Нина Васина - Падчерица Синей Бороды Страница 46

— Ну как? — интересуется Пенелопа, подтолкнув Алису в комнату. — Я достойна звания психиатра двадцать первого века?

— Еще как достойна! Сама делала?

— Скажешь тоже… Это делал мастер рекламы, аниматор Пеклюш. Он гостил у меня месяц. Так, бедолага, соскучился по Парижу, что уделал все стены — а они тогда были у меня с фрейдистским уклоном, беленые, с фотографиями родственников в рамках — утрированными копиями с картин Ренуара и Пикассо. Я пожила, по-„шла с этими чудовищами и поняла, что плохой я психиатр, если ору от ужаса каждый раз, как только открою глаза утром. Я осторожно сняла стереостекла, выскребла мультяшных Ренуара и Пикассо и попросила знакомого фотографа сделать мне коллажи из видов Парижа. А электрик из ДЭЗа дополнил их достойной подсветкой.

Неплохо получилось, да? Стань в тот угол, да не бойся, стань! Вот. Теперь сделай шаг, и ты увидишь, как набережная Сены отодвинется, вода блеснет, и ты — уже на другом берегу! А представляешь, у Пеклюша в этом месте голова голубой девочки отсоединялась от шеи, а шар приближался, приближался… и растекался над обезглавленным телом, как расплющенный осьминог!

— Чур, я сплю в гамаке! — разбежалась Алиса, отмахиваясь от меняющихся подсвеченных пространств.

— Я на ночь обычно съедаю шоколадку, — заявила Пенелопа, улегшись на огромной кровати. — Будешь?

— А как же кариес? — Покачиваясь в гамаке, Алиса ловит шоколадку.

— Кариеса не существует. Вернее, он существует для каждого индивидуума как idola specus.

— Я не верю своим ушам! — резко садится в гамаке Алиса.

Пенелопа, приняв ее волнение за восхищение, вдохновенно разъясняет:

— Идолы индивида. Это означает не правильное представление, присущее каждому человеку, как следствие его воспитания и окружения. Если проще: пока тебе не стали навязывать агрессивной рекламой зубную пасту, ты вряд ли вообще догадывалась о кариесе!

— Я склонна отнести боязнь кариеса не к idola specus, а к idola theatri, — вкрадчиво мурлыкая, заявила Алиса. Теперь Пенелопа резко села на кровати.

— Ведь идолы индивида, или пещерные идолы, как их называл весьма любимый мною философ Бэкон, это ошибки отдельного человека, обусловленные его субъективными симпатиями или предпочтениями, — продолжает Алиса. — В то время, как идолы театра — это слепая вера в навязанное, в авторитеты, совершенно необдуманное подчинение ложному мнению и воздействию. Ну как? — интересуется она, покачиваясь. — Я хорошая ученица? Подожди, я под конец могу и цитату выдать по теме. “Истина — дочь времени, а не авторитета” (Ф. Бэкон), ага!

— Что?.. — не верит своим ушам Пенелопа.

— Кореец всегда говорил — мало обладать знаниями, важно, потребив их даже поверхностно, вовремя поразить собеседника, чтобы воспользоваться его замешательством либо для утверждения собственного авторитета, либо для решения проблем.

— Решения проблем?..

— Да. Он говорил, что человек в замешательстве склонен к излишней болтовне, и, чтобы восстановить пошатнувшийся авторитет, многие люди необдуманно выдают такую информацию, какую в спокойном состоянии они держат в строгой секретности. Но больше всего, если честно, мне по душе идолы рода, раз уж мы с тобой заговорили о высоком.

— По… почему именно идолы рода?

— Потому что я, наверное, язычница. И приписываю природе такие конечные цели, которые ей несвойственны, по мнению ученых. Например, я верю в предназначение, в рок, в судьбу и люблю заниматься необоснованными обобщениями.

Вот, например. Если два человека в течение нескольких дней суются в твою жизнь, заявляя об отцовстве, и оба при этом безвременно погибают, это наверняка имеет какое-то вполне жизненное объяснение. Но мне приятней думать, что я-из рода друид, я — порождение самой природы, самого бога земли, и у меня не может быть никакого биологического отца. И всякий, покусившийся на эту роль, будет немедленно уронен с балкона или размазан мозгами по стенке. Теперь возникает вопрос, — Алиса хрустит фольгой, — если меня приковать цепью к умершему Гоше Мазарину, сколько я протяну, прежде чем начну прорастать в склепе корнями прежде чем тело мое превратится в стебель, волосы — в ветки?.. Мне нравится твой Париж. Если когда-нибудь я и попаду в настоящий, навряд ли мне удастся там покачаться в гамаке под Триумфальной аркой. А моя мама любила город, в котором Гауди сделал свой последний перед смертью проект.

— Слушай, мне уже страшно с тобой разговаривать. Откуда ты столько всего знаешь?

— Я умная девочка, могу отсортировывать в мозгу нужную и ненужную информацию. Например, как вычислять интегралы — это мне сейчас, как дохлая рыбка на рождество… А вот где было последнее место работы Гауди, это важно.

Мама мне рассказывала, как там интересно, в этом городе. Она любила Гауди, его агрессивную архитектуру смерти, его витражи, но больше всего в том городе ей понравилась скульптура женщины. Как только она вернулась, она сразу же заказала себе такую же, и плотник Серафимыч сделал заказ по рисункам за два часа, запросто сколотил из деревяшек и палок. И мы установили ее за городом, у бабушки в огороде, и бабушке эта скульптура тоже очень понравилась, она ее называла флюгер-пугало.

— Представляю, — качает головой невидимая в слабом свете парижских огней Пенелопа.

— Ты знаешь французский? — вдруг спрашивает Алиса.

— Так себе. Не очень. А надо?

— Моя мама так хотела попасть в город своей мечты, что выучила испанский. И когда она туда приехала, то уже через день могла поддержать любой разговор и даже страшно поругалась с каким-то американским туристом, которому скульптура женщины не понравилась, и он обозвал маму бешеной испанкой, и она страшно этим гордилась. Если ты не знаешь французского, тебе не понравится в Париже. Ты не сможешь ни с кем поругаться в кафе или на улице и никогда не почувствуешь, как пахнут внутренности этого города. Моя мама пошла в замок Belle-Vere и бросила в колодец монетку.

— Чтобы вернуться туда снова?

— Нет. Чтобы выйти замуж через год. Те туристы, которые мало что знают о предании, связанном с этим колодцем, бросают деньги на память или чтобы вернуться. А она знала, что этот колодец — брачный. Бросила и — вот вам результат: через год вышла замуж за корейца. — Я хочу туда, — вдруг заявила Пенелопа. — Я хочу в этот замок, к этому колодцу!

— Ты хочешь замуж? — удивилась Алиса. — Ну и глупо!

— Я хочу подтверждения хотя бы какому-нибудь предрассудку! Я хочу, чтобы сбылись предсказания, чтобы в тяжелый день все черные кошки собирались у моего дома и перебегали мне дорогу! Чтобы на пол каждый вечер падали ножи, и потом ко мне приходили в гости мужчины. Слушай, что-то со мной не в порядке, а?

— Если коротко, ты хочешь немедленно начать поклоняться идолам рода и стать язычницей!

— Нет, — смеется Пенелопа. — Это все Лотаров. Он напоил меня чем-то, и теперь я места себе не нахожу.

— А кореец украл деньги у братьев Мазарини, — буднично сообщает Алиса.

— Мне Рита сказала.

— Сколько он там мог украсть у Мазарини! — снисходительно хмыкает Пенелопа. — Наверняка ведь — гроши, иначе они бы его застукали. За один раз большую сумму без подтверждения со счета на счет не перебросишь, а у него наверняка было не больше двух возможностей покопаться в банковских счетах Мазарини. Вот “Медикун” он подставил, я думаю, на полную катушку. Небось все выгреб, иначе зачем таким предприимчивым и умным мужчинам, как бандит Штукарь и юрист Козлов, навешивать на себя отцовство такой трудной и ловкой девочки Алисы?

— Почему это я ловкая? — улыбается Алиса.

— Потому что у меня есть сильное подозрение, что ты помогла отчиму ограбить “Медикун”. Ты перебросила всю его бухгалтерскую информацию на дискету, а дискету спрятала.

— На твоем компьютере, на твою дискету у тебя под носом перебросила! — радостно заявляет Алиса.

— Ладно. У меня под носом.

— И стерла потом все на твоих глазах! Ты обложа-лась, прачка Пенелопа!

— Ладно, я облежалась, я тогда еще не знала, что “Медикун” ликвидируется, он свернулся на следующий день — и никаких концов. Ведь я не знала, что дело в деньгах, я работала по другой теме, по абортному материалу.

— Какому материалу?

— Ты знаешь, что незаконная торговля человеческими органами стоит на седьмом месте по доходам после наркотиков, рэкета, торговли оружием и проституции?

— Ты хочешь сказать, что мой отчим продавал человеческие органы? — шепотом спрашивает Алиса, сползает с гамака и подходит к кровати.

— Да. Он занимался фетальной медициной, вернее, прибылью от нее.

— Он продавал человеческие органы? Нет, этого не может быть…

— Почему же — не может? Ты сама мне в первую же встречу подробно объяснила, кто есть твой отчим, помнишь? Ты так достоверно изображала шизофренический сдвиг на тему ужасов Синей Бороды и дала мне ясно понять, что кореец собирает разные человеческие органы и хранит их! Я даже подумала, что ты нечаянно стала свидетелем подготовки контейнеров и от увиденного получила шок, в дальнейшем приведший тебя к убийству доктора Синельникова.