уж об этом вы, наверное, в жизни не догадаетесь, – с ненавистью проговорил он. – Давайте выходите из машины!

И он свернул на обочину, остановился. Перегнулся через колени Алёны, открыл ей дверцу:

– Выходите и бегите, ну!

Мелькнула безумная надежда, но тотчас и растаяла. Вот она, была и нету… «Если у вас есть слезы, приготовьтесь пролить их», – вспомнилось вдруг из Шекспира. Да, очень актуально…

– Я не выйду, – пробормотала Алёна, тупо уставившись на черный ствол. – Нет!

Его пальцы, сжимавшие пистолет, напряглись:

– Выходи, ну! А то вышвырну!

И он досадливо оскалился, потому что выкрикнул последние слова по-русски.

– Ага, – сказала Алёна, с трудом отводя глаза от оружия и просто-таки физическим усилием заставляя губы шевелиться, – значит, я все же угадала. А хотите, угадаю, к чему ведет русский след?

Бог ты мой, какая сардоническая ухмылка… В голосе Жюля и до того присутствовала этакая смесь ненависти и презрения, но тут презрение захватило позиции лидера:

– Ну давай, угадай. Позабавь меня.

Она повернулась к нему лицом, осторожно, незаметно опуская ногу из машины и нашаривая землю.

– У вас вон там, – она осторожно показала на средний палец его левой руки, упиравшейся в панель управления, – пластырь немножко отклеился.

– Ну и что?

– Приклейте. А то отвалится, и все увидят, что у вас татуировка – перстень со змеей!

Эти слова она проорала ему в лицо так, что он невольно отпрянул, а потом вывалилась из машины и, мгновенно вскочив, кинулась не в лес, а назад, за автомобиль.

Ей в жизни таких трюков проделывать не приходилось, она считала себя не слишком ловкой, да и была, наверное, такой, но, когда спасаешь жизнь, тут не до неловкости, честное слово. И бросок за машину, а не в лес… Правду говорят, что в критические минуты (минуты, а не дни!) мыслительные способности обостряются до предела. Обострились и у нашей героини. Если бы она кинулась на обочину, ее уже догнала бы пуля, потому что Жюль все же рефлекторно выстрелил ей вслед, а через стекло он стрелять не станет – ему же машину сдавать в прокатную контору, как же ее сдавать с разбитым стеклом?! Ему понадобится выйти из машины, чтобы выстрелить в Алёну снова, а за это время… может быть, за это время какое-то чудо…

И тут же реальность показала, что мыслительные способности в критические минуты, конечно, обостряются, но все же именно до предела, а предел Алениным способностям настал очень быстро. Во-первых, Жюлю, похоже, было наплевать на то, что о нем подумают или даже скажут в прокате, потому что он выстрелил через заднее стекло, и Алёну осыпало мелкими колючими крошками. И пока она сжималась около серого металлизированного бока, оглушенная, онемевшая, пока пыталась кое-как отряхнуться, он уже выскочил из машины и оказался рядом.

Схватил за волосы, откинул голову, повертел перед ее глазами левой рукой, с которой уже сорвал пластырь, так что красная змея, кусающая себя за хвост, была отчетливо видна:

– Догадливая, тварь… Значит, правильно я делал, когда посылал Стаса прикончить тебя во Франции! Но он не успел, его взяли по пути в аэропорт, выследили! Все из-за тебя! Если бы ты не позвонила тогда, мы бы не запаниковали, не бросились бы выслеживать Крошку, Стас не попался бы ему на глаза, Крошка не передал бы его примет в Интерпол, за ним не установили бы мгновенно слежку, его не взяли бы на пути в аэропорт, не раскололи бы, не смели бы нас в Москве с лица земли, не шли бы теперь по моему следу… Все из– за тебя!

В его словах было слишком много сослагательного наклонения. Да и вообще слов было слишком много, выкрикнутых яростно, злобно, с сокрушительной ненавистью. Неужели правда, что она, Алёна Дмитриева, оказалась камнем преткновения на пути какой-то могущественной организации, за которой безуспешно охотился Интерпол? Неужели именно благодаря ее дурацкому звонку организация разгромлена?

Наверное, она должна была преисполниться гордости, но… почему-то не преисполнилась.

Жюль преувеличивает, конечно. Алёна в этой игре так себе, случайный камушек, попавший в башмак… Нет, правда, все случайно вышло. Вчера ведь по телевизору интерполовец с обрезанным ухом, как его… Miette, Крошка стало быть, совершенно конкретно говорил, что Интерпол давно следил за… неведомо, как они называются… Алёна пропустила мимо ушей название банды, судя по одинаковым татуировкам на пальцах Жюля и Брута, какие-нибудь Братья Красной Змеи, или Сыновья ее, или просто – Краснозмеевцы, бес их разберет. Спросить Жюля? Нет, он не скажет! Да и какой он Жюль? Не Жюль он, конечно, а Петя, Вася, Гриша… Юлий в лучшем случае, ведь имя Юлий во французском варианте и будет – Жюль. Собственно, и не имеет его имя значения, и название организации не имеет, а имеет значение только то, что Жюль заставил Алёну подняться, и оттащил на обочину, и приткнул спиной к дереву, и, держа на уровне ее лба пистолет, чистоплотно отступил на шаг… наверное, чтобы не забрызгаться, когда из ее пробитой головы брызнет…

Но что такое?!

Жюль вдруг резко качнулся назад, да так, что еле устоял на ногах. На мгновение Алёне показалось, что в него выстрелили, она вроде бы даже посвист какой-то различила сквозь шум крови в ушах, – но нет, он не был ранен, просто, наверное, поскользнулся. Выпрямился, снова начал поднимать пистолет – и тут его снова качнуло назад. Да как!

Его движения странно выглядели – как будто кто-то подошел сзади и с силой рванул за плечо.

Жюль не устоял на ногах, упал, вскочил, суматошно озираясь.