Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж Страница 47

«Спокойней, я его еще не прижал по-настоящему», — подумал следователь и сказал:

— Ладно, продолжим. Что вы делали после обеда?

— Вышел.

— Ну, не сразу. Выпив бутылку вина, вы сидели в столовой и курили, и, поскольку это было необычно, на это обратили внимание. Какой сорт сигар вы обычно курите?

— «Трабукос».

— И при курении пользуетесь мундштуком?

— Да, — отвечал Альбер, удивленный этой серией вопросов.

— В котором часу вы вышли?

— Около восьми.

— Зонтик с собой взяли?

— Да.

— И куда направились?

— Я гулял.

— Один, без всякой цели, весь вечер?

— Да.

— Тогда опишите мне ваш точный маршрут.

— К сожалению, сударь, это будет весьма затруднительно. Я вышел, чтобы выйти, чтобы пройтись, чтобы вырваться из оцепенения, в котором пребывал последние три дня. Не знаю, вполне ли вы представляете мое состояние, но я потерял голову. Я шел, куда несут ноги, — бродил по набережным, по каким-то улицам…

— Всё это крайне неправдоподобно, — прервал его следователь.

Однако г-ну Дабюрону полагалось бы помнить, что это правдоподобно и даже очень. Разве он сам не пробродил, как безумный, целую ночь по Парижу? Что бы он ответил, если бы утром его спросили: «Где вы ходили?» «Не знаю», — потому что и вправду не знал. Но он забыл, а страхи, мучавшие его в самом начале, испарились. Начался допрос, и его охватила лихорадка поисков, увлекло волнение борьбы, обуял профессиональный азарт.

Г-н Дабюрон вновь превратился в судебного следователя. Вот так фехтмейстер, взявшийся поупражняться с лучшим другом, упивается звоном стали, распаляется, забывает обо всем и убивает его.

— Значит, вы не встретили никого, кто мог бы прийти сюда и подтвердить, что видел вас? Ни с кем не разговаривали? Никуда не заходили ни в кафе, ни в театр, ни даже в табачную лавку, чтобы закурить сигару?

— Нет, я никуда не заходил.

— Что ж, сударь, это крайне прискорбно для вас, я сказал бы, безмерно прискорбно, потому что вынужден вам сообщить: именно во вторник между восемью вечера и полуночью была убита вдова Леруж. Поэтому, сударь, я еще раз, в ваших же интересах, прошу вас подумать, напрячь память.

Услышав про день и время убийства, Альбер, казалось, был потрясен. Жестом отчаяния он поднес руку ко лбу и тем не менее недрогнувшим голосом произнес:

— Мне очень жаль, сударь, но я ничего не могу вспомнить.

Следователь был безмерно удивлен. Как! Неужели у него нет алиби? Нет, никакая это не уловка и даже не система защиты. Да впрямь ли уж так силен этот человек? Нет, разумеется. Просто-напросто его захватили врасплох. Он даже не думал, что до него доберутся. Правда, для этого понадобилось едва ли не чудо.

Г-н Дабюрон неторопливо снял большие листы бумаги, прикрывавшие изъятые у Альбера вещественные доказательства.

— А теперь перейдем к рассмотрению обвинений, выдвинутых против вас. Подойдите, пожалуйста, сюда. Вы узнаете принадлежащие вам вещи?

— Да, сударь, это все мои вещи.

— Прекрасно. Начнем с рапиры. Кто ее сломал?

— Я, когда фехтовал с господином Куртивуа. Он может это засвидетельствовать.

— Его допросят. А куда делся отломанный конец?

— Не знаю. Об этом следовало бы спросить моего камердинера Любена.

— Совершенно верно. Он заявил, что искал его, но не нашел. Хочу вам заметить, что жертва была заколота заточенным обломком рапиры, с которой сняли предохранительный наконечник. Доказательством тому вот этот кусок ткани, которым убийца вытер оружие.

— Я прошу вас, сударь, распорядиться, чтобы как следует поискали. Не может быть, чтобы обломок рапиры не нашли.

— Хорошо, я дам распоряжение. На этом листе точный отпечаток следа убийцы. Я накладываю на него один из ваших ботинков, и, как сами видите, его подошва точно совпадает с отпечатком. Этот гипс — отливка следа, оставленного каблуком убийцы. Прошу заметить, он в точности похож на каблук вашего ботинка. Более того, и тут и тут в одном и том же месте выступает сапожный гвоздь.

Альбер внимательнейшим образом наблюдал за всеми действиями следователя. Было заметно, что он пытается превозмочь растущий страх. Может быть, он подавлен ужасом, охватывающим преступников, когда они видят, что изобличены? На все замечания следователя он хрипло отвечал:

— Верно, совершенно верно.

— Именно так, и все же потерпите еще немного, — продолжал г-н Дабюрон. — У преступника был зонтик. Конец зонтика отпечатался на влажной глинистой почве. Деревянное кольцо, которым закреплена ткань, снаружи полое. Перед вами кусок глины, с величайшими предосторожностями взятый на месте преступления, а вот ваш зонтик. Сравните форму колец. Похожи они или нет?

— Сударь, — попытался возразить Альбер, — но ведь эти вещи производятся в огромных количествах.

— Хорошо, оставим эту улику. Взгляните на окурок сигары, обнаруженный на месте преступления, и ответьте, какой это сорт и как ее курили.

— «Трабукос», и курили ее с мундштуком.

— Как эти, не так ли? — заметил следователь, указывая на сигары и мундштуки из янтаря и морской пенки, которые были обнаружены в библиотеке на камине.

— Да, — пробормотал Альбер. — Странное, ужасное совпадение!

— Подождите, это еще не все. На убийце вдовы Леруж были перчатки. В агонии жертва цеплялась за руки преступника, и под ногтями у нее остались кусочки кожи. Их оттуда извлекли, и можете удостовериться: они жемчужно-серого цвета. А это вот перчатки, которые вы надевали вечером во вторник. Они тоже серые и поцарапаны. Сравните эти лоскутки кожи со своими перчатками. Тот же цвет, та же кожа, не так ли?

Да, тут невозможно было ни отрицать, ни изворачиваться, ни придумывать отговорки. Это был факт, и очевидность его бросалась в глаза. Г-н Дабюрон, делая вид, будто занят исключительно лежащими на столе уликами, не выпускал из поля зрения обвиняемого. Альбер был в ужасе. Пот выступил у него на лбу и медленно стекал по щекам. А руки так дрожали, что не слушались. Сдавленным голосом он повторял:

— Чудовищно! Чудовищно!

— И наконец, — не останавливался неумолимый следователь, — вот брюки, которые были на вас в вечер убийства. По ним видно, что они промокли, и на них есть не только пятна грязи, но и следы земли. Вот, видите. Более того, на колене они разодраны. В крайнем случае я могу на минуту поверить вам, что вы не помните, где гуляли. Но как прикажете понимать ваше утверждение, будто вы не знаете, где порвали брюки и поцарапали перчатки?

Такому натиску невозможно было противиться. Твердость и стойкость обвиняемого были почти исчерпаны. Силы оставили его. Он рухнул на стул, шепча:

— Я схожу с ума!

— Вы признаете, что вдова Леруж не могла быть убита никем иным, кроме вас? — задал вопрос следователь, впившись взглядом в Альбера.

— Я признаю, — отвечал тот, — что стал жертвой одного из тех страшных совпадений, которые заставляют усомниться в собственном рассудке. Но я невиновен.

— Тогда ответьте, где вы провели вечер вторника?

— Но для этого, сударь, придется… — воскликнул обвиняемый, однако, спохватившись, упавшим голосом закончил: — Все, что мог, я уже сказал.

Г-н Дабюрон встал. Настала пора для решительного удара.

— В таком случае я позволю себе освежить вашу память, — начал он с едва заметной иронией. — Напомню вам, что вы делали. Во вторник в восемь вечера, после того как выпитое вино придало вам решимости, вы вышли из особняка. В восемь тридцать пять на вокзале Сен-Лазар сели в поезд, а в десять вышли на вокзале в Рюэйле…

И г-н Дабюрон, без зазрения совести присвоив мысли папаши Табаре, почти слово в слово повторил все то, что прошлой ночью наговорил в порыве вдохновения старик сыщик.

Да, он имел все основания восхищаться проницательностью папаши Табаре. Еще ни разу в жизни красноречие г-на Дабюрона не производило такого потрясающего воздействия. Каждое слово, каждая фраза били в цель. И без того уже поколебленная уверенность обвиняемого рушилась, подобно стене, которую непрестанно бомбардируют ядрами.

Альбер был похож — и г-н Дабюрон это видел — на человека, который, скатываясь в пропасть, понимает: ничто — ни ветки, ни камни — не способно замедлить его падение, и все препятствия и неровности, с которыми он сталкивается, лишь причиняют ему лишнюю боль.

— А теперь, — заключил следователь, — позвольте дать вам разумный совет. Не упорствуйте и не пытайтесь отрицать то, что отрицать невозможно. Поймите: все, что необходимо знать правосудию, оно знает. Так что постарайтесь признанием заслужить снисхождение у суда.

Г-ну Дабюрону и в голову не приходило, что обвиняемый решится упорствовать. Он уже мысленно видел, как тот, раздавленный, уничтоженный, валяется у него в ногах, умоляя о милосердии. Однако г-н Дабюрон ошибся.