Николай Стародымов - Тринадцатый сын Сатаны Страница 45

— Индикатор? — снова блеснул осведомленностью Ашот.

— Нет, Крутицкий, начальник Индикатора.

Армянин присвистнул:

— Даже так?

— Даже так. Вызывает и заставляет меня сделать подробнейший отчет о проделанной работе. Устраивает разнос за самовольные и неправильные действия в кафе…

Вадим эффектно замолчал. И Ашот вдруг понял, что произошло дальше, почему приятель так долго подбирается к сути происшедшего.

— И после этого запрещает тебе трогать это злополучное кафе? — полуутвердительно спросил он, кивнув в сторону сияющих окон.

Следователь саркастически хмыкнул:

— Ну что ты, Ашот! Как же он может мне запретить что-то предпринимать, если сам же поручил мне расследование этого дела?.. Нет, дружище, он поступил немного по-другому. Просто высказался, что опыт и интуиция подсказывают ему, что кафе — ложный след. А потому, мол, нужно его, этот след, бросить и заниматься каким-то другим следом…

Логично, — оценил Ашот.

— И чем же твой начальник обосновывал эту свою прозорливость?

— Понимаешь, какое дело, он был довольно убедителен, — признал Вадим. — Игорь Дмитриевич сказал, что при данном варианте все слишком просто и очевидно, чтобы быть правдой, особенно если учесть тщательность подготовки убийства, а также то, что первый убитый, Василий Ряднов, к данному кафе никакого отношения не имел… Так что все логично. И если бы я сумел сегодня найти ту девчонку, я и в самом деле пошел бы по другому пути. Однако она пропала. Понимаешь? Вообще пропала, бесследно, с концами. Значит, с кафе и в самом деле все не так просто, как мне пытаются доказать. И увести меня от него пытаются не случайно… Вот я и предлагаю тебе совершить налет на него. В случае чего, всю вину я, естественно, беру на себя. Но попробовать надо. Потому что официальную санкцию на обыск на моих хлипких основаниях мне никто не даст.

— Только еще один уточняющий вопрос, — задумчиво проговорил частный сыщик. — Что успела тебе сказать девушка прежде, чем директор ее вытолкнул?

— Во-первых, я тебе уже сказал, что девушки там занимаются проституцией…

— Было бы странно, если бы они занимались там чем-нибудь другим, — хмыкнул Ашот. — Нет, это сейчас ни для кого не откровение… А что еще?

— А вот что еще я как раз и не успел узнать, — вздохнул Вадим. — Анна только начала говорить, что по требованию посетителей они им что-то приносят, причем, именно они, а не официантки… Она успела произнести одно-единственное слово «порошок»…

— Наркота? — встрепенулся Ашот.

— Не исключено, — уклонился от четкой формулировки Вадим. — Но утверждать наверное… Не знаю. Как раз тут и появился Барабас.

— Барабас?

— Ну, директор. Они его тут Барабасом называют. Я так понял, что он этот наш разговор подслушивал.

Теперь Ашот заговорил не сразу, сделал паузу. И говорил медленно, словно, не желая задеть приятеля, тщательно подбирает слова.

— Слушай, Вадим, а ты уверен, что тебе это и в самом деле нужно?

— То есть? — не понял тот.

И снова Ашот ответил не сразу. И говорил по-прежнему осторожно, чтобы не обидеть приятеля.

— Что значит «то есть», Вадик? У нас, у армян, есть поговорка, что человек сам может доставить себе неприятностей больше, чем самый заклятый враг… Ну посуди сам. Это ж только в кино про итальянскую или американскую мафию и про комиссара Каттани мы заранее знаем, что нарушение закона герою обязательно сойдет с рук. А в жизни… Оступишься ты — тебя или осудят показательным судом, а то и попросту пришлепнут потихоньку, чтобы на тебя же списать побольше грехов всей твоей же системы… Ты ведь не положительный киногерой, не крутой Уокер или прозорливый Коломбо, которым неуязвимость гарантирована по меньшей мере до конца сериалов.

Вадим попытался опротестовать столь мрачные прогнозы Айвазяна:

— Погоди, Ашот…

Однако тот не позволил себя перебить.

— Это ты погоди! — он даже немного повысил голос, что уж вовсе на него не походило. — Ты хочешь сказать, что истина обязательно должна восторжествовать? Правильно. Только объясни мне, заради Бога: а ради чего она в данном случае должна торжествовать?

Такая постановка вопроса поставила Вострецова в тупик.

— То есть как это ради чего?

Ашот продолжал наседать:

— Ну вот так вот, скажи просто и ясно: ради чего?.. Не знаешь, что сказать? Истина ведь просто существует в природе — и не более того. Ей абсолютно равнобедренно, кто и как на нее смотрит, кто и как к ней относится. Это человек пытается либо скрыть эту истину, либо, напротив, сделать ее достоянием гласности. Вот я и спрашиваю: тебе лично сейчас так уж необходима эта истина, которая существует, однако пока сокрыта от всех?

В схоластических спорах Вадим не чувствовал себя достаточно искушенным, чтобы теперь что-то возразить Ашоту. И этот факт его разозлил.

— Да хрен с ней, с истиной! — вспылил он. — Мне просто разобраться надо…

Однако Айвазян не дал ему возможность уйти от откровенного разговора.

— Это не ответ, — жестко сказал он. — Ты просто боишься за ту бабенку, которая с тобой пооткровенничала. И не хочешь в этом признаться. Не так?

Вострецов не нашелся что ответить, только слегка пожал плечами.

— Ничего не скажешь, красиво, благородно, по-мужски, — не дождавшись ответа, с легким сарказмом продолжил Ашот. — Положительный герой, рискуя жизнью и преступая закон, спасает падшую, но, я так понял, весьма симпатичную женщину… Бьют фанфары, звенят литавры, домохозяйки у экранов стоящих на кухне телевизоров утирают слезы умиления, кромсая капусту с буряком для борща… Только давай, Вадик, прикинем ситуацию вот с какой стороны. Представь себе весы — знаешь, такие, аптекарские, как у Немезиды или Фемиды, как ее там… Одна чаша: кафе, да, скорее всего, мафиозное, проституция и, не исключено, наркомафия, тебе твой начальник рекомендует его не трогать (к слову, ты не задумывался, почему он не рекомендует?), дело, на которое ты собираешься идти, противозаконно. Вторая чаша: твое самолюбие, неизвестная судьба девушки не самых, как ты сказал, честных правил… Что еще ты добавишь?.. Ну, скажем еще, совесть, корысть, порядочность, карьера, опасение за свою жизнь — этот «букет» разбрасывай сам куда пожелаешь… Какая чаша перетянет, как ты думаешь?

Да, это был ответ. Это был прямой и откровенный ответ. А главное, этот ответ был абсолютно четким и ясным. И еще главнее — логичным и правильным. И именно этот факт окончательно сразил Вострецова.

— Ну что ж, — угрюмо проговорил Вадим. — Я тебя понял. Ты прав, конечно. Только я ведь не остановлюсь. Просто придется искать других помощников.

Это был нечестный удар. Больше всего хотелось вспылить и послать приятеля именно туда, куда он заслуживает после таких слов. Однако южанин сумел сдержать мгновенно вскипевшие и рванувшие из души эмоции. Потому что понимал: Вострецов не желал его обидеть; более того, он не пытался таким образом его спровоцировать. Просто высказал не в самой тактичной форме то, о чем подумал.

И он попытался представить себе эту ситуацию с другой стороны.

В конце концов, мало ли законов, писаных и неписаных, мы нарушаем в этой жизни?.. А вдруг и в самом деле Вадик прав и там, за этими сияющими стеклами, что-то делают с человеком, которого еще можно спасти?.. Так почему бы и не попытаться помочь приятелю, раз уж у него такие сомнения в судьбе девушки?

— Ладно, ахпер Вадым, — включил он свой южный акцент. — Ладно, астаглох. Какой же джитель Кавказа оставит друга, когда он идет спасать дженшину? Достаю свой боевой кинджал, седлаю лихого коня — и вперед!

Вадим молча нащупал в полумраке его руку и коротко пожал. Прости, мол, за несправедливость и спасибо за готовность помочь.

— Ну а как ты вообще планируешь все это мероприятие? — деловито поинтересовался Ашот. — Мы с тобой, как два шерифа из вестерна, врываемся с револьверами, руки на стойку — и никому не шевелиться?..

— Как планирую? — Вадим не дал приятелю закончить свою импровизацию. — Сейчас все расскажу. Только дождемся еще одного человека…

Он заметно волновался. Да и немудрено: одно дело абстрактно рассуждать об извечных философских категориях добра и зла — и совсем иное решиться на конкретное деяние, предусмотренное действующим Уголовным кодексом, в результате которого можешь загреметь в места, которые невесть кто и когда, по каким ассоциациям окрестил «не столь отдаленными». По мере того, как приближалось время «Ч», у него в душе и у самого нарастало желание отказаться от собственного замысла. В душе он даже надеялся, хотя не смел признаться в том даже самому себе, что Ашот сумеет его отговорить от акции… Однако теперь, когда Ашот дал согласие, отступать было поздно.

В жизни редко что-то случается именно так, как планируешь заранее. Изменение плана операции ворвалось в виде звонка радиотелефона, требовательно загудевшего в «бардачке» машины.