Восстание Феникса - Татьяна Александровна Бочарова Страница 46

Я никак не мог прийти в себя. Мне казалось, что это сон. Нужно немедленно ущипнуть себя и проснуться.

– Можете сказать спасибо полковнику. – Скрипник бросил на меня кислый взгляд.

– Какому полковнику? – проговорил я тупо.

– А вот этому. – Скрипник кивнул на Асенькиного мужа.

Тот не спеша подошел к столу.

– Полковник МВД, Слон Григорий Александрович. – Он протянул мне руку. Я едва не свалился со стула, но все же пожал ее пальцами правой руки. Боковым зрением я видел лицо Асеньки с торжествующей улыбкой. – Ваш отец, Артем, при ближайшем рассмотрении оказался неприятной личностью, – проговорил полковник и, как тогда, в торговом центре, вынул из кармана платок и вытер разгоряченное, красное лицо. – Ему во что бы то ни стало хотелось собрать триптих художника Соколовского. Он знал, что триптих существует и за него можно получить солидные деньги. Соболев владел одной из частей триптиха. Другая была в музее, который спонсировали родственники Соколовского. На третью он набрел по случайности – она оказалась в квартире у его бывшей учительницы. Соболев разработал план похищения полотна. Но не успел его осуществить. Обстоятельства сложились для него роковым образом. Отец Аллы Корзун, девушки, которой Соболев ранее воспользовался, чтобы выкрасть картину из музея, решил отомстить за дочь, попавшую в психиатрическую клинику от любовного разочарования. Он навел справки о Соболеве, узнал, что тот занимается картинами, и явился к нему под видом коллекционера. Придя в квартиру к Соболеву, Корзун с удивлением обнаружил у него недостающую часть триптиха, которую в свое время повсюду искала его дочь, занимающаяся изучением творчества Соколовского. Валерий Корзун убил Соболева, а картину прихватил с собой. Он надеялся, что, увидев полотно, Алла испытает положительные эмоции и поправится. Кроме того, между отцом и дочерью отношения были прохладные, и Корзун рассчитывал своим подарком это исправить. Вот, собственно, и все.

Я молчал, не зная, что сказать. Вот, значит, какой муж у Асеньки! Такой молодой и уже полковник! А я-то думал: что она в нем нашла? В кабинете повисла тишина. Первой нарушила ее Регина.

– Артем, ты бы хоть поблагодарил! Тебя в буквальном смысле слова спасли. Если бы не Анастасия Викторовна и ее муж, ты бы сел лет на десять, если не больше.

– Больше, – спокойно произнес Слон.

– Спасибо, – сказал я, чувствуя себя абсолютным кретином. Подумал и прибавил: – И что теперь?

– Теперь езжайте домой. И больше не воруйте чужие ключи.

Значит, и об этом они знают. Регина все рассказала, с самого начала. Я встал. Скрипник глядел на меня исподлобья с тоской, как кот на улетевшего из его когтей голубя. Наверное, он уже прикидывал, куда потратить премию за молниеносно раскрытое дело. Регина тоже встала и подошла ко мне.

– Товарищ полковник, нас выпустят?

– Да. Майор сейчас выпишет пропуск. – Слон выразительно поглядел на Скрипника.

Тот кивнул и принялся строчить на бланке.

– Вот. – Он протянул мне бумажку. – Не смею задерживать.

Я подумал, как хорошо все-таки, что я позавчера не долбанул его молотком по башке. Спасибо Регине.

– Идем. – Регина взяла меня за руку, как маленького.

Последние лет десять меня никто не водил за руку. Это было прикольно. Мы вышли за дверь. За нами выбежала Асенька.

– Артем, смотри у меня. Если что, я велела Регине Сергеевне мне звонить. И чтоб работал, а не дурака валял.

– О'кей. – Я кивнул.

Она не выдержала и прыснула. Я подумал, что она старше меня всего на каких-нибудь лет десять. А строит тут из себя строгую тетеньку.

– Вперед, – сказала Асенька и поцеловала Регину в щеку. Та в ответ обняла ее.

Мы снова запетляли по коридорам и все-таки вышли на улицу. Я показал пропуск на КПП, и нам открыли ворота. Белый день ослепил меня. В камерах был полумрак, в коридоре СИЗО тоже. А тут в глаза хлынуло яркое солнце. Регина засеменила своими башмачками на другую сторону улицы. Я шел за ней. Мы подошли к остановке, и тут же приехал автобус. Билет купить было негде, и я проехал зайцем до самого метро. Там уже Регина взяла для меня карту «Тройка».

– Отдашь с зарплаты.

Это были первые слова, которые она произнесла с того момента, как мы покинули СИЗО. Я тоже молчал все это время, переваривая то, что случилось.

– Конечно, отдам, – сказал я.

Она вдруг на секунду прижалась к моему плечу – крепко, прямо к куртке щекой. И тут же отстранилась. Мы зашли в вагон. Я усадил Регину на свободное место, а сам встал рядом.

Если бы этот вагон мог ехать вечно! Я бы сто лет так стоял, краем глаза глядя на Регинины седые волосы с аккуратно воткнутым в них гребнем. На ее смешные, крохотные сапожки. На мелкие морщинки в уголках глаз. Моя прекрасная сказочница. Я неожиданно вспомнил, как звали добрую фею в той книжке, что читала мне Асенька. Велина. Ее звали Велина. Почти как Регина. Губы мои сами собой поползли к ушам. Никогда раньше я так не улыбался, широко и глупо, во всю физиономию. Так могут улыбаться лишь очень счастливые люди. Которым нечего бояться и нечего стыдиться.

Поезд все ехал и ехал. Женский голос объявлял названия станций. Люди входили и выходили. Разные: одни усталые и озабоченные, другие веселые и энергичные, молодые и постарше, мужчины, женщины, дети. И мы с Региной были среди них, возможно, кто-то смотрел на нас и думал: «Вот едут бабушка и внук». А может, никому не было до нас дела, кто знает…

28

…Он сидел на жесткой койке в оцепенении, не замечая ничего вокруг. В тусклом свете камеры перед ним стояло лицо Аллы, бледное, искаженное страданием. В ушах звучал ее голос:

– Я ненавижу тебя! Будь ты проклят!

Прошло уже больше суток с тех пор, как она кричала ему эти жуткие слова, а ему все казалось, что это было минуту назад. Напрасно он надеялся, что она простит его. Умолил врача пропустить его в палату. Принес ей эту дурацкую картину – она по ней два года с ума сходила. Все напрасно. «Ненавижу», и весь сказ. А ведь когда-то все было не так, иначе…

Он вспомнил, как Алка, маленькая, рыжая, вся в конопушках, бросалась к нему навстречу, когда он приходил с работы. Ловко, как обезьянка, карабкалась к нему на руки, обвивала ручонками шею, целовала пухлыми губками в щеки, в нос. Как он любил ее! До дрожи в коленках, до щемящей боли в сердце. Всю свою любовь к умершей жене он перенес на дочку. Иногда дышать становилось трудно, горло перехватывал спазм. «Зачем так рано, Катюша? Зачем? Алка еще малышка, ей всего семь. Как нам без тебя?» И тут же он брал себя в руки. «Мы выживем, ничего. Пробьемся». Варил по утрам геркулесовую кашу, гладил