Хранители смерти - Николай Иванович Леонов Страница 47

– Пуля из охотничьего карабина. Я уже видел подобные ранения. Знаете, на охоте бывают случаи – стреляют в кабана, а попадают в товарища.

– Большое вам спасибо, доктор, вы мне очень помогли!

Теперь картина происшедшего совершенно прояснилась. Стало ясно, что надо делать. Он снова набрал номер майора Ганчука.

– Слушай сюда, Николай. Через несколько минут в управление должен позвонить человек, ранивший Гришина. Он будет требовать освободить из СИЗО Бориса Тишинского. Будет угрожать новыми нападениями и убийствами.

– Понял, Лев Иванович. Я знаю, что делать в таких случаях. Надо тянуть разговор, сколько можно, чтобы наши специалисты успели установить место, откуда он звонит. Сейчас я им скажу, чтобы были наготове…

– Отставить, майор! – скомандовал Гуров. – Ничего устанавливать не требуется. Я уже знаю место, где он находится. А продлить разговор с ним действительно будет правильно – это его отвлечет и облегчит мне задачу. Так что постарайся, поговори с ним подольше.

После этого разговора сыщик убрал телефон и на всякий случай выключил его – неожиданный звонок мог сильно помешать ему. Он вышел из гостиницы, сел в машину и поехал по известному адресу. Он был в этом доме лишь один раз, но дорогу запомнил хорошо. И уже спустя двадцать минут въехал в поселок Холмы, занятый элитной застройкой. Он остановил машину, не доезжая квартала до нужного дома, и проделал оставшийся путь пешком.

Подойдя к забору, окружающему усадьбу, сыщик не стал ни звонить, ни стучать. Вместо этого он вошел в узкий проход, отделяющий эту усадьбу от соседней, и прошел до поворота. Гуров знал, что усадьба не охраняется, поэтому без долгих колебаний подпрыгнул, подтянулся и оказался в саду по другую сторону забора. И через сад двинулся к дому.

Сад был сильно запущен – им никто не занимается. Повсюду росла густая трава, валялись упавшие с деревьев сучья, от маленького прудика несло тиной. «Вот оно, разорение, – мелькнуло в голове у сыщика. – На что только оно не толкает людей! Пожалуй, разорение даже страшнее постоянной нищеты, к которой привыкаешь».

С задней стороны дома ни одно окно не светилось. Сыщик двинулся вдоль стены. Он искал незапертое окно или форточку, но ничего такого не наблюдалось.

Он вышел к фасадной стороне дома и глянул вверх. Он ожидал, что увидит свет, но ошибся – окно на втором этаже было темным. Зато тускло светились окна в холле. «Значит, он, скорее всего, в гостиной, – сообразил Гуров. – И оттуда свет падает в холл».

Он дошел до входной двери и, ни на что не надеясь, потянул ручку. Дверь, на удивление, подалась. Сыщик вошел в плохо освещенный холл, и до него из гостиной донесся голос:

– Пора кончать этот бесполезный разговор! Я вам все сказал! Если Бориса не освободят в течение двух часов, я буду убивать каждый час по человеку! Это мое последнее слово!

Голос замолчал, скрипнуло кресло – видимо, говоривший встал. Гуров не хотел заставать его врасплох, хотел предстать перед ним открыто, при ясном свете, а не в полумраке холла, поэтому он миновал холл и вошел в гостиную.

Хозяин стоял возле бара спиной к нему. Услышав позади какой-то звук, он обернулся и застыл, увидев сыщика. В одной руке он держал бокал, в другой – бутылку джина.

– Доброй ночи, Иван Никитич! – поздоровался Гуров. – Извините за поздний визит. Видимо, такова моя судьба – являться к вам всегда за полночь и без приглашения.

Иван Трутнев в некоторой степени уже успел прийти в себя, хотя руки у него все еще дрожали.

– Что вам нужно? – хрипло произнес он. – Убирайтесь! Я буду стрелять! Вы станете следующим!..

– Вряд ли вы будете стрелять, Иван Никитич. Ваш карабин… а, вон, вижу – стоит в углу. Но вам до него не добраться. И потом, какой смысл? У меня ведь нет картины Закатовского.

– Я убийца! Не Борис поубивал всех здесь, а я! Поубивал и похитил картины, чтобы продать их! Вы знаете, что я разорен. А мне нужно содержать жену и оплачивать лечение Лизы. Поэтому я убивал и дальше буду убивать!

Он резко поставил бутылку и бокал на стол и сделал несколько шагов к карабину. Но сыщик, который предвидел этот маневр, опередил его.

– Даже не пытайтесь, Иван Никитич, – сказал он, забирая оружие. – Не усугубляйте свою вину. Она пока еще не так велика, вы можете получить лишь небольшой срок за ранение Гришина. Вам никогда не удастся убедительно изобразить из себя «убийцу хранителей картин». Вы ведь даже перечислить их не сможете, я прав?.. Ну, попробуйте, назовите, кого вы якобы убили в этом году.

Хозяин состроил презрительную гримасу.

– Как это не смогу перечислить? Очень даже смогу! Сначала был Игнат Бушуев, потом… – Тут он запнулся. Порылся в памяти, припоминая, и продолжил: – Потом была актриса… Точно, была актриса! Не помню, как ее зовут, но это неважно. Мы гуляли вдоль реки, и я столкнул ее с обрыва. Потом… Да какая разница, кто сначала, а кто потом?! Утром вспомню – расскажу!

Гуров покачал головой.

– Нет, Иван Никитич, не вспомните. Нельзя вспомнить то, чего не было. А вот ваш зять помнит все. И фактически сегодня, во время допроса, он уже признался. Так что ваша попытка помочь ему вдвойне бесполезна.

Видимо, это понял и хозяин дома. Он вдруг как-то сник, словно из него выпустили весь воздух, с трудом вернулся к столу, сел, нащупал бутылку и бокал, налил его до краев и выпил, словно воду, судорожно глотая. Тут же налил второй, но пить не стал, искоса глянул на незваного гостя и сказал:

– Не желаете присоединиться? Вы умный человек. А с умным человеком всегда приятно выпить. Пить с дураками – никакого удовольствия.

– Извините, но вынужден отказаться. Я все-таки на службе. Давайте решим, Иван Никитич, что с вами делать. Вас необходимо отправить в СИЗО, снять с вас показания, потом суд изберет меру пресечения. Но я знаю, что вы не можете уехать из дома – вам нужно постоянно быть с вашей женой. Похоже, сейчас она спит – света в окне нет…

Иван Трутнев дико взглянул на сыщика и молча опрокинул в себя второй бокал. Потом хрипло произнес:

– Таня не спит. Она умерла. Осталась только Лиза. Только Лиза…

Глава 29

Теперь уже Гуров почувствовал себя растерянным.

– Как умерла? Когда? От чего?

– Два часа назад, – ответил Трутнев. – Я допустил оплошность… Не оплошность – глупость! Поступил как последний слабак! Когда мне