Анатолий Безуглов - Факел сатаны Страница 47

В это время Вилен Данилович налил бокал шампанского и предложил выпить его на брудершафт. Я выпила и тут же почувствовала, как непроизвольно мои губы потянулись навстречу к его губам, похожим на бутон цветка, предназначенного любимой. В поцелуе скрестились кончики наших языков, и мы стали ими нежно щекотать друг друга, а потом я почувствовала, как Вилен решительно ввел свой язык в полость моего рта и стал ритмично, словно под музыку, прикасаться к небу… Мои щеки запылали…

И снова стихи Сафо, Элюара, Апухтина…

После третьего бокала я почувствовала его руку на моей ноге, чуть выше колена. И снова пьянящая душу дрожь пробежала по всему моему телу. Неужели опять сон? Нет, нет. Но что это? Снова электрический разряд, снова, как и тогда в поднебесье, я почувствовала мучительно-сладкие спазмы оргазма и упоительно легкое расслабление после них.

Я трепещу, мне хочется скорее в постель, скорее сбросить с себя все, что между мной и Виленом (так мне нравится больше). Но он, продолжая ласкать, не торопился в спальню. «Что это: выдержка или тактика?» – подумала я, но тут же вспомнила мудрость древних: «Если любишь – не рассуждаешь, если рассуждаешь – значит, не любишь». Я не хочу, не буду рассуждать. Если бы тогда, во сне, и сейчас, наяву, я стала бы думать, анализировать, «что такое хорошо и что такое плохо», разве я испытала бы то сладострастие, о котором только мечтают миллионы женщин? Мне было радостно чувствовать дыхание Вилена, слушать как он читает стихи. И если еще два дня назад такое состояние души и тела я считала бы для себя праздником, то теперь всего этого мне было мало. Я хотела большего, я хотела Виля всего… И скрывать свое желание не могла, да и не хотела…

Приняв душ и накинув на себя новенький, только что из целлофанового пакета халатик, я зашла в спальню, едва-едва освещенную мерцающим розовым ночником. Виль уже ожидал меня. Поражаюсь его выдержке: ни одного торопливого слова, ни одного лишнего движения. А когда в свое оправдание я обронила что-то относительно греховодности своего поведения, Виль не сразу отреагировал на мои слова. Вначале обласкал, приголубил, а потом, улыбаясь, сказал: «Происходящее в этом доме охраняется куда строже, чем то, что происходит на бюро обкома партии».

К сожалению, Виль ошибался. Но не стану забегать вперед и об этом расскажу позже.

Несмотря на свои попытки фиксировать в дневнике не только факты, но и чувства, при этом стараюсь делать это как можно обстоятельнее (не теряю надежды когда-то попробовать и свои литературные способности), описывать пережитое в ту ночь не стану. И не потому, что оно не заслуживает того. Нет. Просто моих способностей передать всю гамму пережитых чувств явно не хватит. То была ночь любви, се симфония, дирижировал которой маэстро Виль. Кто бы мог подумать, что от мужчины, его слов, взглядов, бархатных поглаживаний, крепких и нежных объятий, умения доставлять удовольствие выбором поз, которые вчера еще казались или пошлыми, или невероятными, так многое зависит в жизни женщины. Сравнивая любовь во сне и на яву, я должна признать, что Виль оказался на тысячу порядков искуснее своего небесного конкурента. Если от Саза я была в восторге, то от Виля – без ума. Достаточно сказать, что за ночь я кончила не менее 15 раз!!! Пятнадцать раз на вершине блаженства! Под утро, когда шла в ванную, меня шатало от слабости, но, возвращаясь, я вновь и вновь предавалась сладострастию. И откуда брались у нас силы. Мы были неистощимы.

Когда я уснула – не помню. Проснулась от легкого прикосновения кончика языка Виля к моим ресницам. У постели на тележке дымилась чашечка кофе, стояли любимые конфеты «Вечерний звон», французский коньяк «Наполеон» и набор самых разнообразных фруктов.

Кто доставил эту тележку на колесиках – не знаю. Такой сервис меня поразил. Ведь все это не где-то там, на Западе, или в кино, а у нас…

Через несколько минут все мои рассуждения «там и здесь» рассеялись, испарились под лучами прелюдии любви. И я уже предвкушала бурю наших утренних страстей, как вдруг совсем рядом послышалась властная команда: «Туда нельзя! Предупреждаю!», а за ней, о ужас, знакомый голос разъяренного Аркадия: «Где она?» В тот же миг резко распахнулись двери спальни, и на пороге, не веря глазам своим, остолбенел ворвавшийся Аркадий с налитыми кровью глазами и плетью в руке. Так продолжалось недолго, какие-то секунды, а потом, сорвавшись с места и подняв над головой плеть, Аркадий бросился к нам и в одно мгновенье сорвал одеяло и бросил его на пол. Увидев нас обнаженными, Аркадий, тот самый Аркадий, из уст которого прежде никогда не срывалось ни одного ругательства, даже слова «черт» (была уверена, что он их просто не знает), процедил сквозь стиснутые зубы: «Ах ты, сука, ах ты блядь, получай вместе с кобелем!» – и стал наотмашь хлестать нас обжигающей плетью… Мужчина, что не пускал Аркадия в спальню, после краткой растерянности как рысь бросился на Аркадия и одним ударом кулака сбил его с ног… Тут вскочил исполосованный как зебра Виль и, не надевая трусов, стал помогать охраннику. Аркадия увели.

В состоянии полного оцепенения я продолжала лежать в постели, пытаясь оценить экстраординарность случившегося и понять, как все это произошло, откуда Аркадий узнал, где я, и почему, наконец, его пустили сюда?

Пока я думала-гадала, раздался осторожный стук в дверь, после чего вошла женщина в белом фартуке и таком же кокошнике на голове и, словно ничего не произошло, пригласила меня к завтраку. Я отказалась. Оделась, минут пять-десять ждала Виля, но он не появлялся. Затем пришел несколько смущенный мужчина, уведший Аркадия, извинился и сказал, что в моем распоряжении машина. Я поехала в свой Дом колхозника, взяла вещи и, даже не распрощавшись с тетей Валей, на той же машине отправилась на вокзал. Через час скорый поезд мчал меня в Москву».

«31 декабря 1984 г.

Через два часа пробьют куранты. Наступит новый 1985 год! Многие уже сидят за столом, пьют вино и танцуют вокруг елки. А у меня впервые в жизни нет в доме даже махонькой елочки. Виктор приглашал встретить Новый год в их компании в ресторане Дома архитекторов, я отказалась. Во-первых, в моем положении пить противопоказано, а, во-вторых, и это главное,– нет денег, на 50 рэ мне полмесяца жить. Ему же соврала, что, дескать, уже приглашена в Дом кино. Виктор искренне сожалел. Из всех советских праздников он признает и чтит только Новый год. А мне остается только мечтать и если не о себе, то хотя бы о счастье будущего, по всем приметам, сынули. Как я хочу ребенка! Быть может, это единственное, что держит меня на этом свете. Но что я отвечу сыну на вопрос-кто его папа? Скажу «Не знаю»? – «Как?» – удивится сын, когда вырастет. Что ж, тогда расскажу всю правду, пусть осудит меня или простит. Да отца назвать не смогу: Аркадий или Виль? Кстати, оба не знают, что я беременна. Все получилось глупо, нелепо для Виля и трагично для Аркадия. Хочу уточнить свои предыдущие записи, сделанные главным образом под диктовку эмоций.

Вчера, только вчера я встретилась с адвокатом Шуйским и имела с ним долгий разговор. Теперь, кроме эмоций, я знаю факты, следовательно, смогу объективно ответить на вопросы, которые Пифагор предписывал своим ученикам повторять каждый раз, входя в свой дом: что я совершил? И в чем согрешил? И чего не исполнил? Попробую и я ответить на них, входя в новый год.

Ходили разные слухи, как и за что посадили Аркадия. Об этом многие спрашивали меня, но я сама до вчерашней встречи с адвокатом ничего толком не знала. Долго не могла понять: откуда Аркадию стало известно о том, что после записи на телестудии мы с Вилем уехали на обкомовскую дачу, и как Аркадий смог на нее проникнуть?

И вот только теперь от адвоката узнала подробности. Оказывается, из-за проливного дождя скачки перенесли, в связи с чем Аркадий и решил позвонить мне, в Дом колхозника, предупредить, что задерживается. Тетя Валя ответила, что я уехала на студию телевидения. Он позвонил туда, а там и сказали: запись давно закончена, и я уехала часа четыре тому назад на машине Лобова. Аркадий вернулся в съемочную группу, рассказал, что и как, и кто-то из местных, услышав о Лобове, взял да и брякнул то ли в шутку, то ли всерьез: мол, теперь ваша жена в надежных руках партийного донжуана, и уж коль она приглянулась Лобову, то ей не проехать мимо обкомовской дачи. Еще добавил какую-то похабщину. Аркадий вспыхнул, оседлал своего любимца – жеребца Сатурна и галопом на дачу. Там охрана, все, как положено. А он, мобилизовав все свои режиссерские способности, поставил трагикомический спектакль: показал им удостоверение «Мосфильма», сказал, что снимает правительственную картину и нужно срочно доложить Лобову новую директиву ЦК партии. Охрана растерялась. Пока кому-то из своего начальства звонили, докладывали, согласовывали, он и проник в дом…

После той памятной сладкой ночи и утренних огненных плетей, я больше Аркадия не видела. И лишь потом узнала, что его прямо с дачи увезли в милицию, потом в суд и арестовали на 15 суток за мелкое хулиганство. Но это только начало. Жеребец Сатурн, загнанный Аркадием, пал через три дня, колхоз предъявил Аркадию иск на 30 тысяч рублей. Аркадий стал писать жалобы во все инстанции и требовать наказания Лобова. Местные и московские комиссии оснований для наказания Лобова не усматривали: дескать он, секретарь обкома, пригласил актрису на дачу отдохнуть, а сам задержался на ней лишь потому, что, выполняя свой служебный долг, проверял репертуар ее выступлений перед жителями области, и никаких мыслей, а тем более поползновений интимного характера не было и быть не могло. Спали в разных комнатах, даже на разных этажах, а плетью избили Лобова в тот самый момент, когда он, ничего не подозревая, принимал душ… Объяснение Лобова полностью подтверждено всеми, кто в те сутки находился на даче.