Аркадий Адамов - Злым ветром (Инспектор Лосев - 1) Страница 46

- И ни разу не попался? - с наивным интересом спрашиваю я.

- Раза три на моей памяти его ОБХСС тягал. Выкручивался. Говорят, рука была. Других сажали, а он в свидетелях. Ну раз, кажется, суд в его адрес все-таки частное определение вынес. По вопросу о создании условий. Но этим он только утерся. А уж как всерьез запахло, Светозар наш - р-р-раз! - и на пенсию.

Беседуя таким образом, мы наконец добираемся до комнат, в которых разместился трест. Тут мы сердечно прощаемся. Я приступаю к поискам моего приятеля Пирожкова. И накрепко запоминаю словоохотливого и эрудированного Виктора Борисовича Степаненко, сейчас инженера отдела капитального строительства одного из институтов.

Виктор Борисович ныряет в какую-то дверь.

А я вскоре выясняю, что Пирожков болен и на работу третий день не выходит. И сообщают мне это, представьте, с каким-то неожиданным для меня уважением к Пирожкову, с какой-то, я бы сказал, внимательностью к нему, теплотой даже. И я чувствую, что дело не только и даже не столько в том, что Пирожков заведует сейчас одним из отделов треста (хотя и совсем недавно, лишь при новом начальстве), сколько в каких-то личных его качествах, которые всем тут, видимо, импонируют, а я, наверное, просто не сумел разглядеть.

Но тогда тем более досадно, что Пирожков заболел. Я ведь именно через него и собирался начать знакомство с многообразной, как я убедился, и кипучей деятельностью "удельного князя" Светозара Еремеевича. Так что Пирожков мне нужен непременно, в первую очередь именно он.

Я разыскиваю в длиннейшем коридоре телефон-автомат и звоню Пирожкову. Сначала трубку снимает, видимо, дочь, голосок юный и весьма бойкий. Потом подходит и сам Пирожков. Мне он несказанно рад. Я даже не ожидал такой реакции.

- Что, есть новости, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.

- В том-то и дело! И вот... - голос его срывается на страдальческой ноте, - даже, видите, прихватило.

- Тогда я приеду к вам.

И Пирожков торопливо диктует мне свой адрес.

После этого я звоню Кузьмичу и коротко, а также весьма иносказательно докладываю ему о своих делах, ибо рядом уже топчутся двое нетерпеливых граждан, жаждущих поговорить по телефону. Кузьмич одобряет мою встречу с Пирожковым.

Снова троллейбусы, сначала один, потом другой, кружат меня по Москве. А мысли мои кружатся вокруг Пирожкова. Как, однако, все закономерно в жизни, как все логично цепляется одно за другое и один поступок неизбежно влечет за собой следующий, его даже можно предсказать, стоит только найти какое-нибудь звено в цепочке событий и верно определить житейские и психологические связи. К примеру, Пирожков...

Я прямо-таки сгораю от нетерпения повидать его.

Вот наконец и дом, который мне нужен, огромный, светлый и совсем новый, он растянулся на целый квартал.

Дверь мне открывает девушка в пушистой коричневой кофточке и совсем коротенькой бежевой юбке. Прямые светлые волосы падают на плечи. Девушка весьма привлекательна и, видимо, прекрасно это осознает. Она чуть насмешливо улыбается и, оглядев меня, говорит:

- Здравствуйте. Таким я себе вас и представляла. Заходите.

- С чьих же слов? - спрашиваю я, снимая пальто в маленькой и тесной передней.

- С папиных, конечно. Он в вас, между прочим, влюблен.

- Ну это не опасно, - шучу я.

- Не волнуйтесь, я в вас не влюблюсь. Вы не в моем вкусе. Слишком высокий.

Девочка, однако, бойкая. Папаша, помнится, обрисовал мне ее совсем по-другому. Впрочем, это обычная история.

- Меня зовут Надя, - говорит она. - А вас? Товарищ Лосев?

- Виталий.

- Вы собираетесь меня защищать? - иронически осведомляется Надя.

- А вам требуется защита?

Она небрежно пожимает плечами.

- Папа почему-то так считает.

- А вы как считаете?

- Я? - Надя кокетливо улыбается. - Что ж, такого защитника иметь всегда приятно.

- Благодарю. А нужен ли он вам все-таки?

Надя смеется.

- Папа вам сейчас наговорит. Он, по-моему, на этом пунктике немного того... - Она вертит наманикюренным пальчиком около виска. - Как всегда, тысячи страхов.

- Значит, у вас свое мнение на этот счет?

- У меня всегда свое мнение. А если слушать папу...

В этот момент в передней появляется Пирожков. Он в пижаме и домашних шлепанцах, редкие седые волосы взъерошены, очки перекосились на тонком носике, в пухлой руке зажата газета.

- Наденька, почему ты держишь гостя в передней? - сердито говорит он и оборачивается ко мне: - Извините, пожалуйста. Прошу.

Он распахивает дверь в комнату. Надя небрежно пожимает плечами и удаляется.

Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским гарнитуром, с новомодной хрустальной люстрой под потолком, и усаживаемся в низкие кресла возле круглого журнального столика.

- Так что случилось, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.

- Случилось то, что я и предполагал, - нервно отвечает Пирожков, и маленький носик под очками начинает белеть от волнения. - Этот человек опять позвонил.

Он снимает очки и, близоруко щурясь, торопливо протирает их огромным синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место.

- И вы?..

- И я ему сказал, как мы условились. Что я согласен все сделать для этого самого гражданина.

- Прекрасно.

- Да?.. Вы полагаете, что это прекрасно?.. А если... Вы только представьте на минуту... - Пирожков нервно откашливается, и пухлые пальцы его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла.

- Не надо ничего воображать, - мягко перебиваю я его. - Все будет так, как я вам обещал. Кстати, кто звонил?

- Все тот же хулиган.

- Он вам сказал, когда приедет этот деятель?

- Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся... А знаете, - неуверенно произносит вдруг Пирожков, - я по тону его понял: этот негодяй доволен, что запугал меня и заставил капитулировать. Выполнил, значит, задание. И я позволил себе задать ему один вопрос.

- Какой вопрос? - настораживаюсь я.

- "Вы, - спрашиваю, - мне не будете больше звонить?" А он и говорит: "Я все, я уматываю, папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась. Адью, папаша. Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша, увидимся, когда тебя подколоть надо будет. Или девку твою". Ну вы себе представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто может послать этого хулигана в командировку, скажите мне?

Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня.

- В свое время все узнаем, - спокойно говорю я.

Но про себя я тоже недоумеваю. В самом деле, кто может послать в командировку этого типа? Уж не Зурих ли? И куда? "Город-мама" - это скорей всего Одесса. Опять Одесса!

- Пока же будем ждать звонка... Ивана Харитоновича, - добавляю я, ибо Зурих представился ему как Николов. - Кстати, я хочу вас попросить вот о чем Расскажите мне, Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его малопочтенных делах?

- Господи, ну зачем сейчас это ворошить? - жалобно говорит Пирожков. Уверяю вас, все сроки давности уже миновали.

- Не в этом дело, - мягко возражаю я. - Видите ли, Григорий Сергеевич, вот вы мне тогда сказали, что встретились с этим так называемым Иваном Харитоновичем - другим он представляется иначе - впервые, да?

- Ну конечно, боже мой!

- И ничего о нем не знаете?

- Да, да. Я же вам говорил.

- Ну вот. А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего о нем знает.

- Что вы говорите?! Он знает этого бандита?..

- Так мне кажется. Но чтобы заставить Бурлакова все рассказать, нам надо кое-что узнать о нем самом.

- Да, да... Я понимаю... понимаю... - в полной растерянности бормочет Пирожков.

Постепенно, однако, он приходит в себя, успокаивается и начинает рассказывать. Я вижу, он вполне искренне стремится мне помочь напасть на след человека, который причинил ему столько волнений и страхов. А заодно Пирожков дает выход своим давним и гневным чувствам по отношению к Бурлакову.

Всегда, знаете, в любом большом коллективе есть такой незаметный человечек, эдакий маленький-премаленький "винтик", который, однако же, все видит, от которого не очень-то даже и скрывают всякие там нечистоплотные делишки и секреты, иной раз даже используют на побегушках и для мелких услуг, считая его абсолютно бессловесным, сверхпреданным и к тому же недалеким. А человек этот, между прочим, имеет порой и душу, и голову, и свой взгляд на все, и, кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь оскорбленно молчит и то ли от страха, то ли от врожденной исполнительности делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И чувствует он, что не для побегушек и всяких там услуг создан, а может кое-что и побольше, позначительней сделать, может не на снисходительность, а на уважение рассчитывать. Но скромность, даже робость не позволяют ему заявить об этом. Однако стоит только измениться окружающему его нравственному, так сказать, климату, и человечек этот вдруг осознает себя человеком, получает возможность самоутвердиться и показать, чего он на самом деле стоит.